Пятистенок остекленевших цыган, действительно, ни с чем другим спутать было бы невозможно. Даже водитель-балагур Коля на этот раз промолчал, когда непрофессионально резко затормозил «Мерседес». Колю оправдало лишь то обстоятельство, что столь же непрофессионально резко затормозили и кравшиеся за «Мерседесом» джипы. В полном молчании мы выбрались наружу и вытаращенными глазами принялись рассматривать дом.

Он стоял несколько особняком от других домов и заканчивал, очевидно, собой улицу и, вообще, являлся крайним во всей цыганской слободе. За ним уже ничего не виднелось, кроме крон кленов, тополей и ив начинавшегося Сучьего Леса. В отличие от остальной слободы, погруженной в черный мрак и глубокую тишину, стоявший перед нами дом и окружавшее пространство вокруг него заливал яркий праздничный свет. Каждый из нас, наверняка, молчаливо удивился – как это мы не заметили такого яркого света раньше, пока петляли по тёмным улочкам слободы.

– Это то, что мы искали, – негромко произнес Сергей Семенович и так же негромко, но без сомнения, что кто-либо из подчиненных его не услышит, приказал: – Внимание! Пятиминутная готовность! Соблюдать тишину!

Коротко бряцнули вытащенные короткоствольные автоматы и никто больше не проронил ни слова. Мы приступили к визуальному изучению дома.

Как я уже оговорился – пятистенок цыган и окружающее пространство вокруг заливало яркое и, именно, праздничное освещение, и в связи с этим замечанием сразу обязан подчеркнуть, что праздники бывают всякие, и в данном случае, мы столкнулись, несомненно – не с празднованием Нового года или Дня защиты детей. В золотисто-багровом свете, щедро лившемся из окон цыганского дома угадывались штрихи, тени и полутона грозных ритуальных огней, автоматически заставлявших работать фантазию в бесконечно мрачном режиме – может, это раскрывал и закрывал пасть огнедышащий дракон, купленный предприимчивыми цыганами у заезжих чертей, торгующих крадеными из Ада товарами, или там кривлялись в ужасных судорогах обложенные льдом саламандры, как известно – созданные из огня, а быть может, индусы-факиры, приехавшие в гости к своим этническим родственникам, гасили болтливыми влажными языками факела, а затем вновь их зажигали усилием одного лишь взгляда чёрных непроницаемых и недобрых глаз.

«Я бы не рискнул заходить в этот дом!» – едва не сорвалось у меня с языка, но я своевременно вспомнил приказ генерала и со скрипом сжал зубы, отметив про себя, что не менее подозрительным дополнением к удивительным иллюминационным эффектам служил достаточно гадкий звуковой фон, не сразу – а лишь спустя минуту-другую, но всё таки услышанный нами. Чуткие, натренированные уши Сергея Семеновича, возможно, уловили едва слышную какофонию, звучавшую вокруг дома в ту самую секунду, как только он вышел из «Мерседеса». Самое первое впечатление, производимое сложным многослойным звуком, напоминало слабевшее с каждым вздохом дыхание умирающего – хриплое, слабое, как огонёк свечи на ветру, самим фактом своей безнадежной хрипоты и крайней слабости, вызывавшее мысли о вечном покое на кладбище. Кто-то, может быть, умирал внутри дома или во дворе. А может, это так каким-то образом ухитрялся дышать сам дом, сжигаемый изнутри зловещим багрово-золотистым пламенем.

Я зажмурил глаза и всецело постарался сосредоточиться только на слуховых ощущениях – они сделались сложнее и ничуть не менее угрожающими. Мне почудился шорох ножек многих тысяч кузнечиков, прыгавших с травинки на травинку перед цыганским домом, хотя самих кузнечиков совсем не было видно в радужном мареве, затопившем траву. Кроме шорохов ног кузнечиков по травинкам, назойливо гудел невидимый высоковольтный провод и на нём щёлкали клювиками и хлопали крылышками огненно-красные птички, напоминавшие маленьких нахохленных воробьёв, раскалившихся до тысячеградусной температуры. Они чувствовали, что сгорают, но не могли взлететь, истошно при этом чирикая и беспомощно хлопая крылышками. А внизу, прямо под медленно сгоравшими на проводе птичками, жадно раскрывая зубастые пасти, ползали длинные пятнистые змеи и сбивали резкими ударами жестких хвостов сотни кузнечиков, порхавших среди радужно окрашенных травинок.

Шелест, шуршание, шорохи, стоны и плач, слабое дыхание, бессильно срывавшееся с немеющих губ, чмоканье, щелканье, удручающе монотонный негромкий тоскливый свист, шлёпанье, чавканье и десятки других, банальных по своей природе, звуков, служили ни чем иным, как жалким преддверием или тактической маскировкой могучему однотонному гулу, зарождавшемуся где-то в глубине земли под фундаментом цыганского дома. И в этом пока едва уловимом гуле яснее ясного ощущалась неумолимо приближавшаяся к поверхности земли, а по большому счету – к границам нашего мира, неизвестная, но предельно страшная угроза… Я распахнул глаза и словно услышал слова, негромко произнесенные генерал-майором Панцыревым:

– Мы не просто влипли, ребята, нет – мы врюхались по самые уши, как свиньи в трясину!

Осмотревшись вокруг, я обратил внимание, что, несмотря на яркую иллюминацию цыганского дома и его ближайших окрестностей, на остальной территории Цыганской Слободы царила глубокая тьма и ее усугубляла еще более глубокая тишина. Луна продолжала скрываться за невидимой тучей, в ночном майском воздухе вроде бы пахло чем-то влажным, но ощущение свежести не испытывалось и теплый дождик не капал из черного неба.

– Может сжечь всё к чертовой матери – от греха подальше. А, Сергей Семенович? – сдавленным, неприкрыто встревоженным голосом спросил майор Стрельцов.

– Ни в коем случае, – категорически не согласился Сергей Семенович, – Я не должен компрометировать только что полученное генеральское звание непродуманными поступками. В силу вступает вариант – «Аркольский мост!»