Глава 63

Господин Кен то и дело кидает на меня нехороший взгляд и многозначительно фыркает всякий раз, проходя мимо. Но поскольку он меня все же с работы не турнул, то думаю, он просто делает видимость. Как бы то ни было, я стараюсь держаться образцовым работником и натираю стаканы так, будто от этого зависит вся моя жизнь. Паб к вечеру потихоньку наполняется людьми, и уже сейчас я чувствую, что буду занята сегодня выше крыши и мне станет попросту не до мыслей – а для меня это как раз то, что надо. Предаваться размышлениям – вообще сильно переоцененное времяпрепровождение.

Я посылаю Кену самые что ни на есть очаровательные улыбки, и он скалится мне в ответ. Я, в свою очередь, еще усерднее натираю стаканы… И вот в самый разгар этого ни к чему не ведущего противостояния в «Голову короля» вплывает моя мать и ловко забирается на барный стул прямо напротив меня.

– Привет, золотце!

Я едва не роняю стакан. Уже сколько месяцев прошло с тех пор, как моя матушка заглядывала в «Голову». На самом деле мама сюда фактически так просто и не заглядывает, так что этому ее визиту определенно есть причина.

Я настороженно ее целую.

– Чему обязана таким удовольствием?

– Можешь угостить свою дорогую мамочку джин-тоником, – молвит она, прижимая сумочку к коленям.

Я покорно нацеживаю на глаз порцию джина, с лихвой разбавляю его тоником. Уж я-то знаю, что у мамочки на втором месте после стаканчика шерри! Передаю ей напиток и терпеливо жду, чтобы узнать, что же такое стряслось. Может, она наконец решилась нас просветить насчет своих гуляний с мистером Пателем? А вдруг она пришла сказать, что они приобрели себе бунгало в Истборне и собираются туда вместе переехать? Подумать даже страшно! Впрочем, Карл прав: родители мои оба взрослые люди и вправе жить так, как считают нужным. И если мама после всего, что случилось, не примчалась со всех ног к постели больного папы, значит, теперь ее ничто уже не заставит принять его обратно.

Мама потягивает из стакана.

– М-м-м, восхитительно!

Хотя с уверенностью могу сказать, пить ей это сейчас ну совершенно не хочется.

Тем временем к бару подходят два посетителя, и я тороплюсь их обслужить, краешком глаза приглядывая за мамой. При бесстрастном взгляде со стороны я замечаю, что за эти дни мать как будто стала старше и дряхлее, и у меня от этого сжимается сердце. Перемены вроде еле уловимые, но я все же вижу, что недавней вздорности у мамы явно поубавилось. Интересно, что же все-таки произошло? Или это стала на ней сказываться ее таинственная двойная жизнь? Или это в ее летах так переживается мысль о разводе? Это в любом возрасте не так-то просто – но когда к тебе вовсю подступает пенсия, вся эта процедура, наверно, переживается с особой остротой.

Закончив обслуживать посетителей, возвращаюсь к матери:

– Итак?

Вздохнув, она спрашивает:

– Как там папа?

– Отлично, – честно отвечаю я. – Если верить докторам, через неделю сможет уже отправиться домой.

– Хорошо, – роняет мама, но каким-то очень нетвердым голосом. Она делает еще глоток джина, причем прилагает весьма заметные усилия, чтобы его проглотить. – Он собирается вернуться к тебе в квартиру?

– Наверно, да, – пожимаю плечами.

Мама поднимает на меня взгляд, в глазах у нее стоят слезы.

– Ему на самом деле было плохо?

– Хуже не бывает, – рублю я напрямик. – Мы его чуть не потеряли.

– Вот старый дурак, – бормочет она под нос, но уже без всякой злости.

– Можешь о нем уже не беспокоиться, – говорю я, хотя по маме и так видно, что она этим не заморачивалась. – К папе чрезвычайно внимательно относятся в больнице. При нем крутится очень исполнительная и очень даже хорошенькая молодая тайская сестричка, которая ему довольно симпатична, – с колкостью сообщаю я. – Она уверяет, что он поправляется. Я к нему забегаю каждый день, да и Джо тоже.

«Ты вот только, мам, откалываешься от нашей маленькой уютной компании», – напрашивается к моим словам подтекст.

На высоком барном стуле мама кажется совсем миниатюрной. Она взволнованно хмурится. Может, сейчас не самое лучшее для этого время – и уж точно не самое лучшее место, – но я хочу скрепя сердце разрешить наконец тот вопрос, что раскалывает на части нашу семью.

Я кладу ладонь на мамину руку.

– Я знаю про мистера Пателя, – говорю я. – Уже давным-давно просекла, что происходит.

У мамы расширяются глаза.

– Откуда ты узнала?

– Ты же моя мать, – спокойно объясняю я. – Да и я вроде не дурочка.

– Я не хотела, чтобы кто-нибудь об этом знал, – признается она. – Это было моей маленькой тайной, о которой никому не следовало знать.

– Да по тебе самой это было уж очень заметно, – тихо усмехаюсь я. – Макияж там, новая прическа. Из недр гардероба повытаскивала лучшие наряды. В общем, не надо быть семи пядей, чтобы прорюхать, в чем тут дело.

Мама огорошенно глядит на меня.

– Да я все понимаю, – снисходительно похлопываю я ее по руке. – Этот мистер Патель – весьма привлекательный мужчина. Кто ж тут устоит! Я бы только хотела, чтобы ты ничего не скрывала от нас, мам. Папа все свои идиотские фертеля выкидывал, пытаясь вернуть тебя назад, – и ведь он даже не представляет, что ты нашла себе кого-то еще.

– Кого-то еще?! – с каким-то придушенным писком переспрашивает мать, поперхнувшись остатками джина.

– Да у тебя на лице это написано.

Мама пшикает джином, едва не забрызгивая стойку.

– То есть ты думаешь, что у меня роман с мистером Пателем?

– Все ж таки ты моя мама, – понимающе подмигиваю я, – и мы с тобой обе опытные женщины…

Тут лицо у матушки грозно темнеет, явно предвещая бурю.

– Это все, о чем способны думать женщины твоего поколения?! Секс, секс и только секс?!

Теперь моя очередь опешить. Может, конечно, я и думаю очень много о сексе, но это вовсе не означает, что его много в моей жизни.

– На свете есть масса других вещей! – неистовствует мать. – Например, выручать друзей. Или ты понятия не имеешь о платонических взаимоотношениях?!

О, вот уж насчет этого мне можно лекций не читать!

– Я уже семнадцать лет как пребываю в этих платонических отношениях с Карлом.

– Вот именно, – резко говорит мама. – Постыдилась бы. Парень так давно тебя любит и боготворит – пора бы уж проявить к нему какую-то порядочность.

У меня отпадает челюсть. Еще ни разу в жизни мама не комментировала моих отношений с Карлом.

– Где тот красавец-мужчина, которого ты к нам приводила? – Мама качает передо мной пальцем: – Сплыл. Только его и видели! – щелкает она пальцами.

Ее слова укалывают меня в самое чувствительное место.

– А Карл был с тобою рядом большую часть твоей жизни. С тех пор, как вы оба еще были тощими и неказистыми подростками.

– Я никак бы не смогла без Карла, и я, конечно, люблю его… – Тут до меня доходит вся правда наших отношений, и у меня внутри словно что-то рушится. – Но люблю его недостаточно.

– А я люблю твоего отца, – перескакивает мать на иную тему. – Но временами он меня страшно бесит.

Долгое мгновение мы пристально смотрим друг другу в глаза, потом я наливаю маме еще джин-тоника и делаю порцию себе. Мы с ней чокаемся.

– И что мы будем теперь делать? – спрашиваю.

– Тебе надо бы отпустить Карла, – советует мне мать.

– Ну а ты что?

У нее на губах блуждает неопределенная улыбка.

– Я ходила на бальные танцы, – признается мама. – Только и всего. Я не хотела, чтобы кто-нибудь об этом знал, потому что вы подняли бы меня на смех. Жена мистера Пателя перенесла операцию по замене тазобедренного сустава и теперь шесть месяцев не сможет танцевать. Так что я вместо нее исполняю роль партнерши Тарика, то есть мистера Пателя.

Я бросаю на нее предостерегающий взгляд:

– Так оно все и начинается.

– А Шандра, то есть миссис Патель, тоже к нам приходит на своих костылях. Чудесная женщина!

– Рада это слышать, – пристыженно буркаю я.

– Знаешь, когда я порхаю по танцевальному залу, легкая как перышко, я чувствую себя лет на двадцать моложе, – продолжает мама, мечтательно глядя в никуда. – Я могу забыть обо всех своих проблемах. Могу забыть, что у меня больной внучок, что у меня несчастливый сын, оставшийся без жены и все время пытающийся как-то свести концы с концами. Могу забыть, что моя дочь живет в убогой халупе, еще лелея прекрасные несбывшиеся мечты. Могу забыть, что у меня есть муж, который за все годы нашей совместной жизни не дал мне ни минуты покоя. А главное – я могу забыть, какой я стала, воображая, будто я снова молода и беззаботна. Или ты думаешь, я этого не заслужила?

Чувствую, мама вот-вот расплачется, как, собственно, и я.

– Но почему ты нам ничего этого не сказала?

– Вы все бы надо мной смеялись, – с горечью говорит она. – У меня никогда не было времени на себя. Не было даже никакого хобби. Семья всегда стояла для меня на первом плане. Ну а это оказалось мое и только мое. Мне хотелось, чтобы это была моя маленькая тайна. У меня ведь тоже есть мечты, Ферн.

Я устремляю на маму сочувственный взгляд.

– Было бы гораздо лучше, если бы ты села и поделилась всем этим с папой.

– Да разве можно хоть чем-то таким делиться с твоим отцом! – возмущается мама, причем вполне, скажу я, справедливо. – Он же потом плешь бы мне проел своими дурацкими остротами! И делал бы все, чтобы только я никуда без него не уходила.

– Вы могли бы ходить туда вместе.

– И он бы все время ставил меня в неловкое положение. Являлся бы пьяный в стельку и потешался бы там над всеми. А то ты его не знаешь, Ферн!

Увы, знаю.

– С ним всегда было очень непросто жить бок о бок, – продолжает мама. Мягко сказано, должна признать! – Больше меня на это просто не хватает.

– Но раньше-то ты как-то с этим мирилась. Почему же выперла его теперь, после стольких лет?

– Мне нужно было время, чтобы просто побыть самой собой, не оглядываясь постоянно на Дерека.

– А теперь?

Мама на мгновение опускает голову.

– А теперь я лучше пойду прямиком в больницу, проведаю его.

Перегнувшись через барную стойку, крепко обнимаю маму:

– Я люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю, детка.

Мама соскакивает со своего стула, вытирает под глазами слезы и грозно расправляет свою миниатюрную – метр шестьдесят с кепкой – фигурку:

– Так как, говоришь, зовут эту симпатичную тайскую сестричку?

– Как зовут, я и не говорила, – улыбаюсь я, и мама мечет на меня свои неотразимые «лучи смерти», которые я так успешно от нее переняла. – Так ты заберешь его домой, мам?

Мама вешает сумочку на плечо и оправляет жакет.

– Пусть только кто попробует меня остановить.