Мой друг, Витя Старцев пил чай вместе с мамой уже в почти полных сумерках. Не голый, естественно, чай, а прилагались к нему блинчики, фаршированные грибами и мясом, картофельные драники, щедро замешанные на яйце, чесноке и сыре, два сорта варенья и свежие песочные пирожные. Виктор любил вкусно поесть и неторопливо подумать за едой о жизни. Вот и сейчас он медленно откусывал и пережёвывал сытный блинчик, припивая сладким чаем и задумчиво смотрел в окно, с некоторым беспокойством прислушиваясь к гусиному гоготанию. Обычно гуси в столь поздний час уже спали.

– Что это с гусями сегодня? – удивленно спросила вслух у себя самой пожилая мама, – не хорёк ли?

– Да ну – какой хорёк?! К грозе они успокоиться не могут, видишь – тучи собираются. Давление понижается – вот они и гогочут, – безапелляционно заявил Виктор, невозмутимо продолжая ужинать.

Мама, немного помолчав, сказала:

– Ты бы всё же, как поешь, сходил – посмотрел.

– Схожу, схожу, мама, не волнуйся ты так из-за этих гусей! На то они и гуси, чтобы гоготать. Не случайно говорят же, что гуси Рим спасли, а меня сейчас почему-то Валька Червлённый больше волнует.

– А что с ним такое?

– Не звонит уже который день.

– Пьёт, наверное, вот и не звонит, – резонно заметила, недолюбливавшая меня, мама Виктора, – Как сдурел мужик, в честь чего он вообще пить-то начал?! Был человек, как человек, а сейчас как…, – она так и не смогла найти нужного сравнения и безнадёжно махнула рукой.

– Да зря ты так, мать, – снисходительно и вместе с тем несколько печально усмехнулся Виктор, – нормальный он вполне мужик, но вот дней пять назад он выглядел явно ненормально и это меня, как друга, не может не беспокоить! – последнюю треть медленно съедаемого блина Виктор внезапно проглотил, не жуя, запил добрым глотком чая и решительно поднялся из-за стола.

– Пойду проверю гусей, – он с сожалением посмотрел на остатки блинов, картофельные оладьи и десерт, – ты не убирай – потом доем. Не знаю – почему, но у меня появилась странная уверенность, будто этот неурочный гогот гусей как-то связан с неприятностями Вальки.

Мама посмотрела на сына удивленно, но ничего не сказала.

Виктор вышел во двор, с удовольствием вдохнул полной грудью свежий вечерний воздух, вытер ладонью лоб, покрывшийся обильным потом за время чаепития и внимательно взглянул вверх – на вечернее майское небо. По неопределённой причине он поёжился, хмуро посмотрел в сторону длинного приземистого сарая, откуда из-за дощатых стенок не утихали громкие голоса чем-то взбудораженных гусей.

Что-то было не так – в доме Виктора за последние двадцать лет не случалось никаких неожиданностей, и Виктор сейчас остро чувствовал в родившейся ситуации совершенно явственный подвох. А ситуация эта сегодняшняя была, так сказать, зачата, безусловно, во время последнего визита Вальки. Что-то ведь он пытался объяснить – что-то в высшей степени странно звучавшее, но чересчур много и быстро оба выпили брусничной настойки, и Виктор, сколько ни пытался, так и не смог вспомнить одну особенно поразившую его фразу, невнятно пробормотанную в «дым» пьяным Валькой.

За спиной тихо скрипнула входная дверь, мама вышла на крылечко:

– Сходил? – спросила она негромко.

Виктор неопределённо пожал плечами, не зная, что ему ответить и рассеянно скользнул взглядом больших светло-карих глаз по тёмному небосклону и только собрался ответить маме – что ещё к гусям не сходил, как гуси резко умолкли, а слова сами застряли в горле: из чёрной бесформенной тучи, не так уж и высоко – почти прямо над головами Виктора и мамы, вылетела еще более чёрная, чем туча, птица совсем уж невероятных размеров. Она стремительно и бесшумно пролетела на восток – к центру города, секунды через четыре исчезнув с глаз долой, растворившись в океане кромешного мрака дождливой майской ночи.

Оцепеневший Виктор услышал позади себя утробный, хрипло хлюпнувший звук, и машинально обернувшись, успел подхватить под руки оседающую на крылечко маму, схватившуюся за сердце.

– Нет, нет, не бойся, Витенька – я ещё не помираю, – слабо простонала она. – Сейчас, сейчас пройдёт. Корвалольчику принеси мне быстренько, я на крылечке посижу, успокоится пусть… Он, наверное, совсем улетел…

Виктор бережно прислонил маму к резным перилам крылечка, бросился в дом, долго рылся внутри шкафчика, где хранились лекарства – пальцы у него тряслись как-то сами по себе отдельно от трясущихся же рук и не могли, соответственно, ухватить ни один из многочисленных бутыльков с лекарствами. Перед глазами возникали и тут же исчезали тёмные и цветные круги, и овалы, и он никак не мог прочитать надписи на этикетках… и билось назойливо что-то в уши, чей-то голос, хорошо знакомый голос… Наконец, Виктора осенило – он вспомнил, услышав словно наяву пробубнившего пьяным Валькой ту самую тщетно вспоминавшуюся фразу: «Я подарил, Витька, тёще чёрную шаль – страшную-престрашную. У цыган купил, наверняка – краденая, и тёщу она душила ночью!..»

Лишь только вспомнилась нужная фраза, глаза стали ясно видеть – исчезли проклятые пятна, перестали трястись руки, а вместе с ними – и пальцы. Виктор благополучно нашел корвалол и рысцой отнёс его маме. Та хлебнула прямо из горлышка и, фыркнув, затрясла головой.

– Воды принести?!

– Ой, не надо, сынок… – слабо махнула она рукой и немного отдышавшись, спросила: – Лучше скажи – что, по-твоему, это было??

– Это? – переспросил Виктор, заметно изменившимся голосом. – Это, мама, была ночная няня, которая спела колыбельную песенку нашим гусям и они сразу уснули. А сейчас няня полетела дальше – ей, видимо, многих ещё нужно будет усыпить за эту ночь в нашем городе…

С полминуты они оба молчали, не представляя, что ещё можно сказать по поводу чудовищной угольно-чёрной тени внезапно мелькнувшей в ночном небе и обрушившейся на их рассудки, наподобие парового молота….

– Тебе полегче стало? – предупредительно спросил Виктор.

– Да, сынок.

– Тогда пойдем в дом и поплотнее закроем за собой дверь, – он помог ей подняться, и они торопливо скрылись внутри уютного безопасного дома, где на столе еще не остыли вкусные блинчики и аппетитные картофельные оладьи.