Глава 34
Адамберг встретился с Вейренком у стойки регистрации на рейс, улетавший в 14.30 в Рейкьявик. Очередь была небольшая, апрель не туристический сезон. В основном бизнесмены и множество светловолосых, скорее даже белокурых детей – исландцы возвращались домой на пасхальные каникулы. Мирные исландцы путешествовали налегке, тогда как Адамберг и Вейренк с увесистыми рюкзаками явно собрались обороняться от ледяных укусов. С другой стороны, этот островок был с причудами.
Вейренк отказался сдать билет Ретанкур, и рядом с ними в самолете пустовало предназначенное ей место.
– Я видел ее в очереди на регистрацию, – сказал он, усаживаясь. – Ретанкур. Она даже движения не сделала в нашу сторону, лицо замкнутое, как устричная раковина. Ну, знаешь, бывают устрицы, которые, как ни бейся, не откроешь, так что в конце концов приходится их выкинуть или разбить молотком.
– Ясно.
– Что в ее случае означает: “Даже не вздумайте спрашивать меня, почему я пришла”.
– И почему же она пришла, по-твоему?
– Либо она уверена, что два слабака вроде нас не выживут в такой экспедиции, и считает своим долгом защитить нас от враждебной стихии…
– Либо ее все же чем-то заинтриговала загадка теплого острова.
– Камень? Думаешь, она рассчитывает набраться на нем сил?
– Только не это, – сказал Адамберг. – Тогда она станет чересчур могучей и рано или поздно просто лопнет. Ей лучше вообще к нему не подходить.
– Либо она не хочет принимать участие в бунте – который при этом поддерживает, – чтобы не усугублять его. Без нее недовольные лишаются весомой поддержки. Видимо, сейчас там царит полный разброд: почему Ретанкур отправилась с ними в Исландию? Кто прав, кто неправ?
В салон вошли последние пассажиры, и Ретанкур направилась к ним, глядя в сторону. Адамберг поднял подлокотники кресла и прижался к Вейренку, чтобы оставить побольше места пышнотелой коллеге, поскольку узкое сиденье не было рассчитано на такие габариты. На взлете все хранили молчание. Ретанкур невидящим взглядом уткнулась в какой-то журнал.
– Над Исландией, насколько я понял, ни облачка, – сказал Вейренк.
– Вы чихнуть не успеете, как погода изменится, – отозвался Адамберг.
– Да.
– Но Рекавика мы даже не увидим.
– Рейкьявика.
– Я не могу это произнести.
– Фасады домов там красные, синие, белые, розовые и желтые, – продолжал Вейренк. – Озера и скалы, черные и заснеженные горы.
– Красиво, должно быть.
– Наверняка.
– Я все-таки выучил, как будет “до свидания” и “спасибо”. – Адамберг вынул из кармана брюк бумажную карточку. Bless и takk.
– А “здравствуйте”?
– Слишком сложно.
– На этом далеко не уедешь.
– При нас будет посольский переводчик. Он ждет нас с табличкой в зале прилета.
– Надо будет что-нибудь съесть в аэропорту.
– Ага.
– Как ты думаешь, что там можно съесть?
– Копченую рыбу.
– Или какую-нибудь международную жратву.
Ноль внимания. Даже не шелохнулась. Как они ни старались растормошить онемевшую Ретанкур, их усилия не увенчались успехом.
Они приземлились, наспех что-то проглотили, но Ретанкур так и не проронила ни слова.
– Вот повеселимся-то, – шепнул Вейренк. – Придется целыми днями таскать ее за собой как изваяние.
– Не исключено.
– Может, оставим ее тут? Сбежим потихоньку?
– Поздно, Вейренк.
Адамберг посмотрел на экран мобильника.
– Допрос потомка Сансона начнется в семь, – сказал он. – Сейчас почти пять, так что, учитывая два часа разницы, пора выходить в интернет.
На неподвижном лице Ретанкур что-то промелькнуло. Она чуть менее неохотно последовала за ними к столу, и Адамберг подключил вай-фай.
– У нас будет только звук, – сказал он. – Уровень громкости этой тёльвы оставляет желать. Давайте воздержимся от комментариев во время допроса.
– Не думаю, что лейтенант Ретанкур будет нам помехой, – отважился пошутить Вейренк в ее присутствии.
– Нет, – поддержал его Адамберг. – Виолетта идет с нами словно на Голгофу. Хотя Исландия – красивая страна.
– Очень красивая.
– Очень красивая, – повторил Адамберг.
– Увлекательное путешествие.
– Не то слово.
– На редкость.
– На редкость.
Допрос Рене Левалле, потомка палача, начался с опозданием. Его вели Данглар, Мордан и Жюстен.
– Я могу узнать, какого черта я тут торчу?
Хриплый голос, с парижским грассирующим выговором.
– Как вам уже сказали, вы находитесь здесь в качестве свидетеля, – начал Данглар.
– Свидетеля чего?
– Всему свое время. Ваша профессия, господин Левалле?
– Я работаю на бойнях Мерсена, в Ивлине.
– И кого вы там забиваете?
– Крупный рогатый скот, кого еще. И чтоб вы знали, у нас гуманный забой, все по закону.
– То есть?
– Сначала мы их глушим током, ну, чтобы они не соображали, когда их режут, ну вот. Вообще, честно говоря, это не всегда срабатывает.
– Вам нравится ваше занятие?
– Ну, жрать-то надо. И народ доволен, что находятся парни, желающие этим заниматься, скажете нет? Когда в тарелке стейк, вопросов не задают, все довольны. Мы жертвуем собой, если хотите.
– Как другие парни жертвовали собой, становясь палачами.
– При чем тут это?
– При том, что вы потомок знаменитого семейства палачей.
– Какого хрена? – возмутился Левалле. – Да, они, жертвуя собой, запускали гильотину. В наше время можно было бы работать профессиональнее. Их предварительно оглушали бы.
– В наше время смертная казнь отменена, господин Левалле.
– Так я свидетель чего тогда?
– Заседаний Национального Конвента, восстановленных Обществом по изучению письменного наследия Максимилиана Робеспьера.
– И что из того? Это разве незаконно?
– Законно.
– Ну, тогда я пошел.
– Подождите. Почему вы каждый понедельник приходите на эти заседания?
– А что, у нас никто не ходит в театр? Так вот, это то же самое вообще-то.
– Это ваш театр?
– Как хотите, так и называйте, мне плевать.
– В этом спектакле участвуют те, кому ваши предки, и особенно Шарль-Анри, обязаны своей ужасной репутацией.
– И что?
– Четырех участников Ассамблеи недавно убили.
Было слышно, как на стол выкладывают фотографии жертв.
– Я их не знаю, – сказал Левалле.
– Мы опасаемся, – продолжал Мордан, – что убийца, убирая членов Общества, метит выше, его цель – Робеспьер, или, вернее, актер, который его играет.
– Скажите лучше, принимает себя за него. Он просто псих ненормальный, чего уж тут.
– Поэтому мы и допрашиваем многих участников, – соврал Мордан. – И нам необходимо знать, что именно побуждает вас посещать заседания.
– Увидеть их хочу, а что? Я ж не единственный потомок, который приходит на них полюбоваться.
– Это правда, – согласился Данглар. – И, если я не ошибаюсь, вы дружите с потомком Камиля Демулена.
– Он хороший.
– Так мог бы сказать ребенок, – шепнул Адамберг. – Мир делится на хороших и плохих.
– Но он мне не друг, просто знакомый.
– И что вы делаете, о чем говорите со своим знакомым?
– Ну, рассказываем о своих горестях, а что? В которых они и виноваты. Мы с ним заодно.
– И что же за горести у Демулена?
– Во-первых, у него другая фамилия. И я не нанимался вам все выкладывать. Но он никак не может примириться с тем, что они отправили Камиля на гильотину, он ведь хороший был, и потом вслед за ним и его жену. А их двухлетний малыш остался совсем один.
– Я знаю, – сказал Данглар.
– Не по-людски это, я вам скажу.
– Вы правы. Но из вашей семьи никого не казнили. Так какие же горести у вас?
– Я что, обязан свои горести в полиции рассказывать?
– Сегодня обязаны. Сожалею, господин Левалле.
– Сожалеешь ты, как же. А потом я смогу уйти?
– Да.
– У меня горести почище, чем у Демулена, я ему так и сказал. А всё они виноваты, те, что тусуются там, внизу, разодетые в пух и прах. Я бы лучше на них в гробу полюбовался.
– А убили бы?
– А на кой мне? У вас, легавых, ей-богу, в башке пусто. В финале спектакля они наконец сдохнут. Им всем отрубят голову – сначала Шарль-Анри, а потом дядя Анри. Хотел бы я на это посмотреть. Даже хорошо, что они все в итоге сдохли и что это мы, Сансоны, их прикончили. Скоро придет очередь Дантона, а за ним и всех остальных козлов.
– В том числе хорошего Камиля Демулена.
– Согласен. Но он тоже был не без греха, я так его потомку и сказал. Там до него казненных было пруд пруди, и он ни разу не сказал “нет”. И, судя по тому, что мне рассказал Демулен, Камиль наделал глупостей. Робеспьер жил в семье, где были молоденькие девушки. Ну и вот. И он их любил. Не в том смысле, в котором вы подумали. Он занимался с ними, ну, типа учил их. Ну и вот. Камиль там все время ошивался. Ну и вот. И как-то вечером он передал книгу одной из девушек, совсем еще юной. А Робеспьер сразу понял, что книжка-то та еще. С картинками для взрослых, понимаете?
– Порнографическая?
– Вот-вот. Короче, Робеспьер рассвирепел и вырвал книжку у девочки из рук. С тех пор Робеспьер Камиля разлюбил. У него не забалуешь.
– Так значит, – заговорил Данглар после паузы, – “скоро придет очередь Дантона, а за ним и всех остальных козлов”.
– Думаешь, Данглар был в курсе этой истории? – спросил Вейренк. – Ну, с книжкой?
– Конечно нет, иначе он не удержался бы от комментариев.
– Вот он разозлился, наверное.
– А то.
– Ну да, – ответил Левалле. – А займется ими дядя Анри. Папаша Сансон уже выдохся, типа того. И не пройдет и девяти заседаний, как дядя отрубит голову Робеспьеру. И еще причинит ему боль, сорвав повязку. Хотя вообще-то так нельзя. Он в тот день, конечно, был не в себе, но так нельзя. Просто в то время они про гуманный забой и слыхом не слыхивали. У меня скотина вообще не страдает, я вам ручаюсь. Но иногда я все равно прям переживаю.
– Понимаю, – сказал Мордан, который, судя по всему, действительно понял его.
– Так что же ваши горести? – елейным тоном напомнил Данглар. – Которыми вы поделились с Демуленом?
– У него другая фамилия.
– Мы ее знаем. Жак Мальмор.
– Не повезло мужику, да?
– Да уж, вряд ли ему это помогло в жизни. Но сегодня нас интересуете вы.
– Черт возьми. Мне что, вам всю жизнь свою рассказать?
– Иногда приходится. Но не всю. Только про горести.
– Не могу.
– Почему?
– Я от этого плачу иногда. А в присутствии копов я плакать не собираюсь.
Наступило довольно долгое молчание. Ретанкур забыла, что ей пристало сохранять невозмутимость, и внимательно вслушивалась в слова палача рогатого скота.
– Вот я, – сказал Жюстен, – я коп, но мне тоже случается плакать.
– В присутствии коллег, старик?
– И такое случалось. Меня бросила одна женщина.
– Ох уж эти бабы.
– Ну да, – сказал Жюстен.
– А вы? Майоры, или кто вы там? Вы плачете в присутствии своей команды?
– Я один раз плакал, – сказал Мордан.
– А-а. И вы никому про меня не скажете, если это случится?
– Нет, – заверил его Данглар. – Может, выпьете, чтобы расслабиться? У меня есть отличное белое вино.
– А вы тут хорошо устроились. Это что, ловушка?
– Нет. Я выпью с вами.
– Днем? На службе?
– Сейчас как раз время аперитива. Видите, магнитофон включен, идет запись. Но если вдруг “это” случится, я ее остановлю.
Снова наступило молчание.
– Это произошло шесть лет назад. Я тогда был не такой толстый, наоборот. Я даже был вполне ничего себе, хотя сейчас в это трудно поверить.
Послышалось звяканье стаканов и бутылки.
– Данглар своего не упустит, – внезапно сказала Ретанкур, чуть улыбнувшись.
– Нет, Виолетта. На сей раз, я думаю, он действительно помогает ему.
– Кстати, вино у него правда отменное, – сказал Вейренк.
– Да, – согласилась Ретанкур.
– А что, ваше вино и впрямь ничего, – сказал Левалле, словно эхом отозвавшись на слова далеких слушателей, сидевших в аэропорту Рейкьявика.
– Я покупаю его в Сансерруа. Недорого, у мелкого производителя.
– Адрес дадите?
– Конечно.
– Оно точно бодрит. Ну так вот, поскольку я был очень ничего, у меня завелась подружка, и мы с ней встречались три года. А потом она понесла, и мы решили пожениться.
– Вы хотите сказать, забеременела?
– Да, она была на пятом месяце. Ну а чего, я обрадовался. Уж мой-то ребенок не стал бы работать на скотобойне, я вам ручаюсь. Да и вообще родилась девочка. И вот к моей невесте приехала ее тетка, старая сука и ханжа, она терпеть меня не могла. И вот она ей сказала, что я из Сансонов и что у меня это все осталось в крови, потому что я работаю на скотобойне. Как будто одно к другому имеет отношение. Жрать-то надо, а как. Дело в том, что я ничего не сказал ей, Ариане то есть.
– Почему?
– Ну, бабы они чувствительные, они палачей не обожают, да и парней, которые весь день напролет забивают животных, тоже вряд ли, ну, нормально, а что. Вот я и наврал, что работаю в Ивлине у оптового торговца обувью – чтобы она не могла заявиться ко мне на работу. Я, само собой, все разузнал об обуви и так далее. Кожа натуральная, искусственная, стельки, шнурки, липучки и, главное, итальянское производство. Сказал, что работаю в отделе тапочек. Тапочки – это как-то надежно все же.
– Разумеется. Я бы так же поступил на вашем месте.
– Ну и, конечно, разразился скандал. В основном по поводу палачей. Ариана сказала, что из-за моего вранья она теперь “родит дочку палача”. И что она ни за что не останется с человеком, у которого “это в крови”. – Он снова сделал паузу. – Сейчас пройдет, пройдет, – сказал он, перед тем как Данглар остановил запись. – Если сильно нажать на глаза, слезы уходят внутрь. Я умолял ее, как мог, чего я только ей не говорил, но она все равно ушла. Когда она на меня смотрела, на ее лице появлялось отвращение. Она уехала далеко – к родственникам в Польшу, чтобы мне уже никогда не повидаться с дочкой.
Пауза.
– Он нажимает на глаза, – сказал Адамберг.
– И вот потом я разжирел как боров, у меня выпали волосы – в общем, плохо было дело, чего уж тут. Ее тетку я бы прикончил на месте, но она попала в аварию, так ей и надо, суке этой. А кто ославил Сансонов? Ведь парижские революционеры, скажете, нет? – Данглар снова включил запись. – Ведь фамилии других палачей из провинции никому не известны? Будь моя воля, я б их всех поубивал. Я от своего врача, кардиолога, – у меня сердце колотилось все время – узнал про это заведение, где показывают живую Революцию, он сказал, что там в конце они все помрут и что мне невредно будет пойти посмотреть. И правда, мне их театр пошел на пользу. В июле я перестану туда ходить и сяду на диету. Может, и бабу себе найду, Демулен так сказал. Хотя у меня ничего такого и в мыслях не было.
В аэропорту по-исландски и по-английски объявили посадку на рейс в Акюрейри. Они взяли сумки и пошли за Вейренком к нужному выходу.
– Это не он, – сказал Адамберг.
– Думаю, нет, – сказал Вейренк.
Они помолчали в надежде, что Ретанкур выскажет свое мнение, не понимая пока, вернется ли она к жизни или снова обратится в истукана.
– Несчастный, – сказала она. – Безобидный.
– Во сколько мы приземляемся? – спросил Вейренк.
– В девятнадцать пятнадцать по местному времени.
Адамберг вытащил из заднего кармана телефон.
– Это Данглар. Он спрашивает – телеграфным стилем, – что мы думаем о допросе.
Несчастный, безобидный, отпустите его, –
написал Адамберг.
Уже, –
кратко ответил Данглар.
Когда допрос Дюмулена?
Демулена. Завтра в 10 утра. На вашем чертовом острове будет восемь.
Во время недолгого перелета в Акюрейри Адамберг рассеянно размышлял о печальной судьбе потомка Сансонов и его странном погружении в жизнь Конвента. Брюнет сказал, что многие члены Общества проходят разного рода лечебную терапию. Скорее всего, Левалле в конце концов рассказал ему свою историю. Секретарь был человеком отзывчивым и располагал к откровениям. Не исключено, что он сумел ему помочь, будучи опытным специалистом.
Их встречал исландский переводчик, размахивая во все стороны табличкой. Маленький, пузатый и, к удивлению Адамберга, черноволосый, он оказался немолод – лет шестидесяти – и суетлив. Правда, радостно суетлив, словно дождался наконец любимых друзей. Он громко, с сильным акцентом, поздоровался с ними.
– Мы будем называть вас Альмаром, если вы не против, – предложил Адамберг, пожимая ему руку. – Я все равно не смогу произнести вашу фамилию.
– Без проблем, – сказал Альмар, подняв маленькие ручки. – У нас тут вообще фамилий нет. Только отчества, сын такого-то или дочь такого-то. Дошло?
Вейренк подумал, что Альмар, скорее всего, учил французский в определенной среде, где не стеснялись в выражениях. Поэтому Адамбергу и удалось без труда нанять его в последний момент, вряд ли Альмара приглашали переводить политические или университетские конференции.
– Вот моего сына, например, зовут Альмарсон. Альмар-сон, сын Альмара, понимаете? Удобно и без заморочек. Куда мы едем? В город не советую, он довольно уродский. Ну, во всяком случае, для нас, нездешних. Я-то родом из Киркьюбайярклёйстюр, так что сами понимаете.
– Не понимаем, нет.
– Вы тут впервые?
– Да, нас сюда привело полицейское расследование.
– Да, мне сказали. А что, круто. Оттянемся.
– Не факт, – сказала Ретанкур.
Внезапно коротышка переводчик обнаружил нависающую над ним корпулентную даму и разглядывал ее немного дольше, чем следовало. В это время мысли Адамберга обратились к потомку Демулена. Вот черт, угораздило мужика родиться с такой фамилией, особенно учитывая судьбу его предков. Он подумал о маленьком мальчике, оставшемся сиротой после “злой смерти” родителей. Интересно, Мальмор тоже приходит туда на терапию, наслаждаясь гибелью виновных? Или сам жаждет отомстить за “злую смерть”?
– Хотите поужинать тут поблизости?
Адамберг объяснил, что им рано вставать, поскольку в восемь утра у них допрос свидетеля, а в одиннадцать – вылет на Гримсей.
– Вы отсюда слушаете допрос? Круто, – восхитился Альмар. – Тогда я поселю вас в маленьком отельчике в южной части города, неподалеку от аэропорта. Будет самое то. Ресторан там клевый, жрачка нормальная. Вы рыбу любите? Правда, номера не самые роскошные. Сойдет или как?
Сошло.
– Утеплитесь перед выходом. Сейчас не то чтобы колотун, но все-таки. Вечером здесь минус три. На двадцать градусов ниже, чем во Франции. Но ничего ужасного. Исландский мороз бодрит, можете мне поверить. В отличие от всех других морозов.
– Разумеется, – сказал Адамберг.
Они надели свитера и куртки, и Альмар отвез их в маленький отель с красным фасадом в южном пригороде Акюрейри. На крышах в округе еще лежали остатки снега.
– Ну, хотя бы один красный дом нам попался, – сказал Вейренк.
– Так вот зачем мы сюда приехали? – осведомилась Ретанкур.
– Конечно, лейтенант, – подтвердил Адамберг.
– “Отель у медведя”, – перевел Альмар, показав на мигающую розовым неоном вывеску. – Как же, в Исландии уже лет сто медведей не видели. А учитывая таяние льдов, им все труднее и труднее сходить на берег.
– Почему тут все разноцветное?
– Потому что сама Исландия черно-белая, понимаете? Вулканические породы, снег, льды. Яркие цвета хорошо смотрятся на этом фоне. С черным сочетается все, как говорят французы. Но подождите, вы еще посмотрите, какое тут небо. Такой синевы нигде нет.
– А в это время день длится долго? – спросила Ретанкур.
– Как у вас. Но это еще не значит, что тут солнечно. Честно говоря, у нас часто льют дожди.
Альмар помог им разместиться в номерах – там было довольно свежо, – заказал ужин и договорился о завтраке. Сегодня он с ними остаться не сможет, он хочет, раз уж оказался в Акюрейри, потусоваться с друзьями, они лет семь не общались.
– Здорово будет, – сказал он. – Я вам заказал пиво, главное, не позволяйте впарить себе вино, вы за него заплатите не меньше, чем за билет из Парижа. Завтра встречаемся внизу в десять утра. У нас будет полно времени, чтобы успеть на их самолетик. В это время года туристы за полярный круг не суются. А кого вы собираетесь допрашивать на Гримсее? Там всего-то сотня жителей.
– Никого, – сказал Адамберг. – Мы должны побывать на островке с теплым камнем.
Альмар мгновенно сник.
– На Лисьем острове? – переспросил он.
– Да, он, говорят, напоминает лисью морду с двумя остроконечными ушами.
– Вот это совсем не круто. – Альмар покачал головой. – Вы вообще в курсе, что десять лет назад там заблудилась группа идиотов? Двое из них оттуда не вернулись, замерзли насмерть.
– Поэтому мы туда и отправляемся, – сказал Вейренк. – В рамках расследования.
– Там ничего нет, на этом острове, – не сдавался Альмар, – что вы рассчитываете найти там через столько лет? Улики? Смотрите не облажайтесь. Там уже давно всё смели бури и полярные ветра. На Лисьем острове пусто, одни только снега да льды.
– И все же нам надо на него взглянуть, – сказал Адамберг. – У нас приказ.
– Ну, при всем уважении к вашему начальству, приказ этот дурацкий. Более того, вас туда никто не повезет. Они тут считают, что на острове обитает некое существо.
– Кто они?
– Одни верят безоглядно, а другие хоть и не верят, но и к черту в зубы лезть не хотят. Правда, вам, французам, сам черт не брат. Так у нас говорят. Французы заводятся с полоборота. Мы нет.
– Тогда мы арендуем лодку и сами поплывем. Тот островок от порта в двух шагах.
– Тут и один шаг, комиссар, может обернуться вечностью. Вы оглянуться не успеете, как небо переменится. Позвоните начальству и отмените поездку.
– Но вы-то, Альмар, будете знать, что мы там. Если не вернемся, пошлете спасателей.
– Спасателей? – сказал Альмар, волнуясь и все быстрее размахивая руками. – А вдруг туман? Как вас заметят с вертолета? Как они сядут, если земли не видно? Skít! – сказал он и тут же вышел.
– Думаю, это значит “Хер знает что!”, – предположил Вейренк, глядя вслед переводчику, продолжавшему молотить руками по воздуху.
– По-моему, в самую точку, – заметила Ретанкур.
Хозяин – на сей раз светло-русый, с суровым лицом, готовым противостоять любой непогоде, – не проронив ни слова, принес им на закуску тонкие ломтики селедки на ржаном хлебе и следом, как издали учуял Вейренк, блюдо дымящейся баранины с овощами.
– Похоже на шукрут, – сказал, попробовав, Адамберг.
– Да, только капуста красная.
– Значит, это красный шукрут. Они же любят все разноцветное.
– Слышали, что сказал Альмар? – спросила Ретанкур, которая ела в два раза быстрее, чем они.
– Наймем лодку.
– Ничего мы не наймем и никуда не поплывем. Он знает эти края. За десять лет бури наверняка смели всё подчистую. Что вы собираетесь там найти? Нож с отпечатками пальцев? Засунутую за камень записку с признанием?
– Я хочу просто осмотреться, Ретанкур. Понять, так ли там все, как рассказал Виктор. Понять, действительно ли они отрывали доски от старой сушильни для рыбы и разводили костер. На камнях остаются следы огня даже десятилетней давности. Мне надо просто все увидеть и представить себе, как было дело. Проверить, существует ли теплый камень или его выдумали для нас, чтобы мы свой нос туда не совали.
Ретанкур пожала грузными плечами и закрутила пальцем светлые завитки, спадавшие ей на шею, – легкий изысканный штрих, доставшийся ей от природы.
– Баранина буквально тает во рту, – сказал Вейренк, пытаясь сменить тему. – Положить вам еще?
– Оставайтесь на берегу, Ретанкур, – предложил Адамберг. – Я вас не неволю.
– Вы спятили, комиссар. В чем проблема?
– В том, что у меня чешется, как сказал Лусио. Сегодня вечером, Виолетта, взгляните из окна на огни города в оправе гор и на сияние льдов. Это красиво. И расслабляет.
– Так вот зачем мы сюда приехали, – повторила Ретанкур.
