…Лишь только я открыл дверь, нас с доктором ослепила сверкающая антрацитовая чернота. Именно ослепила – невероятной глубиной своего цвета и поразительной чистотой нежно-бирюзовых сполохов ежесекундно загоравшихся и гаснувших вдоль многочисленных изгибов роскошно черной мантии, колыхавшейся вместо воздуха внутри реанимационной палаты.

– Я знаю – что это! Это – смерть!!! – и я всадил четыре пули в приготовившуюся проглотить нас с доктором ненасытную кровожадную тварь, выпорхнувшую из какого-то чертового гроба благодаря человеческой глупости и алчности.

Своевременная стрельба возымела потрясающее действие – непроницаемая антрацитовая чернота бесшумно взорвалась фейерверком крупных фонтанов и султанов бирюзовых и смарагдовых огней, потрясающих по красоте оттенков. Почти в ту же секунду на барабанные перепонки мягко надавила упругая звуковая волна – и я вместе с доктором покачнулись, инстинктивно прикрыв лица руками и приготовившись к самому худшему. Но худшее произошло не с нами – в небытие канули остатки оконного стекла и рама, за которую они упрямо продолжали цепляться. Пронзительный яростный треск, хруст и звон прозвучали, как последние проклятья, посылаемые погибавшим окном своему убийце – жирному, перекормленному стрэнгу.

Стрэнг вылетел из палаты в ночной воздух под лунный свет, небрежными неуловимыми движениями стряхивая стекольные осколки с могучих крыльев, развернувшихся для полета. Он завис прямо напротив пустого оконного проема, освободившегося от стекла и деревянной рамы, и меня поразил размах крыльев чудовища – он составлял не менее пяти метров, и я с ужасом понял, что стрэнг (я не мог знать, что это был предводитель румплей) растет, но если это действительно была душа Аймангера, то Аймангер, увидев ее, наверняка бы пришел в состояние ужаса. Похоже, что ситуация ускальзывала из-под контроля по полной программе, и оставалось только гадать на кофейной гуще: какие сюрпризы еще ждут нас в самое ближайшее будущее.

Чёрный косматый стрэнг, возмущённо полыхавший бирюзово-смарагдовой иллюминацией, недолго висел перед нашими глазами. Кончики крыльев едва заметно шевельнулись, и чудовище штопором взвилось вертикально вверх, заставив какое-то время бешеным вихрем кружиться вокруг себя неподвижную свежесть ночного майского воздуха.

В палате жалобно звякнула и покатилась по полу какая-то склянка, заставившая меня перевести зачарованный взгляд с той точки воздушного пространства, где только что неподвижно парил стрэнг – на никелированные шарики в спинке опрокинутой и разбитой кровати, беспомощно раскинувшейся по деревянному полу. Рядом с кроватью валялись металлические скелеты двух систем интенсивной терапии, переплетенные белыми пластиковыми трубками и осколками разнокалиберных стеклянных сосудов, в которых несколько часов назад плескались лекарственные растворы, вливавшиеся в вены моей жены. От самой жены, как я увидел, не осталось ни малейших следов.

– Где пациенты? – повернулся я к Несмарку, – Где медсестры, врачи, лифтеры?? Где, вообще, все?!?! Где мне искать мою жену?!?!

– Я думаю, только не сочтите меня за сумасшедшего, что они все исчезли в стиле старшей медсестры Котлубовской, – снимая очки и протирая их стекла, ответил Бейша Несмарк.

– Что это значит?

– Я могу объяснить только то, что видел своими глазами, – он водрузил очки обратно на глаза и внимательно посмотрел на меня. – Старшая медсестра неврологического отделения Маргарита Котлубовская лоб в лоб столкнулась вот точно с такой же тварью, – он кивнул в сторону оконного проема, куда пару минут назад вылетела Черная Шаль, – и она даже вякнуть, вернее, крикнуть не успела, как вся заискрила, превратилась прямо-таки в гейзер ярких изумрудных искр, словно попала на железнодорожный высоковольтный провод. Причем – совсем без дыма! Искрила она так секунд семь – не больше! А потом – чпок! – раздался звук, как будто лопнул бумажный пакет из-под кефира, и Котлубовская исчезла, растворилась в воздухе! Единственное, что мне показалось: на том месте, где она исчезла, еще недолго висела как бы ее тень, сердито размахивавшая руками, а потом и тень куда-то сгинула. Я очень хорошо различил все эти превращения – коридор тогда ярко освещался. А черная крылатая тварь помчалась дальше по коридору, но я не стал дожидаться своей очереди близкого знакомства с ней, и захлопнул дверь кварцевой. Но сквозь дверь я слышал крики, много криков – они до сих пор звучат у меня в ушах. А сам я весь покрылся холодным потом под своим халатом, и мне стало четко казаться, что я схожу с ума!..

Меня осенила необычайно мрачная догадка, и я бестактно прервал значительно более старшего меня по возрасту врача:

– Господи, так значит, они размножаются! – я остолбенело посмотрел на умолкнувшего собеседника. – Значит, совсем дело худо!

– Что худо? Вы про них что-то знаете?! – испуганно спросил Несмарк.

– Объяснять долго. Лучше скажите – сколько примерно особей могло напасть на больницу?

– Понятия не имею, честно говорю, – обескураженно произнес Несмарк, – Я не видел, что греха таить, я сильно испугался и сразу закрылся в кварцевой, включил все кварцеватели, сам укрылся байковым покрывалом. Мне кажется, запах озона обманул чёрных тварей, они даже не пытались открыть ко мне дверь. Объясните мне всё-таки, что происходит?

– Я объясню это вам чуть позднее. А сейчас нам необходимо как можно скорее покинуть вашу больницу. У меня там внизу у входа в вестибюль оставлена машина! Идем! – я стремительно зашагал к лестнице. Доктор, не задавая вопросов, последовал моему примеру.

Без происшествий, почти бегом, мы преодолели оставшиеся лестничные марши и уже открывали стеклянных двери центрального входа, как вдруг услышали громкий рёв форсированных автомобильных двигателей, оглушительный визг тормозов, и перед нами стремительно возникло несколько желто-синих милицейских «УАЗиков», с предельной скоростью выкативших на больничную площадь. Синий тревожный свет крутившихся на крышах спецавтомобилей стеклянных фонарей и пронзительный переливчатый вой сирен заставили нас вздрогнуть и остановиться.