Я крепко спал мертвецки пьяным сном, обняв меня и тесно прижавшись ко мне, тихо и безутешно плакала Рада. В наполовину осиротевшей спальне родителей овдовевший тесть пил водку из маленькой рюмочки и тоже тихо плакал.

В шифоньере на своей полке убийца Антонины Кирилловны, стрэнг очень энергично и настойчиво готовился к дальнейшим действиям.

Привычный ход событий окончательно нарушился в представлениях стрэнга, устоявшихся веками, и весь бельевой отдел старого шифоньера от нижней до верхней полок захлестнули бесшумные водовороты густого и вязкого, как само забвение, галогенового бирюзового сиропа, получившегося из переправленной души моей тещи. И безмозглое свежее белье захлебнулось душистым сладким ядом, щедро поделившимся с ним коварным стрэнгом.

Тесть, Михаил Иванович, всецело поглощенный безутешным горем и водкой, ничего не замечал вокруг, в частности – тонкий, не толще вязальной спицы, бирюзовый лучик, вырывавшийся сквозь щель между верхней стенкой шифоньера и дверцей бельевого отдела, плотно закрытой на ключ. Лучик хорошо было видно в полусумраке спальни, слабо освещенной лишь ночным торшером, непосредственно возле которого и пил водку Михаил Иванович.

Серьезно растерявшийся стрэнг предпринял вторую попытку оживить белье теперь уже не только с праздной целью найти себе собеседников, необходимых для поддержания пустой болтовни. Сейчас ему нужны были помощники, наделённые хотя бы самыми элементарными зачатками интеллекта.

Бирюзовые протоны активно бомбардировали белье на субмолекулярном уровне и постепенно формулы молекул неуловимо, но кардинально менялись. И если бы препарат трансформированного тещиного белья попал под объектив электронного микроскопа в лаборатории профессора Абаркагана, старый профессор вновь бы был полностью зачарован необычным пленительным узором валентных связей, выстроившихся под противоестественными углами и мысли профессора тесным взбесившимся табуном дружно бы ускакали куда-нибудь в совсем далёкие пограничные области разума.

Когда тесть приканчивал последние граммы поминальной поллитры, бельё окончательно ожило и с непомерным удивлением принялось слушать стрэнга, терпеливо начавшего объяснять простыням, пододеяльникам, наволочкам и полотенцам их новое предназначение, принципиально отличное от старого. Разговор, само собой, получался, особенно поначалу, непосредственно после совершения противоестественного превращения, тяжелым:

– Пробуждайтесь, братья! – нетерпеливо и возбуждённо говорил стрэнг, – пришло время для вас осознать собственную индивидуальность! Вы помните наш прошлый разговор?!

– Не помним! – белье еще не научилось лгать и в окружающем мире его ничто не радовало, не печалило, не вызывало опасений и надежд, вражды и симпатий, и пока, как уже указывалось выше, эмоциональная палитра нашего постельного белья была представлена единственным чувством – бесконечного удивления.

– Еще раз спрашиваю: кто вы?

Белье ответило напряжённым молчанием, Но молчание, к глубокому удовлетворению стрэнга, продолжалось недолго, Подаренная нам с Радкой на свадьбу огромная простынь, вышитая затейливыми цветочными узорами, оказалась самой сообразительной из будущих помощников Черной Шали, и она и ответила за всё белье разом:

– Мы – члопстеры. Мы помогаем нашим хозяевам крепко засыпать по ночам, но они всегда просыпаются по утрам, потому что мы – не стрэнги. И мы не можем забирать души наших хозяев с собой.

Выслушав ответ простыни, стрэнг внезапно почувствовал приступ раздражения, так как лично сам он окончательно запутался с определением слова «хозяин» и генетически вложенное в стрэнга такое ясное и цельное понимание его основной жизненной функции внезапно сделалось совершенно смутным и дало множество глубоких извилистых трещин. Необратимая трансформация происходила с хранителем души рогатого обитателя могилы, разграбленной Вишаном и его родственниками. И зловещая трансформация оказалась замешанной на теплом напитке поразительного вкуса и запаха – на крови Антонины Кирилловны, высосанной стрэнгом без остатка вместе с её психической сущностью – той самой таинственной категорией, которую люди привыкли называть: «душа».

– Это хорошо, члопстеры, что вы теперь знаете, кто вы такие и как вас нужно называть! – справившись с ненужным раздражением и смятением, похвалил белье стрэнг, торжественно добавив: – Я научу вас летать и возьму с собой в Нетленные Леса.

– А когда ты нас возьмешь в Нетленные Леса? – спросило белье.

– Когда наберусь сил, необходимых для полета. Когда мы все наберемся сил, – добавил стрэнг спустя непродолжительную паузу и, словно порыв урагана, его сотрясла неожиданная тоска, вызванная отчетливым осознанием того непреложного факта, что в Нетленные Леса ему не попасть никогда, и сейчас он просто-напросто лжет себе самому.