Стрэнг сделал очередной пируэт, намереваясь вновь лететь обратно в город, как вдруг почувствовал слабое утомление в области кончиков обоих крыльев. И как-то сразу многочисленные городские огни, оставшиеся по ту сторону широкой реки, несколько потускнели, потеряв прежнюю яркость, чёткость и своеобразную привлекательность. Словно невидимая кисть покрыла поверхность глаз-локаторов стрэнга мутным лаком тёмно-багрового оттенка, в толще которого без следа тонуло нежное холодное сияние смарагдовых и бирюзовых пунктирных линий. Вместе с ними тонула вся прежняя жизнь, в частности – возникло и сразу сгинуло в трясину безвременья клыкастое лицо хозяина, глянувшего на стрэнга с немой укоризной.

Дикая невероятная боль вдруг ворвалась тёмным вихрем в лабиринты совершеннейшего мозга и одним махом убила миллионы роившихся там мыслей, противоречивых стремлений и твёрдых убеждений. Затем боль прошла, наступило удивительно ощущавшееся облегчение, растворилась пелена мутного лака перед глазами, свежая энергия заиграла в толще кончиков крыльев. Стрэнг перекувыркнулся через голову, намереваясь немножко поразвлечь самого себя серией сложных кульбитов и… изумлённо замер на месте: перед ним – нос к носу, в тёплых волнах ночных испарений заливных лугов покачивалась его пушистая бирюзово сверкавшая копия.

– Кто ты?! – воскликнул он и тут же осёкся, услышав, как появившаяся из ниоткуда копия, синхронно задала аналогичный вопрос.

– Всё ясно, – уныло произнёс стрэнг, – ты, это – я. Ты был мною, а теперь мы разделились… Это очень плохо… Ты, наверное – подлый румпль!..

Разговор получился коротким, прервавшись, ввиду своей полной бессмысленности – процесс рождения абсолютно идентичных мыслей протекал в синхронном режиме. Повисев некоторое время в состоянии статической неподвижности, стрэнг и порождённый им румпль окрасились бирюзовыми сполохами и, сорвавшись с места, помчались к городским огням, гонимые, воистину, дьявольским приступом голода. Причём румплю вскоре предстояло совсем прекратить светиться, навсегда покрасившись в чернильно-чёрный цвет.

Осиянный бирюзовым пламенем полет их, наблюдали дедушка и внучек, сторожившие сети у небольшого костерка возле палатки на берегу узкой глубокой протоки. В ячейках сети уже билось, зацепившись жабрами, немало рыбы.

– Дедушка, смотри – звёздочки полетели! – тыкнув пальчиком в небо, крикнул внучек, заворожено наблюдая полет стрэнгов, – Это же, правда – звездочки?! Они с небушка к нам в гости спустились!!

Усатый дедушка заворожено смотрел на удалявшиеся огни стрэнга и румпля. Усы у него шевелились сами собой: он лихорадочно начал рыться в памяти и советоваться с горьким многолетним опытом – кого или что ему столь мучительно неопределённо напоминали загадочные бирюзовые звезды, на огромной скорости улетавшие в сторону города?! Но не помогли ни цепкая память бывшего профессионального геолога-разведчика с почти пятидесятилетним стажем, ни богатый желчной горечью жизненный опыт – он лишь растерянно развёл руками, ласково потрепал мальчика по русой головке и задумчиво произнёс:

– Нет, Коленька, малыш, это – не звезды. Это большие тропические птицы, может – фламинго, а может – утки-великаны из экваториальной Африки. Они прилетели к нам на лето, а в начале осени улетят обратно домой.

– А почему они светятся?! Они – жар-птицы?!

– Все тропические птицы по ночам светятся, малыш! – перепутал птиц с глубоководными рыбами невежественный в биологии дедушка, – Видишь, они, кажется, роняют перья! – воскликнул бывший геолог, заметив, как от стрэнгов вниз просыпалось что-то вроде песка, охваченного холодным бирюзовым огнем.

– Пойдем их поищем! – с энтузиазмом предложил пятилетний Коля, – и с готовностью вложил свою маленькую ручку в широкую заскорузлую ладонь деда.

– Поищем лучше их днём, малыш. Сейчас в темноте мы ничего не найдем – хорошо? – он заглянул внуку в глаза и ласково улыбнулся. – А сейчас пойдем, наверное, спать – время позднее, а вставать завтра вытаскивать сеть надо очень рано, – разговаривая с мальчиком, дедушка продолжал провожать внимательным взглядом полёт бесконечно чужих и навсегда потерянных душ – до тех пор, пока они, сверкнув на прощанье расплавленными бирюзовыми каплями, не растворились в ночи.