Глава 18
Немного позднее, той же весной, граф Эриджо Валери из Милазии прибыл в Дубраву на борту торгового корабля. Он приплыл, чтобы встретиться лицом к лицу со своей заблудшей дочерью и доставить ее, принудительно, если потребуется, обратно в обитель неподалеку от Серессы, где, как он уже давно принял мудрое решение, она проживет остаток своей опозоренной жизни.
Но он потерпел неудачу.
Граф был наездником и охотником, он разводил и обучал собак и ястребов. Он не любил море. Пока они плыли, его настроение портилось все больше. Он также терпеть не мог купцов, кислый привкус коммерции и ее новых представителей, а в Дубраве только такие люди и жили. У аристократа с его происхождением эта помешанная на коммерции республика на другом берегу моря никогда не вызывала желания ее посетить, и он никогда здесь не бывал. У него никогда не было причин приезжать сюда.
Еще хуже то, что он узнал о недопустимом поведении Леоноры только потому, что эти жадные торговцы прислали ему требование компенсировать тот выкуп, который они заплатили пиратам, чтобы спасти его дочь от плена в море. Они не потрудились объяснить, что эта девушка делала в море!
Было бы лучше, гораздо лучше, если бы ее увезли эти разбойники и делали с ней все, что им угодно, а потом убили, думал Эриджо Валери. Он собирался сказать это ей и их правителю, или кого там Дубрава пошлет к нему, чтобы повторить их достойное презрения требование. В сложившихся обстоятельствах позор семейства Валери — его позор — был огромным, чудовищным, и о нем знал весь свет.
И Дубрава считала, что он им за это заплатит?
Если она сейчас же не уедет вместе с ним, поклялся он себе на этой дьявольски неустойчивой палубе корабля, он ее убьет, и ни один уважаемый человек на свете не скажет, что отец не имеет права это сделать.
Хуже всего то, что в прежнее время он гордился своей единственной дочерью.
Он видел в ней возможность для семьи занять еще более высокое положение в обществе. Леонору все любили, она была энергичной, умела обращаться с ловчими птицами и с конем не хуже любой женщины (и многих мужчин) в Милазии. Их богатство (земли, разумеется, они не какие-то вульгарные купцы!) было значительным, а род древним. Имелись все основания предполагать, что ее выдадут замуж в еще более высокопоставленную семью в Батиаре, или Феррьересе, или при дворе императора в Обравиче. Не исключался даже один из членов семьи самих императоров Кольбергов, характерной чертой которых был безвольный подбородок. Леонора была ценным активом.
Раньше была. Пока не забеременела от одного из сыновей Канавли.
От нее он так и не узнал его имени, даже применив те средства убеждения, которые он бы, возможно, не решился применить к мужчине. Его старший сын, не самый удачный, но, несомненно, самый физически развитый из троих сыновей, узнал имя парня в городе другими способами, и они разделались с ним, как он того заслуживал. Это означало кровную вражду, конечно, но семья Канавли была ниже его семьи по положению (отчасти это и вызывало ярость Эриджо), и, в любом случае, какой сильный мужчина боится схватки?
Его дочь отослали доживать свои дни вдали от мира. Он до сих пор считал, что проявил щедрость. Просто нельзя допустить, чтобы она покинула эту обитель, как бы ее ни убеждали (а ему, по-видимому, придется переговорить об этом с Советом Двенадцати). Он уже решил ее судьбу и силой заставит ее покориться.
Девушка не может сама выбирать для себя ту религиозную обитель, в которой ей предстоит жить. Он заплатил за ее проживание там, и гораздо больше, чем Леонора заслуживала. Он даже заплатил (конечно, небольшую сумму) за то, чтобы незаконнорожденного ребенка забрали после родов в больницу для найденышей в Серессе, что и было сделано. А теперь она каким-то образом оказалась в Дубраве, за морем, и они хотят от него денег, а она намеревается остаться там?
Ни один мужчина, у которого есть гордость, не станет этого терпеть.
Он сойдет с корабля, когда они пришвартуются в порту, заберет дочь из той продажной обители, которая приютила ее, и отвезет обратно туда, где она должна жить по его решению. В противном случае он ее убьет. А потом вернется домой и поедет на охоту. Никаких денег за выкуп он никому не отдаст, а правители Дубравы, если будут настаивать, услышат то, что думает аристократ из Батиары об их меркантильном поведении.
По его мнению, они с тем же успехом могли бы быть жадными до золота киндатами или ашаритами, включая и их правителя, если уж на то пошло! Всем известно, какие тесные отношения поддерживает Дубрава с Ашариасом. Готовы упасть перед ними лицом вниз на кровать и с готовностью подставить задницу! Он сплюнул через поручни, эта воображаемая картина вызвала у него отвращение.
Солнце взошло. День был ясный. Слишком сильный ветер для него, на воде белые барашки, но, по крайней мере, они быстро пересекли море. Эриджо увидел гавань и стены Дубравы. Толстые, высокие, действительно громадные стены.
Его стюард подошел к поручням и указал вперед, на островок в гавани. Валери увидел купол святилища, виноградники, хозяйственные постройки.
— Очевидно, она там, — сказал стюард. — Это обитель Дочерей Джада на острове Синан.
— Разве я об этом спрашивал? Какое мне дело до названия этого проклятого острова? — ответил он.
— Прошу прощения, мой господин! — произнес этот человек, пятясь.
Граф не обратил на него внимания. Ему уже захотелось оказаться дома. Кораблю предстояло разгрузиться: вино, книги, шерсть, изделия ювелиров, но капитан обещал, что на это уйдет день или два — чтобы разгрузить корабль и погрузить те товары, которые они повезут обратно. Валери взял с собой четырех человек, на тот маловероятный случай, если к Леоноре придется применить силу, или Старшая Дочь на острове выдвинет глупые требования. Он выплатит им небольшую сумму во имя Джада: они ведь дали ей кров и кормили эту девицу, его позор. Он может сделать это также ради своей собственной души. В обмен они могли бы помолиться за него.
«Это не должно занять много времени», — думал Валери. Одна ночь на корабле здесь, в гавани, затем, если повезет, — на запад и домой, уже завтра, с восходом солнца и приливом. Или на следующий день, самое позднее. Обременительное путешествие, но необходимое. Приходится делать то, что должен, как бы это ни было неприятно иногда, ради своей семьи и своего имени.
Она великолепно подготовилась, новая Старшая Дочь на острове Синан, подумал Драго Остая.
Леонора несколько недель назад пригласила его на остров. Когда он прибыл, она попросила его проследить, не появится ли корабль из Милазии. Драго обещал проследить.
Он снова находился в городе после того, как сходил за грузом леса вниз по побережью. «Благословенная Игнация» стояла на якоре в дальнем конце гавани. Капитан поднялся на борт рано, как всегда. Команда чинила паруса и канаты при свете утра, когда появился двухмачтовый корабль, подгоняемый попутным ветром. В гавани запросили, откуда он и с каким грузом, как принято. Один из его парней прибежал с известиями: корабль из Милазии.
Драго сначала думал, что Леонора получает инструкции от старой императрицы, но когда прошло несколько недель, и на острове произошли разумные перемены, он пришел к выводу, что молодая женщина, может, и не нуждается в таком руководстве. Некоторые люди рождены, чтобы командовать, и нет причин считать, что таким человеком не может быть женщина. По крайней мере, в подобной ситуации, где это должна быть именно женщина.
«Или даже при других обстоятельствах», — думал Драго, рассматривая новый корабль, пока тот причаливал, швартовался и спускал трапы. Женщинам нужно проявлять осторожность, скромность, может быть, но он знал (от Марина, который сейчас находится на востоке, а, возможно, уже добрался до Ашариаса), что есть семейства, в которых жена или мать играет решающую роль в торговых сделках.
На Синане не было необходимо скрывать, кто там действительно правит. Несмотря на то, что предыдущая Старшая Дочь часто прибегала к маскировке.
Сересса уже выплатила Дубраве значительную компенсацию за действия Филипы ди Лукаро. Стену позади солнечного диска в их главном святилище теперь украшал бронзовый рельеф бога. Символ единства, подарок от Совета Двенадцати дорогим братьям в Дубраве.
«Единство, в самом деле», — думал Драго. Серессцев поймали на шпионаже и убийствах, и они изо всех сил старались загладить свою вину. Им предстояло приложить еще много стараний. Верховный Патриарх пришел в ярость: они нанесли оскорбление святой обители. Это был скандал.
Стоит ли отрицать, что неприятности Серессы многих радуют?
Драго Остая, прихватив с собой шесть человек, сел на одно из маленьких суденышек семьи Дживо. Они подняли парус и поплыли, маневрируя против ветра, к Синану. Один из них поспешил в поселок обители с новостью, которую нужно сообщить Старшей Дочери.
Драго с моряками ждал у пристани, когда мимо пройдет корабль из Милазии. Они видели, как какая-то лодка отошла от острова, от второго, меньшего причала, и направилась к городу, с двумя мужчинами на борту. Он понятия не имел, что это означает.
Шло время. В конце концов, один из его людей поднял руку. Они увидели приближающееся судно.
— Они отправятся прямо сюда, — сказала раньше Леонора. Драго посмотрел на предводителя. Ему было очень любопытно, хоть он и сохранял невозмутимое лицо. Его люди помогли вновь прибывшим пришвартоваться.
Затем они вежливо попросили отдать все оружие при входе на святой остров. Один из гостей возразил, что Драго и его люди вооружены мечами. Драго улыбнулся и заметил, что охрана часто бывает необходимой в таком уединенном месте.
Дородный аристократ в плаще, подбитом мехом, как он понял — отец Леоноры, коротко кивнул, и его люди отдали мечи. Драго учтиво попросил отдать и кинжалы, в том числе и спрятанные. Последовала перепалка на повышенных тонах, но милазийцы уже отдали мечи людям, оставшимся вооруженными. Один попытался спрятать стилет в ножнах на спине, но Драго видел такое раньше и знал, где искать.
Поэтому он сейчас провожал наверх, мимо виноградников, группу весьма недовольных посетителей. Он весело показал им грядки с лечебными травами, когда они подошли к ним. Нужно признать, капитана это веселило.
Ему нравилась Леонора. Он восхищался ее мужеством и ее очевидным умом, считал ее красивой. И он понял из ее слов, что этот большой, краснолицый мужчина в красивом плаще, ее отец, убил человека, которого она любила, и сослал ее в обитель возле Серессы на всю жизнь. Он приедет, чтобы увезти ее обратно, в то же место — так сказала она, когда вызвала Драго несколько недель назад.
— Ну, этого не случится, — ответил он тогда хладнокровно. — Если вы сами не хотите туда, — у отца есть права, но Драго был совершенно уверен, что Старшую Дочь святой обители нельзя просто взять и увезти.
— Хочу вернуться? Вовсе нет! — сказала она. — Теперь мой дом здесь. — И прибавила: — Благодарю вас, госпар Остая.
— «Капитан» будет достаточно, — ответил он.
«Ее улыбка согревает», — думал Драго. Она шла к поручням на его корабле, чтобы покончить со своей жизнью. Он не понял, что там произошло, но знал — что-то произошло.
Эриджо Валери был не из тех, кого обескураживают неожиданности. В молодости он сражался на войне, когда Милазия принимала участие в яростных сражениях между городами-государствами Батиары. Их город на морском берегу с богатыми прилегающими территориями был крупным призом. При таких обстоятельствах тебе не гарантирована независимость, за нее приходится сражаться. Хотя нужно признать, что именно вмешательство Верховного Патриарха в конце концов сохранило им свободу.
Все же он отличился в бою, а по этому факту судят о мужчине в их обществе. По выносливости, мужеству, мастерству, умению не показывать слабость — и даже не чувствовать ее.
Короче говоря, маловероятно, чтобы его разочаровало или встревожило то, что граждане Дубравы хотят осуществлять контроль в своей собственной гавани. Морской капитан, который забрал их оружие, казался грозным (Валери инстинктивно выносил такие суждения, он повидал немало таких людей), но это не имело значения. Они не собирались с боем прокладывать себе дорогу домой вместе с его дочерью.
Их проводили в комнату — и вот она, Леонора, перед ним.
Он действительно на мгновение ощутил некоторое замешательство, когда увидел ее. Если быть честным, она была единственной из его детей, о ком он мог бы сказать, что любит ее. Отчасти поэтому его тогда так глубоко ранило ее предательство. На ней были одежды священнослужительницы, что само по себе его поразило, но он напомнил себе, что она и в обители возле Серессы носила желтую одежду, и что именно он решил запереть ее в стенах Дочерей Джада. Ей просто нельзя позволить находиться здесь, за морем, бросая ему открытый вызов, — это неприемлемо.
Ходили слухи о ее замужестве (фиктивном замужестве?), которое организовали серессцы. С ними надо разобраться, когда он вернется, и он разберется, священнослужители будут на его стороне.
Леонора выглядела более миниатюрной, чем он ее помнил. Ее голова высоко поднята, он не заметил в ней никаких признаков страха. Ну, он не воспитывал трусливого ребенка. И не похоже, чтобы она осталась довольной тем, что он сделал. Это нужно признать. Просто нет необходимости поддаваться этому, ни в каком смысле.
Он оценивающим взглядом окинул комнату. «Никакого аскетизма здесь и в помине нет», — кисло подумал он. На двух стенах висят гобелены из Феррьереса, на полу восточные ковры, дорогая мебель. На столике сбоку он увидел вино и бокалы. Дверь на террасу открыта, в нее дует ветер, тяжелые шторы легонько шевелятся. Он увидел еще четырех женщин, две из них — духовные лица, а две — служанки, никаких признаков присутствия здесь Старшей Дочери, если только это не она сидит в тени, в глубине комнаты. Возможно, но тогда ей следовало бы выйти вперед и приветствовать графа из Батиары.
Только двоим из его людей разрешили войти в комнату вместе с ним. Он мог бы протестовать, но какой в этом смысл? Человек проверяет слабость противника в бою, и должен знать свои собственные слабости. Но это не битва. Он отец высокопоставленного семейства и имеет права на своего ребенка. Это цивилизованная часть света, где правит Джад, и они в обители бога!
Он сказал:
— Хорошо. Я вижу, они привезли тебя сюда. Нечего нам здесь задерживаться. Пойдем, дочь. Я не стану тащить тебя за волосы, мы, Валери, такие, какими были всегда. Но эта позорная игра закончена.
Она гадала, что почувствует, когда приедет отец.
В прошлом у нее осталась целая жизнь, когда она боялась его и стремилась ему угодить. Она обрела уверенность, когда он вошел, и обнаружила, что спокойна.
Она была уверена, что он приедет, как только из Дубравы отправили письмо, требующее возместить уплаченный за нее выкуп. В Совете у нее спросили, куда его следует послать. Она им сказала.
Потом она поразмыслила и сама написала письма, которые отправила с тем же кораблем на запад. Также в Милазию, но не своей семье.
Интересно, гадала она, не является ли ее сегодняшнее самообладание, когда она увидела, как он вошел в комнату, толкнув плечом дверь, и заполнил ее своим присутствием, следствием того влияния, которое оказывала на нее императрица на протяжении этой весны. Или она просто постепенно привыкала к власти, и привыкла, что люди прислушиваются к тому, чего она хочет, а чего не хочет?
Она заставила себя пристально всмотреться в него. Гнев можно контролировать, это не означает, что он исчез. Ее отец выглядел точно так же, как тогда, когда пришел сообщить ей, что приказал кастрировать и убить Паоло, и велел отвезти ее на север и оставить там, в ночной темноте, чтобы скрыть позор, который она олицетворяла. Такие вещи не покидают память так просто.
Они отобрали у нее ребенка.
Она знала, что он ненавидит путешествия морем, и что ему очень не хочется находиться здесь. Только страстное желание расправиться с ней заставило его явиться в Дубраву. Это и, может быть, еще отчасти желание по-прежнему сохранить все в тайне?
«Слишком поздно», — подумала Леонора Валери.
Она стояла за большим письменным столом, который прежде принадлежал Филипе ди Лукаро, а теперь ей самой. Ее волосы были подняты наверх и спрятаны под мягкой шапочкой; руки лежали спокойно. Она быстро оглянулась назад, в сторону императрицы, но разглядеть лицо в тени было невозможно. Это не имело значения.
— Хорошо! — услышала она слова отца, его тяжелый, хорошо запомнившийся голос. Голос для гончих и для охоты. — Они привезли тебя сюда. Нечего нам здесь задерживаться. Ты пойдешь со мной, дочь, даже если мне придется тащить тебя за волосы. Эта позорная игра закончена.
Она смотрела прямо на него. Удивительно, но это оказалось нетрудно. Она повернулась и улыбнулась Драго Остае.
— Капитан Остая, будьте добры, усадите графа Валери в кресло перед нами, чтобы мы могли начать суд.
— Суд? — хрипло повторил отец.
Она снова посмотрела на него, прямо ему в глаза. Позволила произнести ласковым тоном (притворно ласковым, но это доставило ей удовольствие):
— По обвинению в убийстве. Вас будут судить от имени Верховного Патриарха. Вы находитесь на земле патриархата, под его юрисдикцией. Вы также только что угрожали одной из его Дочерей насилием в присутствии свидетелей. Преступление против веры, хоть и не такое серьезное, это следует признать.
Ничто на земле Джада не вернет ей Паоло и ее ребенка, но можно пристально наблюдать за человеком и видеть, как бледнеет его багровое лицо, и находить в этом маленькую радость, будто солнце ненадолго появляется из утренних облаков на востоке.
— Опять игры? — резко бросил ее отец. Он быстро обрел самообладание; она не могла вспомнить, чтобы видела его расстроенным, до того дня, когда он узнал, что у нее будет ребенок.
— Где Старшая Дочь? Тебе мне больше нечего сказать.
Леонора рассмеялась. Глядя прямо на него, его дочь громко рассмеялась. Он удивился, что она посмела это сделать. За своей спиной он также услышал смешок одного из охранявших их людей.
И тут, так как он всегда был проницательным, он понял. И изумление охватило его еще до того, как она заговорила.
— Если вы желаете говорить со Старшей Дочерью, то боюсь, вам придется обращаться ко мне, отец. Я вам велела сесть. Капитан, пожалуйста, усадите его.
Он был потрясен, этого нельзя отрицать. Но с мужчиной, с любым мужчиной, он мог справиться. Он повернулся к морскому капитану.
— Если вы попытаетесь заставить меня что-то сделать против моей воли, вам придется меня убить. Потому что я не стану выполнять ее приказы. Вы хотите, чтобы ваше имя было связано с убийством в глазах Патриарха и бога?
Капитан действительно заколебался. Но к своему отчаянию, Эриджо Валери понял, что эта пауза — всего лишь тактический ход. Капитан выхватил меч и ловко нанес сильный удар плашмя под коленки Эриджо. Валери и сам знал этот прием.
Невозможно устоять на ногах, если получаешь такой удар от человека, который знает, что делает. Валери заставили упасть на колени.
— Госпожа, вам достаточно, чтобы он преклонил колени?
Капитан обращался к дочери Эриджо, которая, каким-то образом, стала здесь Старшей Дочерью, властью в этой комнате. Она ответила, совершенно хладнокровно:
— Я удовлетворена тем, что он стоит передо мной на коленях. Спасибо, капитан.
В тени что-то шевельнулось. Из сумрака вперед вышла старуха, опираясь на палку. Она была высокая, с совершенно белыми волосами под красновато-лиловой бархатной шапочкой. На ее щеках он увидел красную краску, на шее — тяжелое золотое ожерелье и многочисленные кольца на пальцах — некая тщеславная попытка выглядеть изысканно, решил Валери. Некоторые содержательницы борделей в Милазии и Родиасе выглядели так же.
Она остановилась рядом с его дочерью.
— Насколько я понимаю, — произнесла она ясным, холодным голосом, — вы хотите, чтобы я провела суд над этим человеком?
— Да, — ответила Леонора. — Я была бы вам благодарна.
— Вы? Судить меня? — воскликнул Эриджо. Он уже терял терпение. Такое случалось. Обычно люди пугались. Он встал на ноги, не обращая внимания на боль (это у него хорошо получалось). — Это насмешка Джада? Старая карга, разодетая и…
Он опять упал на колени, вскрикнув, потому что на этот раз получил более сильный удар плоскостью клинка, и точно в то же самое место.
Человек с мечом сказал у него за спиной:
— Кем бы вы ни были, какой бы ранг себе ни присвоили, он ничто по сравнению с ее рангом. Коснитесь лбом пола.
— Что? Никогда! Почему?
Ему ответила дочь.
— Потому что вы находитесь в присутствии императрицы Сарантия Евдоксии, вдовы императора и матери императора. Сегодня утром она будет вашей судьей, — сказала Леонора. — Учитывая последнее, возможно, было бы разумно отнестись к ней с почтением, отец.
И в этот момент граф Эриджо Валери начал глубоко сожалеть о том, что приехал в Дубраву.
«Все произошло так быстро», — думал Драго Остая. В тот же день, ближе к закату, он направлялся обратно на остров, один, на их самой маленькой лодке. Он не совсем понимал, зачем возвращается, но предпочитал не противиться своему порыву. Он изо всех сил старался вспомнить последовательность событий, понять, что же сегодня случилось.
Мать-императрица Сарантия приговорила аристократа из Милазии к смерти. Он с шокирующей ясностью помнил об этом.
Ее роль в качестве судьи была ей предложена и принята ею, принимая во внимание то, что Старшая Дочь, очевидно, должна была выступать свидетельницей по этому делу. Выяснилось, что был убит милазиец по имени Паоло Канавли, который являлся ее любовником и отцом ее ребенка. Тогда он, очевидно, был очень молод, как и она. Не новая история на свете. Этого человека кастрировали, а потом убили сыновья Валери и его слуги.
Но до того как были представлены или прочитаны доказательства (письма из Милазии от семьи Канавли, засвидетельствованные священниками Милазии, и от других лиц, ставших свидетелями похищения парня), на остров прибыл еще один человек. Драго Остая с изумлением увидел, как в комнату входит его работодатель.
Андрий Дживо, одетый в дорогие черно-коричневые одежды, поклонился Леоноре, затем преклонил колени перед императрицей. Она протянула руку, он поцеловал одно из ее колец. Его присутствие, понял Драго, объясняет ту лодку, которую он видел отплывшей в город, пока они ждали у причала. Такое развитие событий, как выяснялось, было тщательно подготовлено.
Ничего не говоря аристократу, находящемуся в комнате (Валери в этому моменту уже сел в поставленное для него кресло), Дживо занял место в стороне. По-видимому, он здесь в качестве свидетеля, и это его семья заплатила выкуп за Леонору.
Далее последовало потрясающе быстрое судебное разбирательство.
Оно прошло быстро, потому что Эриджо Валери, явно не трус, кем бы еще он ни был, сказал:
— Для меня было бы позором отрицать что-либо в этой истории, и я не стану отрицать. Этот молокосос Канавли обесчестил мою дочь и опозорил нашу семью. С ним разобрались, как принято с давних пор, и это известно всем в этой комнате.
— Действительно. Мера наказания за такие расправы также известна с давних пор, — пробормотала императрица. И прибавила: — Если вы не отрицаете обвинений, то нет нужды слушать дальше, и, если честно, слушать чтение длинных писем откуда-то из Батиары было бы утомительно. Оставьте их для архивов святилища, отошлите копии Патриарху, когда будете писать ему, а у нас есть признание вины.
Она смотрела на Эриджо Валери.
— Некоторые считают правильным разрешить обвиняемому высказаться в этот момент. Мы не видим в этом смысла. Мы так никогда не поступали в Сарантии. Мы утверждаем, что приговор за такое убийство — смерть. Старшая Дочь Джада, способ казни должны выбрать вы, и мы думаем, что господар Дживо согласится стать свидетелем нашего суда и приговора.
Андрий Дживо, очень мрачный, встал и поклонился.
— К вашим услугам, ваша милость, — произнес он. — Если это необходимо, и в этом святом месте.
— В этом нет ничего святого! — рявкнул мужчина, сидящий в кресле. — Только троньте меня, и последствия дойдут через море.
По-прежнему никакого страха незаметно. «Это производит впечатление», — подумал Драго. Ему внезапно пришла в голову мысль, что его могут попросить осуществить казнь.
Но этого не произошло. И это было одной из причин, почему он шел сейчас под парусом на остров в конце дня.
Они отплыли из Дубравы на следующее утро с приливом. Граф Эриджо Валери стоял на носу и смотрел на восток — а не назад, на этот проклятый город. Его захлестывали чувства, в том числе ярость и постыдное облегчение. И еще что-то, чему он не мог дать названия. Он не спал прошлой ночью, здесь, на корабле. Его любезно пригласили отужинать в городе у Правителя. Он отказался, сославшись на недомогание.
Ранее он подписал документы, которые дали ему на подпись в той комнате, где — невероятно — по-видимому, правит его дочь, и люди ей подчиняются. Даже старуха, императрица, считалась с Леонорой.
Императрица. Он видел последнюю императрицу Сарантия. Он назвал ее старой каргой. При этом воспоминании он содрогнулся. Но откуда ему было знать?
Она приговорила его к смерти. Он сомневался, что он был первым человеком, которого она приказала казнить. В комнате находился человек, капитан корабля, который, он был уверен, хорошо умеет убивать, и он бы это сделал, по приказу Леоноры.
Она не отдала этого приказа. Она оставила ему жизнь.
В ее власти было решать, будет ли он жить, и одно это уже являлось возмутительным нарушением порядка вещей. Он смотрел на волны впереди корабля, сине-зеленые, яркие в утреннем свете. Он ненавидел море.
Купец Дживо засвидетельствовал документы. В них граф Эриджо Валери из Милазии признавал, что город-государство Дубрава оказал ему и его семье большую услугу, спасая его дочь от пиратов в море. Выкуп за нее уплатило семейство Дживо. Эту сумму им компенсировал Совет Правителя, и теперь, в свою очередь, Валери обязуется вернуть эти деньги, плюс еще некоторую сумму (значительную) в знак признательности и в благодарность за оказанную услугу.
Разумеется, у него не было с собой таких денег. Это понятно. Кто берет с собой такие деньги наличными в море? Там пираты! Нет, необходимые деньги будут получены путем безвозмездной передачи товаров, доставленных на корабле, на котором он прибыл.
Поскольку эти товары не принадлежали Валери, его стюард с корабля подсчитает вместе с таможенниками Дубравы их настоящую стоимость. Валери подпишет эти бумаги на таможне, их заверят печатью, а другие документы подтвердят его долг купцам его родного города и Родиаса, которым принадлежали эти товары, и он возместит его, когда корабль вернется в Милазию. Дубрава не должна платить за них владельцам. Им заплатит Эриджо Валери.
Он также взял на себя обязательство, в присутствии дочери, построить обитель за стенами Милазии, чтобы увековечить имя Паоло Канавли. И подарит этой обители средства на то, чтобы в ней получили кров и защиту тридцать Дочерей Джада, отныне и навсегда.
Его стюард получил указания немедленно обсудить с господаром Андрием Дживо сумму требующегося щедрого пожертвования. Эриджо вспомнил, как подумал тогда, что нельзя доверять купцу из Дубравы такие смехотворные торговые расчеты.
Это он тоже подписал. В трех экземплярах. Один отправят в Родиас, Верховному Патриарху. В конце концов, ведь предстоит строить обитель и святилище.
— Этот благочестивый и смиренный поступок, — невозмутимо произнесла его дочь, — несомненно, завоюет для вас благосклонность Патриарха. Это неплохо. Если, конечно, вы исполните все это. Возможно, вы заметили, что тот документ, который вы подписали, передает семье Канавли наш охотничий домик, а также прилегающие к нему земли и виноградники, если обитель не будет построена в течение двух лет. Поэтому лучше вам ее построить. Думаю, больше нам от вас ничего не нужно. Вы можете идти.
Драго было приятно, что его знают на острове и доверяют ему. Приплыв туда позже в тот же день, он был встречен у причала двумя служительницами, которые жестами пригласили его пройти дальше. Он увидел трех более молодых Дочерей в саду, с корзинами, и они ему улыбнулись, одна из них даже очень тепло. Его мать, подумал он, была бы довольна, что его знают в святой обители, и рады ему.
«Интересно, — подумал он, — каким станет Синан под руководством Леоноры Валери?» Она очень молода, и явно не отличается такой уж большой набожностью.
Он также считал ее замечательной. Если бы она его попросила, он бы убил сегодня ее отца.
Сейчас, увидел он, приближаясь по дорожке от моря, она находилась на террасе. Его работодатель, отец Марина, все еще был с ней. Они пили вино. Императрица отсутствовала. Леонора увидела Драго и подняла руку, приглашая его подняться к ним. Он поднялся, вышел на террасу и поклонился им обоим. Она указала ему на кресло. Он покачал головой. Он не мог сидеть и пить вино вместе с Андрием Дживо. Его это пугало, это не соответствовало их ролям. С сыном — да, но не с отцом. Он снял свою красную шапку, пригладил волосы.
— Я так и думала, что вы вернетесь, — сказала Леонора Валери.
— Моя госпожа, — ответил он, не зная, что еще сказать.
— Вы испытываете сомнения по поводу того, что здесь произошло, и хотели бы все точно знать. Возможно, чтобы написать об этом Марину? В Ашариас?
Он действительно думал о такой возможности.
— Если он там, — вставил Андрий Дживо. Он казался задумчивым, но таким он был всегда. Он хороший человек, Драго всегда так считал, но не очень открытый, и не эмоциональный. — Мы не можем этого знать. Они могут вернуться домой раньше любых писем, это зависит от того, как долго он там пробудет.
— Ну, синьор Виллани должен написать портрет, — сказала сидящая рядом с ним женщина. — Ваш сын оставит его там?
— Если он закупил определенные товары, а написание портрета потребует некоторого времени, я полагаю, что да. Они всего лишь попутчики.
— Действительно, — сказала Леонора Валери. Нельзя было понять, что она об этом думает. По крайней мере, Драго не понял.
— Я действительно на этой неделе получил письмо, где говорится о них. К моему удивлению.
— К вашему удивлению? — Леонора улыбнулась, ободряюще.
Драго пришла в голову мысль, что от женщин часто ожидают подобных замечаний, которые помогают мужчинам продолжать говорить. Она налила гостью еще вина.
— Собственно говоря, оно от Раски Трипона. Люди знают его под именем Скандир.
Драго широко раскрыл глаза. Он гораздо хуже умел скрывать свои реакции, чем эти двое. «Было бы хорошо этому научиться», — подумал он. Возможно, уже слишком поздно в его возрасте.
— Да, — ответила Леонора. — Их караван встретил Скандира? Как интересно.
— По-видимому, да. Он атаковал большой отряд османских солдат. И всех уничтожил. Он сообщает, что Марин храбро сражался вместе с ним, как и наша телохранительница из Сеньяна. Говорит, что расстался с нашими людьми на следующий день, и что Даница Градек покинула службу у меня и отправилась вместе с ним. Он просит за это прощения и хвалит моего сына за порядочность и отвагу, — Андрий Дживо отпил вина. — Марин проявил неосмотрительность, приняв участие в бою вместе со Скандиром.
— Вы за него боитесь? — мягко спросила Леонора.
— Ну… — Ее гость покачал головой. — Это ведь уже произошло, какое-то время назад. Теперь поздно бояться.
— Родители, любящие своих детей, всегда должны немного бояться за них, наверное.
И даже Драго Остая, не самый проницательный из людей, как он бы заявил первым, увидел линию, которая пролегла, прямая, как поваленные ветром деревья на краю поля, между этими тихими словами и тем, что произошло здесь сегодня — и в Милазии, много лет назад.
Они услышали постукивание, приближающееся к ним. Все трое повернулись. Императрица подошла к краю террасы. Казалось, она сейчас тяжелее опирается на свою трость. Драго снова поклонился. Дживо встал и тоже поклонился.
«Как часто нужно кланяться?» — подумал Драго. И сам же ответил: «Каждый раз». Позор Сарантия лежал на них. Он ощущал его груз, как тяжелый камень.
Старуха смотрела на Леонору. На ее лице читалось нетерпение.
— Ошибка. Вам следовало приказать его казнить, — сказала она. — Было бы лучше для вашей власти, если бы он умер здесь.
— Я не считаю это своей высшей целью, — ответила Леонора. Драго увидел, что она смотрит в глаза императрицы.
— А мы вам говорили, что так должно быть. Женщина не может позволить себе поступать иначе.
— Нам придется потом в этом убедиться. Но я приняла во внимание ваш совет, госпожа императрица.
— «Я приняла во внимание ваш совет», — передразнила ее старуха, с яростью в голосе.
Андрий Дживо все еще стоял, положив руку на спинку своего кресла. Он выглядел смущенным. Ему бы не хотелось быть свидетелем этого столкновения, понял Драго. Его собственные чувства были более простыми: он был готов защищать Леонору от кого угодно, в том числе, от женщины, которая в Сарантии носила порфир.
— Мне так больше нравится, — мягко произнесла Леонора. — Заплаченный за меня выкуп возместили. Обитель имени Паоло будет построена. И я не знаю, какую пользу мне бы принесла репутация женщины, убившей своего отца.
— Не убившей. Казнившей, имея на то право. За преступление. На вашей стороне закон.
— Возможно. Закон — скользкая штука, и люди при дворе Патриарха такие же. Нам не нужна печальная известность после Филипы ди Лукаро. Так я решила, по крайней мере. Простите, если вы со мной не согласны.
— Вы боялись, — напрямик сказала ей Евдоксия. Она подняла голову. — Женщинам это свойственно.
Леонора пожала плечами, отвела взгляд, потом опять посмотрела на императрицу:
— Не хотите ли бокал вина, ваша милость?
Императрица пристально посмотрела на нее.
— Вы хотите вот так от нас отделаться?
Выражение лица Леоноры изменилось.
— Я не хочу от вас отделаться, и впредь не собираюсь этого делать. И я не боюсь. Я считаю, что нашла лучший выход. Я благодарна вам за руководство, но не откажусь от права думать самостоятельно. Вы бы хотели, чтобы я отказалась от этого? И какой бы властью я тогда обладала?
Драго переводил взгляд с одной женщины на другую. С запада дул прохладный бриз, но на террасе все еще было тепло.
Императрица вздохнула.
— Мы устали, — сказала она. — Он назвал нас старой каргой.
Леонора даже улыбнулась.
— Неужели? Ужасно глупый человек. Вы действительно любите появляться перед людьми неожиданно. Такое случается. На западе не знают императрицу Сарантия.
— Сарантий исчез, — сказала старая женщина.
— К нашему сожалению, — мрачно заметил Андрий Дживо.
Императрица пристально посмотрела на него.
— К сожалению? Неужели? Вы каждый день ведете дела с его завоевателем, купец. Ваш сын сейчас там, торгует с ним.
Дживо склонил голову.
— Мир приходит к нам так, как приходит, ваша милость. Мы можем умереть по глупости, или мужественно, или жить, как обычные люди. Мы не все рождены, чтобы стать героями, и мир лучше войны для большинства из нас.
Снова наступило молчание. И Леонора в этой тишине сказала, словно желая изменить настроение:
— У меня возникла одна мысль. Госпожа, вы знаете мозаики в Варене? В тамошнем святилище изображены две императрицы Сарантия, одна напротив другой. Говорят, этим мозаикам тысяча лет. Когда-нибудь мы можем поехать туда, вы и я, если вы…
— Правда? Зачем нам смотреть на изображения шлюхи и женщины из варваров, представленных миру достойными пурпура?
Слова — это оружие. Драго прикусил губу. Он видел, что его работодатель снова потрясен. А Леонора нет. Она сказала (и Драго Остая никогда не забывал это мгновение):
— Простите меня, императрица, но известно, что основатель рода вашего супруга был армейским офицером с восточных земель, он также не был сыном супруги своего отца. Ваш муж, да хранит его Джад под своим кровом, как все знают, плохо подготовился к вторжению османов, а ваш сын, который, несомненно, сейчас у бога в его свете, проявил храбрость на стенах и безрассудство в гибели, но это безрассудство включало безразличие к судьбе полумиллиона жителей города. Я никогда не поставлю под сомнение ваше право на гнев, моя госпожа, но разве необходимо распространять его на всех? Даже на давно умерших женщин? Я только задаю вопрос, и я понимаю, что вы утомлены. Как и я.
У Драго возникло впечатление, будто только что выстрелила пушка. Будто корабль врезался в борт другого корабля, сокрушив его. И это сделали одни только слова, произнесенные спокойно, даже мягко.
Леонора Валери, решил он в тот момент, вряд ли нуждается в его защите, если только сама о ней не попросит.
Он ждал ответного взрыва, но его так и не последовало. Вместо этого, к его изумлению, женщина, которая когда-то была императрицей, слабо улыбнулась младшей.
— Интересно, — прошептала она. — Мы ошиблись. Вы не испугались. Не все из нас боязливы.
— Не во всех случаях, — ответила Леонора. — У меня много страхов. Я бы хотела, чтобы вы оставались рядом со мной еще долго.
Императрица кивнула головой, и сделала это милостиво.
— Мы не покинем вас. Время зависит от бога, как и все остальное. Сейчас мы удалимся, и проведем вечерние молитвы, и сегодня вечером поедим у себя в палатах, — она помолчала. — До утра, Старшая Дочь Джада.
— До утра, императрица Сарантия.
— Сарантия больше нет, — повторила старая женщина.
Драго снова ощутил внутри себя эту тяжесть, годы и годы тяжести. Он смотрел, как она повернулась и удалилась в свою комнату, пройдя через тень.
Вскоре после этого он отвез своего работодателя обратно по неспокойным водам гавани, а солнце садилось позади них, освещая красные черепичные крыши Дубравы.
Две женщины ждали ее в доме, служанка и послушница, но на минуту она осталась, наконец, одна, впервые за этот день. Леонора задержалась на террасе, наблюдая, как садится солнце.
Дочери Джада вскоре соберутся на молитву в их маленьком святилище, будут молиться о Джаде в его битвах, и о самих себе в грядущей ночи, и о тех, кого они потеряли, и все назовут разные имена.
А сейчас, сидя за столом, ощущая, как бриз становится прохладнее с наступлением сумерек, она попыталась вызвать в памяти лицо Паоло и обнаружила, что ей трудно это сделать. Слегка запаниковав, она попыталась вспомнить Якопо Мьюччи, который умер всего лишь в начале весны, и его лицо тоже не сумела увидеть ясно. Двое мужчин, с которыми она спала. Разве она не должна удержать их в памяти? Разве не должна?
Но нет. Их лица она видела смутно в этот вечер. Зато ясно видела лицо своего отца в те давние годы, когда он возил ее в Варену (она понятия не имела, почему на нее нахлынули эти воспоминания), и он поднял ее, без всяких усилий, на руках вверх, чтобы она увидела над головами остальных посетителей двух императриц на мозаиках, на тех стенах. А потом его лицо, изменившееся и не изменившееся, сегодня утром. Когда она сказала, что оставит ему жизнь и позволит уехать.
Она не плакала. Могла бы заплакать, никого рядом не было, кто мог бы это увидеть, но она не заплакала. Она смотрела, как солнце скользит к морю, а потом, не дожидаясь, чтобы кто-нибудь вышел и напомнил ей, что ее ждут, она встала и пошла возглавить вечернюю молитву, как и подобает Старшей Дочери бога на этом острове.
