Снайпер

Прошло два дня. За это время все успели отдохнуть и подлечить раны. Совершенно случайно на глаза Захарову попались документы из моего рюкзака вместе со старой фотографией выброса. Он долго держал в руках снимок, сличая его с тем, что отснял сам два дня назад. На мой взгляд, они были абсолютно идентичными. Но академик ничего не сказал по этому поводу, просто бережно отложил в сторону потертую фотографию и принялся листать документы.

Через несколько минут его руки начали мелко трястись, но он продолжал лихорадочно перелистывать страницы. Я с удивлением наблюдал за стариком. Наконец он с видимым усилием оторвался от документов и незамедлительно поинтересовался, сколько я за них хочу. Чисто смеху ради я назвал сумму в миллион евро – и через час Захаров сообщил мне номер счета в оффшорной зоне, на который переведена озвученная сумма. Я лишь пожал плечами – Зона такое место, где чудеса случаются настолько часто, что просто перестаешь им удивляться.

Наконец мы отправились обратно. Группа Меченого единогласно решила проводить меня к небольшому кордону у села Терехов, что стоит на болотах, и заодно навестить Болотника. Конечно, база Захарова была в Зоне оплотом аллопатической медицины, даже раны Клыка и Японца за пару дней почти затянулись. Но всё же сталкеры больше доверяли искусству Болотника. Народная медицина – она всегда ближе к народу.

От базы ученых до болот мы прошли без приключений. Следопыт знал такие тайные тропы, о которых даже не подозревали самые опытные сталкеры.

– Прям будто не Зону с севера на юг пересекли, а в турпоход сходили, – пошутил Клык.

– И слава ей, что так, а не иначе, – буркнул на это Меченый. – Не навоевался еще, что ли?

– Навоевался, – покладисто согласился сталкер. – Но война ж для мужика как водка – чем больше пьешь, тем больше хочется, хотя знаешь, что вредно.

Меченый покачал головой и ничего не ответил. Я знал – он глубоко переживал смерть Выдры и во всем винил только себя…

Заночевали мы недалеко от Рассохи, а рано утром уже были возле домика Болотника. Встречать нас вышел сам хозяин лично.

– Я всё знаю, – вместо приветствия сказал он. – Проходите.

Мы прошли в гостиную, где был накрыт огромный стол, на середине которого стояла большая бутыль, наполненная мутноватым содержимым в окружении семи граненых стаканов. Также на столе лежали нарезанная ломтями свежая булка черного хлеба и огромный шмат настоящего деревенского сала. Так по обычаю встречают закадычных друзей, вернувшихся живыми с войны.

– Угощайтесь, – сказал Болотник. – Мы подойдем позже вместе с горячим.

И махнул мне рукой – идем, мол…

…Мы стояли на больничной половине дома возле койки, которая снилась мне не одну ночь. Сорок пятая так и не пришла в себя. Тщательно расчесанные волосы окаймляли бледное лицо. От густых ресниц на щеки ложились чуткие тени, шевелящиеся при неверном свете свечи, и от этого казалось, что девушка вот-вот откроет глаза. Но впечатление было обманчивым, как и любой мираж, выдающий желаемое за действительное.

– Я всё знаю, – повторил Болотник. – Поэтому не стой столбом и давай его сюда.

Я непонимающе уставился на него.

Болотник нахмурился и ткнул пальцем в контейнер на моем поясе – мол, так уж прям трудно догадаться, о чем разговор идет?

Я открыл крышку и протянул ему облученное Монументом «Тёщино колье», еще не совсем понимая, что Болотник собирается с ними делать. А тот не долго думая просто разорвал его, а после соединил на шее девушки, так и не вышедшей из комы…

Каждый в Зоне знает, что если артефакт светится сам собой голубоватым светом, словно кварцевая лампа, то переносить его надо только в тройном контейнере, а уж надевать на шею – это вообще чистое самоубийство. Через час, а может, и того меньше острая лучевая болезнь обеспечена, и чем страшно мучиться перед смертью, проще сразу застрелиться.

Но в то же время «Чистое небо» не раз спасал мне жизнь, я неоднократно держал его в руках и пока что жив. Может, и этот артефакт, порожденный Монументом, обладает схожими свойствами и, несмотря на свечение, не является переносчиком концентрированной смерти?

Разрыв между бусинами сросся на глазах. А потом я увидел, как дрогнули ресницы Сорок пятой.

– «Дочкино ожерелье», – сказал Болотник.

– Что? – не понял я.

– Я назову этот артефакт «Дочкино ожерелье». Эта девочка истинная дочь Зоны, как и ты – ее сын, которого она любит. И, возможно, вы будете единственными в мире людьми, кому Зона подарила истинное счастье. Все мы ее дети, иногда блудные, иногда нелюбимые… Но те, кто однажды приходит в Зону, остается с ней навсегда – если не телом, то душой. И от этого никуда не деться.

Я лишь краем уха слышал слова Болотника. Несомненно, он говорил что-то очень важное, но сейчас ничего не было важнее для меня, чем смотрящие на меня глаза цвета единственного в мире артефакта.