Сергей Семенович медленно поднялся с корточек, и я увидел, как в волевом выражении генеральского лица, украшенного двумя симпатичными мужественными шрамами, словно бы прошла трещина, засвидетельствовавшая раскол фундамента стальной психики генерала на две половины или, может быть даже – сразу на несколько, ничем не связанных между собой, кусков.

– Бедный, бедный Эдик…, – только и мог проговорить генерал, – неужели его нет больше…, – но нет – крушения великого человека не получилось, Сергей Семенович сумел взять себя в руки, залив возникшие трещины малодушия цементным раствором несгибаемой воли. Однако вместе с возвращением душевного равновесия пришло и понимание полной безысходности ситуации. Он подошел к окну, и отдернул красную занавеску, в надежде увидеть необычайные события, происходившие на улице. Но… мы ничего не увидели понятного и ясного – такие уж свойства имел апарц, заколдованный цыганский дом. Окна оказались совсем непрозрачными и имели внешний вид замороженных – поверхность стекол переплели причудливые хитросплетения неведомых цветов и трав, переливавшихся самоцветными зеленоватыми и оранжевыми оттенками. Несколько секунд генерал молча смотрел в окно апарца и спросил:

– Что, черт возьми, происходит, господин Верховный Унгард? Что произошло с окнами?

– Это не окна и мы с вами – не в доме. Так что не горячитесь, генерал. Во всяком случае, вам с вашим молодым сотрудником внутри апарца ничего не может угрожать, – повторюсь ещё раз… – в глазах Верховного Унгарда мелькнуло не наше, не земное, холодное пламя душевного состояния, не имевшего аналогий с содержимым реестра человеческих эмоций, и он добавил он ещё загадочную фразу: – Времени в апарце нет – оно не может сюда проникнуть, поэтому внимательно следите за временем….

Я вновь невольно поймал я себя на пугающей мысли – а не брежу ли я, и все ли в порядке с головой моей?!

Если немедленно уничтожить апарц, это может предотвратить катастрофу?! – услышал я вопрос Панцырева, адресованный Аймангеру и недоуменно посмотрел на генерала – он стоял, покачиваясь от чрезмерного внутреннего возбуждения с пяток на носки, зацепив пальцами обеих рук пояс брюк, и в темных глазах генерала неугасимым черным пламенем горела отчаянная решимость летчика-«камикадзе».

– Нет, – уверенно ответил генералу Верховный Унгард, – необходимо ликвидировать начальное звено в цепи развернувшихся спонтанных проникновений жителей Алялватаски в пределы Параллели «Икс-Сорок». Я имею ввиду Стрэнга, его мне нужно вернуть во что бы то ни стало, ибо Стрэнг ничто иное, как улетевшая в неизвестность душа моя…, – лоб и лицо Аймангера покрылись еще более обильным потом, он громко, мучительно, протяжно икнул и безвольно опустил голову, спрятав от нас с генералом Панцыревым удивительные хризолитовые глаза и всем своим видом стал напоминать обычного проворовавшегося цыгана, арестованного сотрудниками милиции на месте преступления.

Через несколько секунд он не без труда поднял голову, приоткрыл рот, намереваясь, что-то сказать, и… замер. Замер он не просто так, как человек, внезапно решивший к чему-либо внимательно прислушаться, нет – он замер навсегда, сделавшись таким же неподвижным, как и, сидевшие по соседству с ним стеклянные цыгане.

– Нет, только не это… – прошептал Сергей Семенович, со страхом наблюдая, как стремительно покрываются блестящим лаковым налетом пергаментная кожа и густые черные кудри Дюфини, и тускнеет мощное хризолитовое сияние в глазах Аймангера. Затем генерал перевел взгляд на меня и сообщил:

– Мы так и не узнали, что представляет из себя «ахайсот», каким целям он служит и как вообще устроен мир Алялватаска, с чьими порождениями отныне человечеству придется жить бок о бок. Тебе, Валя очень крупно повезло – ты принимаешь участие в операции, которая войдет в разряд судьбоносных для земного мира. Но, к сожалению, операция закончилась полным крахом… – генерал умолк, а я терпеливо ждал его дальнейших слов, ощущая в себе нарастание полной логической дезориентации в происходящих вокруг меня событиях. А генерал глянул на затянутое оранжево-зелеными узорами окошко апарца и задумчиво спросил, скорее себя самого, чем нас обоих:

– Вот только – как нам прорваться из этой мышеловки?! А самое главное, куда прорываться?!

– Лично я про себя знаю, куда мне нужно прорываться, – немедленно отреагировал я на генеральские вопросы.

– И куда же?

– В больницу, к жене!

Генерал молча наклонился над Эдиком, разжал ему пальцы окоченевшей правой руки, сжимавшие рукоятку служебного «ПМ».

– Возьми, а то тебя сожрут эти сумироги по дороге в больницу. Он снят с предохранителя, так что будь с ним поосторожней…, – и, спохватившись, спросил: – А ты пользоваться-то им умеешь, в руках держал когда-нибудь?

– В армии стрелял несколько раз, так что соображу, – успокоил я генерала, с благодарностью принимая оружие. – А патроны-то остались? – я вынул обойму и убедился, что в ней находился один-единственный патрон.

Сергей Семенович немедленно протянул мне две полные обоймы:

– Бери побыстрее и дуй. Патронов хватит, чтобы прорваться. Они всегда были весьма чувствительны к огнестрельному бою.

– Кто – они?

– Узнаешь. Главное, не бойся – они из такой же плоти и крови, почти из такой же. Так что давай – вперед!

– А вы останетесь здесь?

– Да. Почему – долго объяснять. Если даст Бог, увидимся завтра ровно в двенадцать дня в том же гостиничном номере. Если нет… – он красноречиво развел руками. Уточняю, если будешь жив – обязательно попади в мой гостиничный номер к указанному времени. Это приказ!

Генерал крепко обнял меня на прощанье, и я, последний раз ошарашено глянув на стеклянные статуи под светом малинового абажура, вышел в полутемные сени апарца, почти ничего не соображая и мало на что надеясь…