Спалось нам хорошо. В предрассветной мгле девочка была внесена внутрь, адреналин так и пульсировал в жилах, но усталость после трудного дня взяла свое, и мы почти мгновенно провалились в сон. Проснулись в шесть с несколько тяжелой головой и сварили себе крепкий кофе.

Везде только и разговоров, что о пропавшей девочке. Ее фото – в каждом выпуске новостей. Вместе с номером, по которому предлагается звонить всем, кто что-либо узнает. Полиция и добровольцы занимались ее поисками всю ночь. Местный паб обеспечил их бесплатными горячими напитками и сэндвичами. Многочисленные собаки, гавкая и скуля, обнюхали каждый кустик и дерево в городских парках и рощах.

И ничего не нашли. Потому что ничего найти не могли. Уж мы об этом позаботились.

За всю ночь девочка ни разу даже не пискнула. Что, впрочем, естественно. Она маленькая, а растолченное снотворное, подсыпанное в молочный коктейль, – мощное. Коктейль был предусмотрительно куплен в «Макдоналдсе», и мы дали его девочке, как только заполучили ее в нашу машину, – дети не в силах отказаться от сладостей. Девочка спокойно спит до сих пор. Проснувшись, она будет слаба, но это несущественно. Мы планируем держать ее на таблетках до самого конца. То есть неделю-другую, не более, после чего все эти обстоятельства утратят значение.

Зато сейчас они крайне важны. Нам надо, чтобы она крепко спала или хотя бы вела себя спокойно, когда нас не будет дома. Мы не можем здесь торчать постоянно. Нам следует быть в другом месте, по крайней мере от нас этого ждут, и наше отсутствие там будет замечено. И вызовет подозрения. Разумеется, девочку продолжат искать: хорошенькая пятилетка, пропавшая без вести, – чрезвычайное происшествие. Мы же сделаем все необходимое, чтобы не возбудить подозрений. Именно поэтому нам придется время от времени оставлять ее, а ей надлежит сидеть смирно.

А вдруг она не будет сидеть смирно? Ну, это, в общем, тоже не создаст проблем: здесь ее вряд ли кто услышит. Она надежно спрятана в недрах нашего дома, и ее вопли не могут проникнуть за его стены. Главное, чтобы она не заорала в присутствии молочника или почтальона. От доставки молока мы не отказались. Любопытно, заинтересуют ли полицию люди, внезапно отказавшиеся от услуг молочника? Может быть, может быть… Так что оставим все как есть. Именно это внимание к мелочам выделяет нас из серой массы.

Но девочке лучше вести себя тихо. Просто на всякий случай.

На всякий случай. Вот наше кредо. Мы рассчитываем все вероятности, взвешиваем риски и соответственно разрабатываем наши планы.

Именно поэтому мы сегодня спокойно спали. Потому что были уверены: бояться нам нечего. Мы не допустили ошибок и знаем, что они нас не поймают.

И еще мы знаем, что все правильно. Совесть нас не мучает. Да, девочку немного жаль, но ее страдания – необходимое зло.

Необходимое зло неотличимо от правоты и справедливости. Как вообще необходимость может быть злом? Если это единственно возможный путь восстановления справедливости, значит, и он сам справедлив. Неужели следует отказываться от правильных поступков лишь потому, что маленькая девочка будет немножко страдать? Не явится ли этот отказ чем-то худшим, чем ее страдания? Если бы все боялись страданий, не было бы никаких великих свершений. Сколько людей умерло на строительстве знаменитых соборов? Или мостов? Железных дорог? Погибло в войнах за правое дело? Какое значение имела их смерть? Стала ли смерть каждого из них – трагедией? Да, конечно. Но стоит ли сожалеть о них? Нет, не стоит. Без этих смертей наш мир превратился бы в жалкую дыру, и это единственно важно. Их смерть явилась необходимым злом.

А мы лучше других понимаем: необходимое зло суть истинное благо.

Джулия лежала в кровати, уставившись в потолок. Шел пятый час утра, в комнате было довольно холодно. Они вернулись домой, сменив на посту Эдну, и Брайан сразу же исчез из виду, прихватив бутылку виски. Каким-то чудом Джулии удалось на час забыться сном. Учитывая все произошедшее, это было максимумом, на что она могла надеяться. И вот теперь, перед рассветом, она лежала в постели, путаясь в лихорадочных мыслях и зная, что больше не заснет. Это было бы совершенно невозможно.

В доме было темно и тихо. Предрассветной мглой называл это время ее отец. Он работал кожевником и возвращался домой весь пропахший химикатами, использовавшимися при выделке шкур. Чем бы это ни было, гадость была редкостная: отравившая не только воду в реке, но и отцовское тело. Всего в шестьдесят с небольшим он умер от рака мозга. Болезнь развивалась стремительно. Через год после шестидесятилетия он вдруг по болезни не вышел на работу, один день, потом – еще и еще. Не вставал с кровати, голова болела так, что он не мог ни на чем сосредоточиться. Отец так и не встал. Опухоль выросла позади глазного яблока и как червь проточила ходы в его мозг.

Официально это было тем, что может случиться. Неофициально же… Джулия была уверена, что отца убили растворители и кислоты, с которыми он день-деньской имел дело, которые пятнали его кожу и проникали в легкие. После обязательной вечерней ванны, где он запирался с чашечкой чая и свежей «Дэйли миррор», даже после часовых ванн с ароматным мылом «Радокс», от него все равно тяжело и резко несло кожевенной фабрикой. Этот его ритуал бесил Джулию, когда она была подростком, особенно по пятничным вечерам, но на все жалобы мать лишь хмуро отвечала: «Оставь его в покое, солнышко, он много работает».

Он имел обыкновение лежать перед сном, распространяя по комнате этот запах, и рассказывать ей сказки, которые сочинял за рабочий день. Чаще всего они начинались словами: «В предрассветной мгле…» Много лет Джулию ужасно занимало, на что похожа эта самая «предрассветная мгла» и какие волшебные вещи можно увидеть, если тебе удастся встать в самую глухую ночь… Но когда Джулия открывала глаза, в окна уже лился дневной свет, и она понимала, что опять проспала все интересное.

И вот она без сна лежала, вслушиваясь в скрипы и шорохи. Это были всего лишь звуки, которые издает старый дом, однако так легко поверить, что слышишь топот ножек маленького волшебного народца. Джулия припомнила, как однажды в детстве, услышав скрип ступенек, закричала родителям:

– Что там скрипит? Я боюсь.

Отец поднялся к ней в комнату, принеся с собой запах дешевого пива, смешанный с кислой вонью шкур.

– Не бойся, дочка. Дома ведь тоже живые. Они, словно люди, ворочаются перед тем, как уснуть. Это просто скрипят старые косточки нашего пристанища. Дом желает тебе спокойной ночи, малышка.

Он умер, когда Анна уже родилась. Что ж, по крайней мере, она успела увидеться с дедушкой, хотя и не помнила этого. Он обожал внучку, с удовольствием возился с ней, и ему не надоедали ни бесконечные смены подгузников, ни пролитые на пол каши, ни бесконечная игра в «коняшку» на его коленке.

Как бы Джулии хотелось, чтобы отец был сейчас здесь. То есть ей, конечно, не хотелось, чтобы он тоже страдал от произошедшего, но с ним было бы легче. Джулия скучала по нему. Она очень-очень скучала. Мама тоже скучала, но иначе. Мать была еще жива и несла свой крест, в каком-то смысле даже худший, чем у отца. Болезнь Альцгеймера съела весь ее разум, поглотила память, превратив ее из личности в снулого, бессмысленного моллюска. За ней нужен был постоянный присмотр, и она жила в пансионате по соседству. Джулия регулярно ее навещала, но это было тяжело. Мать все реже понимала, что держит за руку собственную дочь.

Родители оба оставили Джулию, и точно так же поступал теперь Брайан. Значит, ей придется справляться со всем одной.

Джулия нащупала у изголовья сотовый. Вдруг каким-то немыслимым образом она умудрилась проспать звонок Уинн?

Вытянув руку, включила бра над своей стороной кровати.

На комоде осветилась рамка с тремя фотографиями. Эту рамку Джулии подарила на Рождество Анна, и они вместе целый час пересматривали альбомы, выбирая подходящие. На всех трех была Анна: новорожденный младенец, малышка на руках у Эдны, сидящей на диване в их старом доме, и, наконец, вместе с Брайаном и Джулией у синих дверей яслей.

Боже, до чего ужасно было оставить там ее в первый раз! Джулия словно утратила чего-то, сделалась неполноценной, лишилась части самой себя. На работе она тогда проплакала целый день. Кое-как дотянула до обеда, а затем, сказавшись больной, понеслась в ясли. Лишь обняв и поцеловав Анну, вдохнув ее запах, она вновь стала собой. И тогда же поклялась, что никогда не покинет свою дочь.

Но на следующий же день сделала это. Потом на другой день и на третий. В конце концов Джулия привыкла к этим расставаниям, хотя никогда не прекращала скучать по Анне.

Она внимательно посмотрела на фото. Оно было сделано в тот самый первый день. Анне едва исполнилось три месяца. Заплаканная Джулия, державшая дочку на руках, выглядела потерянной и уставшей. Она крепко прижимала Анну к груди. С самого рождения дочери она практически ни на минуту с ней не расставалась и вот впервые собиралась передать в чужие руки.

Даже по фотографии была заметно, как они с Брайаном любили тогда друг друга. Они нежно обнимались, вернее, Брайан обнимал жену за плечи. В объектив он не смотрел, не сводя глаз с лица Джулии, ясно читалась его забота и желание защитить. Но больше всего – любовь. Фотография идеального мужчины, обожающего жену и дочку.

Выйдя из яслей, они еще долго обнимались. Джулии стало даже смешно, что она так хорошо все это помнит. Например, запах его костюма. Какой-то странно затхлый, но отнюдь не неприятный. Брайан как раз поступил на работу в начальную школу и носил костюм, купленный в благотворительном магазине, а хлопоты молодого отца не позволяли ему отдавать его в чистку.

Это был мужчина, собиравшийся провести остаток жизни с женой. Оглядываясь назад, Джулия понимала, что и сама не представляла для себя иного будущего.

Как все изменилось. Брайан сделался ее тяжким бременем, засевшим в соседней спальне.

Накинув халат, она вышла из комнаты. Две верхние ступеньки лестницы скрипели, Джулия привычно ступила на них с осторожностью, чтобы не разбудить Анну, просыпавшуюся от малейшего шороха. Джулия не раз задавалась вопросом, не является ли причиной слишком чуткого сна дочери та суета, которую они с Брайаном разводили вечно вокруг колыбели дочери. Во время «тихого часа» сначала следовало убедиться, что в комнате темно, температура воздуха – правильна, не говоря уже о том, что процедура укладывания довольно сложна: сперва укачивание по раз навсегда заведенной схеме, затем, когда Анна начинала засыпать, ее осторожно помещали в колыбельку, поглаживая, пока дыхание не успокаивалось и можно было надеяться, что дочь вдруг не проснется. После этого они передвигались по дому на цыпочках, чтобы, не дай бог, не разбудить ребенка.

Ничего странного, что сон у Анны столь чуток. Она могла спать только в идеальных условиях. Любой, кто жалуется на бессонницу, уснул бы, как кошка на теплой крыше, если бы его полчаса укачивали, а затем сделали бы легонький массаж. Если бы у них с Брайаном родился второй ребенок, они относились бы ко всему куда спокойней. Уже знали бы, что да как. Впрочем, у них и времени бы не было повторить все так, как происходило с Анной. Правда, второго ребенка все равно нет. Выкидыш, а затем – внематочная беременность не оставили Джулии надежд. Она сделалась бесплодной, как однажды выразилась Эдна.

Бесплодная. На редкость выразительное слово, которое Джулия возненавидела. Именно такие слова предпочитала использовать Эдна. Мол, именно так говорили во времена ее молодости, и откуда ей было знать, что невестка обидится? Однако Джулия ей не верила. Эдна прекрасно понимала, что делает. Всегда понимала.

Долгое время она горевала о невозможности иметь других детей, но когда поняла, что любви к Брайану больше нет, вздохнула с облегчением. Во-первых, развестись, имея всего одного ребенка, проще. Во-вторых, она всегда опасалась, что не сможет любить второе дитя так же сильно, как Анну. Потому что это невозможно. Они с Анной были не просто матерью и дочерью, но лучшими подругами. Джулия сознавала, что так будет не всегда и вряд ли продлится долго, но пока она обожала ходить с Анной в кино, за покупками или в кафе. На Рождество утром они отправились смотреть «Щелкунчика». Анна сидела с открытым ртом, словно зачарованная. Джулия тоже почувствовала действие магии театра, превносящей драматизм в обыденную жизнь, чего прежде с ней никогда не случалось. Потом Анна часто спрашивала, когда вновь наступит Рождество и они поедут в театр.

В общем, ее любовь к Анне была всепоглощающей, так что хорошо, что у нее только один ребенок.

Один, который пропал.

Джулия сама себе в этом не признавалась, какая-то часть ее души была совершенно уверена, что Анна именно пропала. Разумеется, она еще надеялась, что дочь скоро найдут. У нее просто не было иного выхода. Без этой надежды она наверняка слетела бы уже с катушек. Но, сколько она ни отгоняла страшные мысли, страх никогда больше не увидеть дочь не уходил.

Она может никогда не встретиться с первым мальчиком Анны (который ей, конечно же, не понравится). Не быть свидетельницей ее первой влюбленности, не побывать на выпускном балу дочери и на ее свадьбе. Никогда не стать бабушкой. На карте стояло будущее не только Анны, но и Джулии с Брайаном.

Прежде чем улечься в одинокую постель под звуки шагов Брайана, мотающегося от кухонного стола к бару, Джулия загуглила: «Пропавшие дети». Зря она это сделала, как зря разыскивают в Интернете симптомы болезней. У вас насморк? Никакая это не простуда, это – мозговая жидкость сочится из носа. Постоянная усталость? Это вовсе не потому, что вы – молодая мама с младенцем на руках, на самом деле ваше тело пожирает редкий вирус, исподволь лишая его сил. Запор? Рак кишечника. Разница была лишь в том, что подобные диагнозы наверняка ошибочны. Утром врач скажет вам, что волноваться не о чем, и отправит восвояси.

Но когда дело касается пропавших детей, факты (или по крайней мере схемы развития событий) совершенно однозначны.

Пятилетние дети или находятся в течение нескольких первых часов, или не находятся никогда.

Исключения, разумеется, бывали (что и питало надежду Джулии: пожалуйста, ну, пожалуйста, пусть Анна окажется таким исключением!). Но по большей части пятилетних детей находили совсем скоро – в доме у друзей, или у бдительных взрослых, заметивших на улице неприкаянного малыша, или же они пропадали с концами.

Джулия просмотрела кучу статей о полицейских расследованиях; прочитала о злодеях, похищавших девочек, и причинах, по которым они это делали; о бандах, ворующих детей и продающих их в рабство или богатеям, не способным иметь собственных. О маньяках-одиночках, годами прячущих похищенных детей, пока те не вырастут и не потеряют свою привлекательность, после чего их убивают. Почитала о шайках педофилов, крадущих детей и меняющихся ими друг с другом, снимающих изнасилования на видео, а затем выбрасывающих изуродованные тела на свалках «третьего мира».

Начитавшись всего этого, Джулия ринулась в ванную, где ее тошнило до тех пор, пока внутри не осталось ничего, кроме желчи и слюны. Забавно, что на сильные эмоции человеческий организм реагирует опустошением желудка. Отчего так, Джулия не знала. На ее взгляд, логичнее было бы сохранить пищу как источник энергии для продолжения борьбы.

Впрочем, голода она не испытывала. При одной мысли о еде мутило, и Джулия сомневалась, что когда-нибудь станет иначе. Она уже спустилась с лестницы, когда наверху послышался скрип. На какой-то миг промелькнула мысль, что это проснулась Анна и сейчас потребует свою утреннюю порцию обнимашек. Ей вдруг стало хорошо, на душе посветлело… Но стоило оглянуться, и неумолимая реальность навалилась на нее.

Это был всего лишь Брайан. Глаза красные, лицо небрито. Он был одним из тех мужчин, у которых борода растет очень быстро. Если они вечерами куда-то собирались, ему приходилось бриться второй раз. Поначалу ей это даже нравилось. Эдакая мужественность, что ли. Изюминка, присущая любимому. Теперь Джулия находила это отталкивающим. Как и многое другое: все его физические несовершенства, запахи, прыщики и дряблые мускулы.

– Брайан, – позвала она.

Тот не ответил. После возвращения они едва ли перемолвились словечком. Поэтому, наверное, Джулия и вбила в поисковую строку «пропавшие дети»: от одиночества она не справилась с собой.

Брайан с поникшими плечами прошаркал мимо нее на кухню. Включил чайник, опустил в чашку пакетик с чаем. Когда вода закипела, наполнил чашку, плеснул молока, пролив немного на столешницу. Его руки дрожала. Ночью он много выпил – достаточно, чтобы отключиться, но, видимо, недостаточно, чтобы так и остаться в отключке.

– Брайан, – вновь повторила Джулия, – мы должны поговорить.

– Кому должны? – Он посмотрел на нее поверх чашки. Голос был сиплым, надтреснутым.

– Себе самим. У нас дочь пропала.

– Потому что ты вовремя не забрала ее? Ты опоздала, вот она и пропала.

Джулия, как всегда, собралась было оправдываться. Такими были теперь их отношения: они предъявляли взаимные претензии, а потом ругались. Кто прав, кто виноват, было уже не важно. Главное – не дать слабину: стоять на своем и ни шагу назад. Иногда Джулия чувствовала себя каким-то Томом Петти, распевающим «Я не отступлю!».

Вот только не в этот раз. Что она могла сказать? Мол, я не виновата? Но она была именно что виновата, хотя бы отчасти, чего вполне достаточно. Может быть, у нее имелись оправдания. Скажем, ей не повезло. Действительно, она могла опаздывать хоть тысячу раз и всегда находила Анну в школе, где та сидела с миссис Джейкобсен, грызла печенье и рассказывала пожилой учительнице, куда она любит ходить по выходным. Все это было так, но одна-единственная истина в корне меняла ситуацию: если бы Джулия приехала вовремя, дочь спала бы сейчас в своей кроватке.

Так что Брайан совершенно прав. Может быть, жесток, но прав. Скорее всего, если бы их брак оказался счастливым, ну, по крайней мере не находился на грани развода, муж как-то поддержал бы ее, постарался, чтобы она чувствовала себя получше. Она же сама заявила, что не желает видеть его рядом с собой, чем лишила себя права на его поддержку.

Джулия протянула руку к крючку на стене за ключами от машины, с трудом их нащупала. Вытерла слезы, застилавшие глаза.

– Я поехала, – только и сказала она.

Брайан опять промолчал. Он смотрел в окно, облокотившись о кухонную стойку, и потягивал обжигающий чай.

Все вокруг напоминало об Анне.

Ее детское креслице отражалось в зеркале заднего вида. Летняя курточка валялась на полу. На заднем сиденье рассыпаны были крошки печенья.

Брайан вечно ворчал из-за того, что Джулия позволяет Анне устраивать бардак в машине.

«Какая теперь разница? – думала она. – Что нам сейчас за дело до крошек, разбросанных игрушек или нежелания идти спать? Мы слишком беспокоились из-за ничтожных пустяков, а важное от нас ускользнуло».

Джулия повернула ключ зажигания, включился проигрыватель компакт-дисков. Зазвучали детские песенки. Она заслушалась, откинувшись на сиденье.

Ушки мокнут под дождем, Как пустые фантики? Завяжи их узелком! Завяжи их бантиком!

Эта песенка почему-то особенно нравилась Анне, она даже придумала особенный танец: следовало покачиваться с ноги на ногу, делая вид, что тянешь за длинные заячьи уши и завязываешь их бантиком.

Джулия выехала на улицу. В соседнем доме горел свет, шторы в окне второго этажа шевельнулись. Миссис Мэдиган. Крепкая старушенция за девяносто, имевшая собственное мнение по каждому вопросу и воображавшая, что в силу почтенного возраста (как же, ведь возраст и мудрость – это одно и то же) все обязаны ее слушаться. Она славилась «крутым нравом» и «волевым характером», причем окружающие почему-то считали, что под грубой оболочкой скрывается золотое сердце, и полагали, что иметь миссис Мэдиган в соседках – это «очень интересно», «весело» или даже «прикольно». Джулия никому не объясняла, что происходит на самом деле. Потому что на самом деле это была мука мученическая. Узнав миссис Мэдиган поближе, вы понимали, что за упрямством и сварливостью скрывается отнюдь не милосердный божий одуванчик, а желчная злюка. Ей не нравилось, когда Анна поднимала шум в саду, в таких случаях она сразу же принималась орать на девочку из-за своего забора, а потом еще высказывала недовольство Джулии с Брайаном по поводу «хулиганящего ребенка». При всем этом она частенько просила Брайана починить что-нибудь в доме, а затем начинала браниться, заявляя, что он все испортил, и напоказ обращалась к «настоящим специалистам», которые переделывали работу. Кроме того, миссис Мэдиган непрерывно донимала Джулию жалобами на своих детей, многочисленных внуков и еще более многочисленных правнуков, утверждая, что все они – эгоистичные лодыри, позабывшие несчастную старушку.

Джулия «лодырей» не винила. Если бы могла, она поступала бы в точности так же.

Другие соседи, бездетная пара примерно под пятьдесят, были куда приятнее. Она с ними практически не пересекалась, а это, по мнению Джулии, являлось ключом к истинно добрососедским отношениям. Как говорится, крепче заборы – лучше соседи.

Джулия не имела понятия, куда отправиться. В итоге дорога привела ее к детской площадке. Довольно невзрачное местечко: несколько качелей, горка да примитивная карусель, разбросанные на газоне. Они с Анной много раз заглядывали сюда на часок. Конечно, полиция уже все здесь осмотрела, но вдруг с тех пор дочь как-нибудь сюда забрела?

Вдруг, говоришь? Ага, как бы не так.

Включив фары на полную мощность, Джулия медленно ехала по улицам, пытаясь разглядеть малейший намек на свою дочь.

Добравшись до парка, выключила мотор. Фары потухли. Она испытала облегчение, поняв, насколько эти желтые прожекторы нервировали ее. Они показывали лишь малую часть окружающего пространства, демонстрируя Джулии всю тщетность ее поисков. Анна могла быть где угодно, тогда как Джулия способна была видеть только перед собой. Ей вспомнился разговор с одной из своих подруг, Крисси. Крисси – уменьшительное от Лукреции – школьное прозвище, использовавшееся лишь самыми близкими друзьями, причем с известной долей иронии, поскольку, в отличие от римской матроны, добродетельностью Крисси отнюдь не блистала. В частности, завела интрижку с молодой учительницей по имени Сара, из-за чего последняя и потеряла работу. Тот их разговор состоялся около года назад, когда всего в нескольких шагах от дома Крисси в пыльном городишке американского Среднего Запада обнаружили девочку-подростка, проведшую в подвале десять лет. Крисси тогда заявила, что если ее сын, ровесник Анны, пропадет, то ему подобная участь не грозит, ибо она, его мать, перевернет вверх дном каждый дом в округе, не спрашивая позволения ни у хозяев, ни у полиции. Джулия ее горячо поддержала, заверив, что сама поступит аналогично. Болтать, пылая праведным гневом, и порицать американку, мать той девочки, было легко. Почему, мол, она не разворошила все вокруг? Значит, плохая мать.

Потому что хорошая мать нашла бы и вызволила свое дитя.

Между тем все оказалось сложнее, чем воображали они тогда с Крисси. Во-первых, домов было огромное количество, а во-вторых, их обитатели и полиция имели слишком много всякого против тех, кто вторгается в жилища без спроса.

Но, по крайней мере, что-то Джулия делала.

– Анна, – позвала она. – Анна!

Фонарика у нее не было, и, прочесывая парк, она светила айфоном. Ни на качелях, ни на горке в форме динозавра никого не было.

– Анна! – закричала опять Джулия. – Анна!

– Что за Анна? – спросил кто-то из темноты. Говорили невнятно, поэтому вопрос прозвучал скорее как: «Чоз Анн?»

Джулия подпрыгнула от неожиданности и направила свет туда, откуда донесся голос. На карусели сидели двое парней. Какого черта они околачивались здесь ни свет ни заря? Один держал в руке бутылку. Отхлебнул, передал выпивку дружку, закурил.

Джулия принюхалась. Тянуло травкой.

– Анна – моя дочь, – ответила она.

– Хорошенькая? – поинтересовался парень с косячком.

– Очень, – ответила Джулия и тут же поправилась: – То есть нет, не в том смысле. Ей всего пять лет.

– Ты и сама красотка, – не унимался парень. – И тебе вроде не пять. Отсосешь у меня?

– А? – не поняла сначала Джулия. – Еще чего!

– Че ж тогда шляешься тут в такую рань? – проворчал тот. – Сюда за другим не приходят.

Насколько знала Джулия, сюда приходили, чтобы кататься на качелях со своими детьми, но, видимо, ее сведения были неточны. Когда Анна найдется, они сюда больше ни ногой.

Второй парень, до тех пор молчавший, поднялся. Он оказался старше, чем думала Джулия, наверное, лет девятнадцати. Высокий, тощий, с рябым от плохо залеченных в детстве прыщей лицом. Шмыгнув носом, он смачно харкнул на карусель.

Нет, они с Анной точно сюда больше не придут.

– Давай, – сказал рябой. – Иди ко мне, – он схватился за ширинку, выпятив пах, и кивнул в сторону кустов. – У меня есть кое-что для тебя. Ручаюсь, это то, что тебе нужно. То, чего не получишь от своего старого пердуна, поняла? Я уже имел дело с телками вроде тебя, вы не настолько дряхлые, чтобы воротить нос, ваши дырки тоже требуется изредка прочищать.

Голос был каким-то тусклым, невыразительным. Говоря все это, он не сводил глаз с Джулии, на его лице застыла ухмылка, словно он смотрел на что-то, вызывающее легкое отвращение.

Вдруг парень решительно шагнул вперед.

– Ну, давай, давай, – бубнил он, – увидишь, стоит нам начать, тебя потом за уши не оттащишь.

Джулия представила Анну, бродящую по парку, среди таких вот рябых парней, их приятелей и тому подобной публики.

Если дочь угодила в их мир, шансов выбраться у нее было немного.

Джулия бросилась обратно к машине. К счастью, она оставила ее незапертой. Юркнув внутрь, захлопнула и заблокировала дверцу, потом полезла в сумочку за ключами.

Ключей не было.

Зажгла свет в салоне, принялась искать. Обшарила карманы пальто, джинсов. Ничего.

Снаружи постучали. С стеклу прижималось лицо Рябого. Он водил языком из стороны в сторону, вульгарно имитируя оральный секс.

– Так-так, – едва слышно донесся его голос. – Похоже, у нас маленькая проблема.

Рябой немного отстранился. На стекле, там, где к нему прижимались его губы, осталось пятно.

– Не их ищешь? – он помотал ключами Джулии. – Обронила?

– Отдай, – сказала Джулия.

– Открой дверь и возьми.

– Хорошо, я звоню в полицию, – она схватилась за сотовый.

– А я ничего плохого не делаю, – пожал плечами парень.

Джулия, не сводя глаз с его лица, набрала 999. Она подозревала, что стоит поднести телефон к уху, Рябой сразу же сбежит, но ей уже было без разницы. Только бы полиция приехала. Все равно выйти из машины она никогда бы не решилась.

Парень перебирал ключи. Выбрав один, от йельского замка, сжал его в пальцах и принялся звенеть связкой в воздухе.

– Этот от твоей хаты, да? – спросил он, снял ключ с кольца, положил в карман, а остальные забросил в кусты. – Может, как-нибудь навещу тебя.

– Алло! – произнесла Джулия, услышав ответ оператора. – Полицию, пожалуйста.

Рябой растворился в темноте. Она услышала гогот обоих парней, выбегающих из парковых ворот.

Когда в трубке раздался голос полицейского, Джулия уже дрожала так сильно, что телефон чуть не выскользнул из ладони.

– Помогите, – пробормотала она. – Я в парке Королевы Марии.

Один из полицейских отыскал ключ от дома неподалеку от карусели и вернул Джулии. Прикасаться к нему ей не хотелось. Он казался ей грязным.

– Вернее всего, они просто хотели вас попугать, – предположил полицейский. – Они все такие, только языком треплют, – он вытащил блокнот. – Можете дать их приметы?

Перед глазами Джулии возникла картинка, которую она вряд ли сможет быстро забыть: ухмыляющееся рябое лицо, прижимающееся к стеклу. Она описала его полицейскому.

– Напоминает Бобби Майлера, – сказал тот. – Его штучки.

– Вы его знаете? – поинтересовалась Джулия.

– Да, он, как мы говорим, состоит у нас на учете. Иными словами, наглый щенок, с самых пеленок влипающий в передряги.

– Вы его арестуете?

– Рад бы, а за что? – поджал губы полицейский. – Он, положим, вел себя как говнюк, но вас ведь не тронул. А ключи вы сами потеряли.

– То есть ему ничего не будет?

– Боюсь, что так, мэм. Прошу прощения. Хотел бы я, чтоб было по-другому, на самом деле хотел бы, – полицейский не спешил прятать блокнот. – Чисто для протокола, как ваше имя?

– Джулия Краун.

– А что вас привело в парк в такой час?

– Я дочь ищу.

Его рука замерла, недописав слово. Полицейский поднял глаза.

– Так это ваша дочь? Маленькая потерявшаяся девочка?

– Да. Я не могла уснуть.

– Ну, конечно, – покивал тот. – Ее сейчас разыскивают множество народу. Мы обязательно найдем вашу дочку, миссис Краун.

Он старался, чтобы голос звучал убедительно, и Джулия подумала, что в подобных делах опыта ему не занимать. Вот только она ему не поверила. Потому что когда он услышал ее имя, последовала пауза перед всеми этими оптимистическими заверениями. Всего только секундная заминка, тень, промелькнувшая на его лице, в которой Джулия узнала самое страшное для матери, оказавшейся в подобной ситуации: жалость.

«Так это ты та самая женщина, которой уготовлен ад, – говорило его лицо. – Да поможет тебе милосердный Господь».

Жалость тут же сменилась тщательно отработанной уверенностью, но Джулия ее заметила. Она уже с ней сталкивалась, поэтому знала, что замечать. Когда она в первый раз забеременела, они с Брайаном отправились на УЗИ к гинекологу. Еще неопытная в делах такого рода, Джулия страшно нервничала и хотела пройти процедуру как можно скорее. В итоге они поехали к врачу на одиннадцатой неделе.

– Ну, что же, – неторопливо произнесла гинеколог, женщина лет пятидесяти, от которой немного пахло сигаретным дымом. – Ребенок должен родиться третьего февраля.

– Нет-нет, – запротестовала Джулия. – Я забеременела двадцать четвертого апреля. В тот день у меня была овуляция.

– Развитие эмбриона в первые двенадцать недель подчиняется определенной закономерности, – объяснила врач, – и по его размеру мы можем довольно точно судить о возрасте. А следовательно, предсказать дату рождения. Скорее всего, вы забеременели в другой день. Это может случиться в любой день цикла. Чуть менее вероятно, но отнюдь не исключено.

Врач ошибалась. Джулия совершенно точно знала возраст своего ребенка. Они с Брайаном пытались уже около года, Джулия отслеживала овуляции и записывала, когда у них был секс. А в тот месяц, как раз после овуляции, она находилась в недельной командировке, поэтому ошибиться не могла.

Она тут же выложила все это врачу, и профессиональная маска на лице гинекологини на миг сменилась озадаченной тревогой, означавшей одно: что-то шло не так.

– Давайте все же настраиваться на третье февраля, а если роды начнутся раньше, так тому и быть, – сказала врач.

С того самого момента Джулию не покидало неприятное предчувствие. Две недели спустя у нее произошел выкидыш.

И вот теперь это неприятное предчувствие вернулось.

Когда Джулия добралась до дома, в окнах горел свет. На подъездной дорожке стояла красная «Тойота Матрикс». Что означало: визит им нанесла профессор Эдна Краун – выдающийся кардиолог (в отставке), выпускница Сент-Хью и Оксфорда, самопровозглашенный матриарх, иначе говоря – заноза в заднице.

Эдна никогда не признавалась, возможно, даже самой себе, что сын ее разочаровал. Свекровь считала себя столпом английского общества, если не гордостью, всей человеческой расы (поскольку, как всем известно, Англия – величайшая страна на планете). Причем Эдна и люди, ей подобные, – эталон стиля и здравого смысла и превосходят всех остальных интеллектом. Они знают куда больше других о… ну, в общем, обо всем на свете. О чем бы ни зашла речь, о государственной ли политике, о тонкостях юридических казусов или о вопросах морали, – голос Эдны был решающим.

То же относилось и к воспитанию ребенка, тем более если этот ребенок – ее внучка. Эдна в упор не желала видеть различий между правами матери и бабушки. Она претендовала на Анну не меньше, чем Джулия, то есть намного больше Брайана. Именно поэтому Анна училась в частной школе. Самой Джулии даже в голову ничего такого не приходило, пока Эдна не подняла данный вопрос на праздновании дня рождения внучки. Девочке тогда исполнилось три года.

– Пора подумать о школах, куда будет ходить Анна, – сказала Эдна, перед которой одиноко стояла тарелочка с нетронутым ломтиком липкого розового торта.

– В какую-нибудь из местных, – удивленно ответила Джулия, отметив про себя множественное число, которое употребила свекровь: школы.

– А что ты думаешь насчет частного образования? – Губы Эдны растянулись в фальшивой улыбке. – Это гораздо, гораздо эффективнее.

– Частная школа отдалит Анну от ее здешних друзей, – возразила Джулия.

– Тем лучше, – ответила Эдна. – И тем самым направит девочку по иному жизненному пути.

– Ну, не знаю… – протянула Джулия. – Мне нужно подумать.

– Но ты, надеюсь, согласна, что частное образование лучше государственного, не так ли? Во всех сферах деятельности высшие ступени заняты людьми, посещавшими в свое время хорошие школы и университеты.

– Частная – не значит хорошая, – заметила Джулия. – Я, например, ходила в обычную школу, но стала адвокатом.

– В мелком городишке. Нет, это замечательное достижение, но, насколько мне известно, ваша фирма не входит в пятерку ведущих. Понимаешь, о чем я?

– Разумеется, – кивнула Джулия, хотя больше всего на свете ей хотелось ударить Эдну. – В любом случае для нас это будет дороговато.

– Я оплачу, – быстро произнесла свекровь, словно только и ждала этих слов. – У моей внучки все должно быть самого лучшего качества.

Джулии пришлось смириться. Хорошие родители обязаны давать своим детям лучшее из того, что могут позволить, с этой логикой не поспоришь. Раз Эдна готова оплачивать частное образование, которое действительно является лучшим вариантом, Анну придется отправить в частную школу. Эдна устроила так, что стало выглядеть, будто отправить дочь куда-то еще – злостное небрежение.

Джулии хотелось заметить, что никакое дорогое образование (иезуитская школа-интернат, Уорикский университет) не проложили Брайану дорогу в пресловутый «магический круг» лондонских стряпчих. Он вкалывал учителем начальной школы, что большинство их друзей считало совершенно замечательным, а Эдна – полнейшим жизненным фиаско. Она этого не говорила, но считала сына лишенным амбиций мямлей и собиралась сделать все, чтобы внучка не унаследовала пороки отца.

Потому что Анна – это все, что у нее теперь оставалось. Амели и Колин, дети Саймона с Лаурой, жили в Портленде, в штате Орегон, где выросла Лаура. Саймон был старше Брайана. Он уехал с семьей из Великобритании через год после исчезновения Джима Крауна. Он практически не общался с родственниками, если не считать его редких мейлов Брайану.

Это был еще один скелет в шкафу. Джулия, похоже, ни разу не слышала, чтобы Эдна произнесла имя Саймона. От мужа она знала, что свекровь не ладила с Лаурой, обвиняя невестку в том, что Саймон отдалился от матери. Видимо, именно это поражение и задевало Эдну сильнее всего: не столько уход сына, сколько то, что ей не удалось удержать его в своей орбите. Он покинул Эдну, оставив ее с Брайаном, Джулией и Анной.

При этом Эдне Джулия тоже не нравилась. Она считала, что Брайан женился неудачно. И это были отнюдь не ревнивые домыслы Джулии: Эдна сама ей все высказала в надежде расстроить намечающуюся свадьбу:

– Поверь, вы не будете счастливы. Ты думаешь, вы с ним близки? Это не так.

– Эдна, несмотря на различный бэкграунд, мы любим друг друга. Брайану вовсе не нужна девица с анамнезом, включающим частный колледж, безупречный английский и верховую езду, – ответила Джулия с подтекстом, означавшим: ему не нужна вторая ты, Эдна.

– Да, я бы действительно предпочла, чтобы он выбрал кого-то из таких, моя дорогая. Но сейчас я говорю не об этом. Не о том, что нужно Брайану, а о том, что требуется тебе. Учти, он тебе не подходит.

Тогда Джулия решила, что Эдна, сама нисколько не веря в свои слова, желает лишь оттолкнуть ее от Брайана. Теперь же она поняла правоту свекрови.

Эдна не понаслышке знала о поженившихся неподходящих парах. У Джулии просто в голове не укладывалось, как Эдна и Джим могли влюбиться. Он был мягким, внимательным, вообще обаятельным и симпатичным мужчиной, неудивительно, что в него втюрилась та молодая учительница. Когда они с Брайаном только познакомились, у Джулии самой возникали кое-какие фантазии в этом роде. Эдна же была сурова, резка и холодна. Они с Джимом не подходили друг другу. Так что понятно, почему он ее бросил.

Каким бы заботливым он ни был, отец из него вышел так себе. Джим всего себя отдавал работе в школе, где добился немалого успеха. Его обожали ученики, любили выпускники и большая часть персонала. Он славился бережным и непредвзятым отношением ко всем, кто оказывался в сфере его профессионального внимания, равно как и беззаветной преданностью их интересам. Джим Краун никогда не отворачивался от ученика, попавшего в беду, особенно талантливого, независимо от его материального положения. Он подключал все возможные способы, лишь бы помочь такому. Выбивал дополнительные фонды из органов образования, если видел ребенка, достойного места в его школе; побуждал бывших выпускников делать пожертвования, чтобы все его дети смогли поехать с классом в Марракеш, Киев или Ханой, – подобные путешествия он сделал краеугольным камнем обширной школьной программы. Как говаривал Джим, он готовил детей к жизни, а не к сдаче экзаменов. Его не привлекали громкие слова, но он делал все, чтобы в его школе воплотилось во всей полноте современное стремление к «равенству возможностей». Взамен он требовал от учеников лишь осознать эти самые возможности. Те, кто не желал осознавать, его не интересовали.

Отвратительно, конечно, когда люди вроде Джима, посвятив себя служению обществу, не находят времени на собственных детей. Брайан говорил, что он знал своего только директора школы, но не своего отца.

Впрочем, все это – дело прошлого. У Джулии сейчас и без них хватало забот.

Она открыла дверцу машины. Ноги заледенели, желудок урчал от голода. Ей вдруг безумно захотелось сладкого чаю. На кухне сидели Эдна с Брайаном. Свекровь, глянув на вошедшую Джулию, воскликнула:

– Ну, наконец-то ты вернулась! Слава богу, а то мы уже начинали волноваться.

– Вернулась, – кивнула Джулия.

– Ладно, хватит ходить вокруг да около, – продолжила Эдна, всегда гордившаяся своим неумением ходить вокруг да около. – Прежде не все между нами было гладко, но теперь настал момент, когда вся семья сплотится. Если мы хотим, чтобы Анна вернулась к нам, мы должны преодолеть все противоречия.

Эдна встала и сжала руки Джулии. Пальцы свекрови были холодными, бледными, бескровными.

– Джулия, – проговорила она, – мы справимся!

Свекровь погладила ее по щеке, неловко и как-то неумело обняла. Джулия вздохнула с облегчением, когда та наконец разжала руки.

– Мы справимся, – повторила Эдна.

Ничего подобного от свекрови Джулия никак не ожидала. Та ни разу не обнимала ее со дня свадьбы. Да и тогда вряд ли можно было считать это объятиями. Так, не более чем жест приличия для гостей, если уж не для самой невестки. Впрочем, тогда Джулия была счастлива. Сейчас ей только свекрови не хватало, зудящей о том, какая она безответственная и скверная мать.

– Спасибо, Эдна, – ответила Джулия. – Я тебе очень благодарна.

– Звонили из полиции, – вставил Брайан. – На полдень назначена пресс-конференция.

– Так скоро? – удивилась Джулия. – Анна пропала только вчера!

– Поскольку дело не движется, полиция решила, что пресс-конференция привлечет внимание людей. Может быть, кто-то что-нибудь случайно заметил.

– Нам тоже надо будет туда идти? – спросила Джулия.

Брайан кивнул. Его лицо было напряженно, взгляд внимательных глаз – прямой, искренний. На миг она увидела в нем того мужчину, в которого когда-то влюбилась, того, кто стал отцом ее ребенка. Джулия шагнула к Брайану и накрыла его руку своей.

– Да, нам тоже придется там быть, – ответил он, высвобождаясь. – Они считают, что присутствие родителей возбудит общественный интерес.

Вот к чему она пришла. Стала матерью пропавшего ребенка, которой надлежит делать слезливые заявления прессе, давя на жалость. Просто бред какой-то. Джулия до сих пор не могла поверить, что это происходит наяву. Что сейчас она примет душ, переоденется и отправится туда, где будет много журналистов с телекамерами. Идти ужасно не хотелось. Ей казалось, что именно это превратит случившееся в неопровержимый факт. В глубине души Джулия продолжала надеяться, что произошла какая-то ошибка и если взять да открыть дверь в комнату дочери, там обнаружится Анна, спокойно спящая в своей кроватке. И весь этот кошмар закончится. Вот чего ей хотелось, а не пресс-конференции.

Джулия закрыла глаза. Голова внезапно закружилась, подступила тошнота. Она отодвинула от себя чашку с чаем.

Нужно через это пройти. Если пресс-конференция вернет Анну, она туда пойдет, но пойдет не одна. Джулия достала телефон и позвонила единственному человеку, который мог ей помочь выдержать предстоящее испытание.

Инспектор Уинн примостилась на краешке кресла, Джулия – на диване.

– Заранее прошу меня извинить, миссис Краун, – говорила Уинн, – но этот разговор совершенно необходим. В подобных случаях мы обязаны побеседовать с родителями. Я отнюдь не намекаю на вашу ответственность в случившемся, однако мы должны проверить все версии.

– То есть я под подозрением? – спросила Джулия, едва на засмеявшись.

– Нет, но нам нужно снять ваши показания. Как и показания мистера Крауна, а также вашей свекрови. Всех, кто контактировал с Анной.

– Прекрасно, – ответила Джулия. – Начинайте.

– Подробно опишите, как прошел вчерашний день. Максимально подробно.

Собравшись с мыслями, Джулия приступила к рассказу: о затянувшейся встрече, о севшем телефоне, о том, как на всех парах неслась в школу. Уинн внимательно слушала, временами делая какие-то пометки в блокноте.

– Можете ли вы назвать ваш брак с мистером Крауном счастливым? – спросила инспектор.

– Пожалуй, нет, – покачала головой Джулия. – У нас имеются определенные проблемы.

– Какие именно?

– Между нами практически все кончено. Мы, как бы это сказать, отдалились друг от друга.

Губы Уинн напряглись.

– Это ваше обоюдное решение?

– Нет. Правильнее сказать, это мое решение.

– Понятно. – Уинн помолчала. – Как, по вашему мнению, это воспринял мистер Краун?

– Вы полагаете, что за исчезновением Анны стоит Брайан? – Джулия откинулась на спинку дивана и поморщилась. – Он был на работе.

– Нет, я этого не говорила, – ответила Уинн. – Я просто задала вопрос. – Она с треском захлопнула свой блокнот. – На этом у меня все. Благодарю вас, миссис Краун.

Выйдя из гостиной, Джулия прошла мимо Брайана.

– Твоя очередь, – сказала она ему.

Полчаса спустя на диван рядом с Джулией плюхнулась Джилл. Рыжеволосая уроженка Ливерпуля, с улыбкой, не покидающей губ, и особенной, нервической энергией, заражавшей окружающих.

– Все будет хорошо, – заявила она. – Ты справишься!

– Случившееся сразу же станет реальностью, понимаешь? – сказала Джулия. – Мы вдруг сделаемся одними из тех родителей, выступающих по телевизору на пресс-конференциях. А я никак не могу взять себя в руки, Джилл, мне даже думать об всем этом не хочется. Я или впадаю в прострацию, или принимаюсь размышлять об Анне, где она, с кем…

Ее голос затих. Наступил тот краткий миг, когда ей удавалось отвлечься настолько, что в голове наступала какая-то пустота. Затем паника возвращалась. Джулии казалось, что она стоит на берегу штормящего океана, пытаясь отбиться от накатывающих волн. И у нее ничего не выходит: волны набегают одна за другой, захлестывая с головой. Все, что она может, – это постараться не захлебнуться.

– Ты справишься, – повторила Джилл. – Ты должна. Я сама пойду с тобой и помогу.

Если кто и мог ей помочь, так только Джилл. Она была из тех, кто верит в свои безграничные силы и по их вере им воздается. Джулия познакомилась с ней на курсах послеродовой йоги. Для самой Джулии занятия были лишь средством сбросить набранный за период беременности вес, тогда как для Джилл – способом быстро вернуть форму и возобновить фитнес и бег на марафонские дистанции.

После окончания курсов Джилл уговорила Джулию тренироваться вместе. После первой совместной тренировки Джулия зареклась продолжать: спина отваливалась, лицо покрылось красными пятнами. После второй она вдруг подумала: «А почему бы и нет?» После третьей, если и не стала фанатом фитнеса, то, по крайней мере, у нее появился азарт выбираться в тренажерный зал два-три раза в неделю.

И действительно, фигура подтянулась, животик стал плоским, мышцы, бедра и руки приобрели рельеф. Затем работа и материнские обязанности взяли свое. Она начала выбираться на фитнес раз в неделю, потом – раз в месяц, пока окончательно не забросила.

В отличие от Джилл, разумеется. Для той спорт был образом жизни, тем, для чего у нее всегда находилось время. В ее сфере внимания были: работа (агентом по снабжению на производстве лампочек), двое сыновей-близнецов, фитнес и муж Тревор. И она все это успевала. Правда, ее задача облегчалась тем, что Тревор, триатлонист и сантехник, был идеальным мужем. Он следил, чтобы не реже раза в месяц они с Джилл ходили вдвоем в ресторан (это правило не нарушалось, даже когда близнецы были грудничками). Частенько между кормлениями выпроваживал Джилл за дверь, чтобы она по-быстрому сбегала в суши-бар. В дополнение к этим достоинствам, он, подавая прекрасный пример сыновьям, каждую пятницу дарил жене цветы и не позволял ей ни за что платить, когда они выходили вместе. Что было довольно смешно, поскольку Джилл зарабатывала не меньше Тревора, и счет в банке у них был общим. Короче, лучше мужа, чем Тревор, и захочешь – не найдешь. Он был, правда, немного старомоден, за что Джилл над ним подтрунивала, но вместе с тем – обаятелен и романтичен, за что она его обожала.

– Анна где-то там, – сказала ей Джулия. – Моя маленькая девочка потерялась в огромном мире. Даже не могу тебе передать, что я сейчас чувствую, думая о том, как она страдает.

– А я даже не могу этого представить, – ответила Джилл. – И не хочу. Она вернется, Джулия, ты только верь.

– Это ведь моя вина. Если бы я тогда не опоздала…

– Ты ни в чем не виновата, – перебила ее подруга. – Ни в чем! Это был сбой, дурацкая случайность. И потом, ты не знаешь, что бы могло случиться в противном случае. Мы все постоянно ошибаемся, Джулия.

– Не могу перестать об этом думать. В голове только и крутится: «Если бы…» Если бы я зарядила сотовый… Если бы ушла с работы пораньше… Может, ничего бы и не случилось? Ужасно жить с таким грузом на душе.

– И не говори, – покивала Джилл. – Но это не то же самое, что быть виноватой. Ты не в ответе за дела какого-то подонка, похитившего твою дочь. Все эти «если бы да кабы» существуют всегда, Джулия. Всегда-всегда. Но заруби себе на носу: твоей вины в случившемся нет, и точка.

Похоже, Джилл действительно в это верила. Одно плохо: Джулия не могла с ней согласиться.

– А теперь, – продолжила Джилл, – у тебя есть шанс уладить проблему. Давай-ка, начнем готовиться к твоей пресс-конференции.

В полицейском участке Джулию и Брайана встретила инспектор Уинн, провела к себе в кабинет и жестом предложила присесть.

– Кое-какие новости у меня есть, – сказала им она, – хотя их не так много.

Инспектор облокотилась на стол, сжав пальцы в замок. На столе ничего не было, ни единого листочка.

– Полицейские с собаками работали всю ночь. Сразу должна отметить, что собаки великолепно обучены, однако следов они не нашли.

– И что теперь? – спросил Брайан.

– Продолжаем поиски. Что-нибудь всегда может обнаружиться: обрывок одежды, туфелька, учебник. И еще… – она немного замялась. – Утром мы задействовали команды водолазов, они обшаривают окрестные водоемы: каналы, пруды, реку.

Джулия почувствовала головокружение, перед глазами замелькали звездочки. Она моргнула, отгоняя видение маленького, покрытого тиной тельца, выуженного из илистого протока. Покачнувшись, она вцепилась в сиденье стула, чтобы не упасть.

– С вами все в порядке, миссис Краун? – поинтересовалась Уинн.

– Да, – ответила Джулия, покривив душой. – Мне просто нужно немного прийти в себя.

– Хотите чаю или кофе?

– Лучше кофе. С сахаром, если можно.

– Я вас понимаю, – сказала Уинн, вставая. – Мне очень жаль, мистер и миссис Краун, действительно жаль. Поверьте, мы делаем все, что можем.

Джулия верила. Оставалось только надеться, что этого будет достаточно.

Уинн повела их по ярко освещенному коридору. Перед массивной дверью она остановилась и повернулась к супругам.

– Вы готовы? – с профессиональным спокойствием спросила она и, не дождавшись ответа, прибавила: – Не волнуйтесь. Все будет хорошо.

С этими словами инспектор распахнула дверь и пропустила их внутрь.

Комната оказалась небольшой, но забитой под завязку. На длинном столе – четыре стакана с водой и четыре микрофона, рядом – четыре стула. Народу было не протолкнуться. Джулии сделалось плохо при мысли, что все эти люди пришли сюда за новостями об Анне. Все складные пластиковые стулья, стоявшие рядами, были заняты, те, кому не хватило места, толпились в проходах. В дверях, ведших на улицу, тоже был народ. Едва они втроем вошли, гул голосов смолк. Через какую-то секунду затишье сменилось шквалом фотовспышек и треском затворов фотоаппаратов.

Дурнота отступила, и Джулия почувствовала удивительную отстраненность. Она словно бы превратилась в актрису, играющую роль в пьесе. И вот в чем был фокус – Джулия помнила, как сама видела подобные «пьесы», ощущая эмпатическую дрожь:

– О, как же это ужасно! Даже не представляю, через что ей придется пройти! – с примесью гаденького любопытства и такого наивного самодовольства. – Уж со мной-то подобное произойти не может! Я такого никогда не допущу.

Но все быстро меняется. Ты внезапно обнаруживаешь, что сама стала частью событий, они происходят, независимо от твоей воли, и вот уже вся твоя жизнь – пошла вразнос.

Инспектор Уинн пододвинула стул, Джулия села. Брайан устроился слева, его руки нервно елозили по коленям. Уинн заняла третий стул. Четвертый остался пустым. Джулия не знала, будет ли кто-нибудь еще или здесь всегда стоит четыре стула.

Ее отчужденности пришел конец, когда Уинн произнесла:

– Сейчас мистер и миссис Краун зачитают свое обращение. Предупреждаю, отвечать на вопросы они не будут, момент достаточно тяжелый. Благодарю всех за понимание, – она взглянула на Джулию. – Приступайте, как только будете готовы.

На столе уже лежал лист с напечатанным текстом. Шрифт был крупным. Джулия тупо глядела на бумагу. Черные значки казались лишенными смысла.

– Миссис Краун? – подала голос Уинн.

Джулия продолжала молча смотреть на листок. Наконец, рассыпанные по нему букашки сложились в первое слово. И она начала читать.

– Вчера пропала наша дочь Анна. Может быть, она заблудилась, уйдя из школы, а может быть, была похищена. Ей пять лет… – Голос Джулии дрогнул, она подняла глаза к потолку, пытаясь унять подступающие слезы. – Ей пять лет, она – это все, что есть у нас в жизни. Если кто-нибудь видел ее саму или что-то, что может навести полицию на след, пожалуйста, сообщите, какими бы незначительными и тривиальными ни казались вам ваши сведения.

Она опустила листок. Произнесенные слова казались холодными, ничего не стоящими. И, кроме всего прочего, они не адресовались тому человеку, до которого Джулия хотела бы достучаться.

– Если Анна сейчас находится у вас, – продолжила она, – и вы смотрите эту передачу, пожалуйста, верните мне мою дочь. Отпустите Анну домой. Просто приведите ее назад, и все на этом закончится. Я ничего не буду против вас предпринимать. Вы останетесь на свободе, это я вам обещаю. Я никому не позволю вас преследовать. Мне наплевать на всякие законы и все прочее. Я просто хочу получить обратно свою дочь.

– Пожалуйста, – едва слышно прошелестел голос Брайана. – Пожалуйста.

И вновь тишину прорезал треск фотоаппаратов. Засверкали вспышки.

– Мистер и миссис Краун! – закричала из задних рядов какая-то женщина. – Как по-вашему, есть ли в случившемся вина школы?

«Есть, но не школы, – подумала Джулия, – а матери. Вот о чем надо спрашивать». Она почувствовала, как по шее и лицу пополз румянец. Попадая в стрессовую ситуацию, оказываясь застигнутой врасплох или стыдясь, она всегда краснела. Джулия ненавидела этот румянец, потому что он ее выдавал. Если ей случалось ляпнуть глупость или она не знала ответа на вопрос, у нее не получалось как-нибудь нагло выкрутиться. Предательская, жаркая, красная волна заливала лицо.

Джулия уже открыла рот, чтобы ответить (когда она ощущала себя не в своей тарелке, ей всегда казалось, что надо как-то объясниться, – еще одна дурацкая привычка), но Уинн жестом велела ей промолчать и сама склонилась к микрофону.

– Никаких вопросов, – повторила инспектор. – Спасибо за внимание.

Она поднялась и, положив руку на плечо Джулии, вполголоса добавила:

– Все, мы можем уходить. Вы хорошо держались.

Втроем они вновь вошли в кабинет Уинн. Там их уже ждали три пластиковых стаканчика с кофе. Уинн положила сахару, а себе еще и сухого молока, размешала.

– Мы просмотрели записи камер видеонаблюдения, – сообщила она. – К сожалению, ничего интересного не обнаружилось.

– А Анна? – спросила Джулия. – Она есть на тех записях?

– Есть.

– Можно мне посмотреть? Я бы очень хотела ее увидеть.

– Конечно, можно. Минуточку. – Уинн поднялась, вышла в коридор и кого-то позвала.

После краткого разговора она вернулась и сказала:

– Идемте.

Джулия же ожидала увидеть размытые, едва различимые фигуры, однако видео оказалось отменного качества. Черно-белое, но чистое и очень четкое. Камера смотрела прямо на чугунные ворота, наверное, она была установлена над входной дверью школы. Джулия различила толпившихся за воротами родителей, они разговаривали друг с другом или по телефонам.

«Именно там мне надлежало быть, – в сотый раз подумала она. – Если бы я тоже оказалась на этой записи, ничего бы не случилось».

Она представила, как входит в кадр слева, улыбается знакомым, обменивается приветствиями и ничего не значащими любезностями, затем поворачивается к воротам, как делала всегда, и принимается ждать. Вот-вот распахнутся двери, наружу выбегут дети в сопровождении учителей, и их разноцветная толпа понесется к воротам, где стоят родители.

Она даже ощутила пронзительную радость, какую чувствовала всякий раз, видя лицо Анны после целого дня разлуки. Встретив, она целовала дочь, вела к машине, сжимая ее теплую ладошку, они возвращались домой. Там Джулия кормила Анну, купала, читала ей книжки, привычно погружаясь в любовь и счастье.

Но Джулия в кадре так и не появилась. Из открывшихся дверей высыпали ученики, некоторые бегом побежали к воротам, другие шли спокойно, неторопливо. В самом центре она увидела Анну.

Дочка была с Амелией, своей новой лучшей подругой. Но вместо того, чтобы беззаботно болтать, Анна не сводила глаз с ворот. «Меня высматривает», – поняла Джулия.

А ее-то там как раз и не было. Той, которой следовало обнять дочь, как только малышка шагнет за ворота в огромный, опасный внешний мир. Который в итоге ее и поглотил.

Детей сопровождали две учительницы – мисс Сандерсон и мисс Грегори. Первая, высокая, спортивного сложения, где-то под сорок, шла впереди. Вторая, девушка лет двадцати – Анна ее обожала – сзади.

Выйдя за ворота, мисс Грегори посмотрела направо, на одну из матерей с книгой в руках. Женщина что-то произнесла. Наверное, что-то вроде: «Вот та книжка, которую я вам обещала». Или: «Слышала, вы поклонница «Даунтона»? Вот вам их ежегодник». Или: «Думаю, вам понравится, это, можно сказать, современная классика».

Мисс Грегори протянула руку над головами детей и взяла книгу. Сказала что-то мисс Сандерсон, та повернулась к ней, улыбнулась. Анна теперь была на краю кадра, у левой створки ворот. Девочка тоже посмотрела на учительницу. Сердце Джулии екнуло, когда она увидела лицо дочери. Анна явно была чем-то озадачена, казалось, она что-то хочет спросить. И Джулия догадывалась, что именно.

То, что могло бы ее спасти.

Если бы она это сделала, мисс Грегори тут же увела бы ее обратно.

Но мисс Грегори была занята. Секунду спустя Анна посмотрела куда-то влево, вышла из поля зрения камеры и канула в никуда.

Вот так все и случилось. Учительница на миг отвлеклась, и этого оказалось достаточно.

Джулия закрыла лицо руками. Перед глазами стояла Анна, так и не задавшая спасительный вопрос. Почему, ну почему она этого не сделала? Слишком хорошо воспитана, чтобы прерывать разговор взрослых? Или что-то вдруг отвлекло ее внимание? Может быть, поэтому она ушла?

– Как видите, толку от записи немного, – сказала Уинн. – К сожалению, за пределами школьного двора видеокамеры не установлены.

– Значит, виновата все-таки школа? – спросил Брайан.

– Не могу вам определенно сказать. – Уинн глотнула свой кофе. – Что верно, то верно, система безопасности у них могла бы быть и получше. Но ни одна система не совершенна. Мы привыкли думать, что это так, но на самом деле риск есть всегда. Поэтому они так важны для нас.

– Разумеется, – согласился Брайан, – но они все же должны были установить дополнительные камеры! И учителей, сопровождающих школьников, нужно больше!

– Я вас понимаю, но этот вопрос вам лучше обсудить со школьной администрацией, мистер Краун, – ответила Уинн. – На данный момент мы имеем то, что имеем. А именно: девочка вышла из поля зрения камеры, и ее следы потеряны.

– Но зачем?.. – воскликнула Джулия. – Зачем она отошла?

– Не знаю, – покачала головой Уинн. – Объяснений можно придумать множество. Ей могло показаться, что к школе подъезжаете вы или кто-то еще. Или она увидела щенка, которого захотела погладить. Или что-то ее заставило. Проблема в том, что все произошло слишком быстро, а случиться могло что угодно.

– Вы опросили других родителей? – задала вопрос Джулия, вдруг почувстовав себя до странности спокойно. То ли потому что вконец выбилась из сил, то ли из-за шока, вызванного видом Анны на записи.

– Да. Несколько человек ответили, что, кажется, видели Анну, выходившую из школы, но они не уверены.

– Но все же видели? – продолжала настаивать Джулия. – Кто конкретно?

– Две матери вроде бы заметили Анну, стоявшую у ворот, но они полагали, что ее кто-то встречает.

– Видели и не проконтролировали? – Голос Брайана зазвенел. – Заметили одинокую девочку и не потрудились проверить?

– Мы спрашивали их об этом. – Уинн сделала еще глоток. – Нам ответили, что сначала забрали своих детей, посадили их в машины, а когда вернулись, Анны уже не было. Никакого значения этому никто не придал. Женщины были уверены, что девочку встретили, как полагается, родители.

«Встретили как полагается».

Последние слова повисли в воздухе, словно топор палача. Инспектор Уинн неловко заерзала в своем кресле, видимо сообразив, как это прозвучало. Брайан молча смотрел в окно.

Джулия отставила стаканчик. Кофе давно остыл, сделавшись мерзким на вкус. С того момента, как Анна пропала, запах еды вызывал у Джулии тошноту. Пусть на записях камеры ничего не было, у нее сложилось собственное представление, как все произошло: Анна выходит за ворота, оглядывается в поисках мамы, папы или бабушки, кое-кто из родителей, мельком поглядев на девочку, наклоняются к собственным чадам, целуют их, спрашивают, как прошел день, в то время как Анна идет куда-то в сторону, продолжая высматривать родителей.

Тут кто-то ей что-то говорит, какую-то ложь, потом спрашивает, все ли с ней в порядке, берет за руку и уводит. И никто ничего не замечает.

Да, во всем виновата она, Джулия. Школа тут совершенно ни при чем. Вероятно, они могли бы приглядывать за детьми получше, но вина целиком и полностью лежит на ней самой. Поспей она вовремя, ничего бы не случилось. Наверняка Брайан попытается судиться с администрацией школы, обвинив их в небрежности, но что толку? Анну это не вернет.

Из глаз полились слезы, Джулия отвернулась, устыдившись своего горя. У нее нет права горевать, она может лишь осуждать себя.

– Миссис Краун, – произнесла Уинн, – если хотите, мы ненадолго прервемся, есть еще пара вещей, о которых я желала бы с вами поговорить.

– Ничего, я в порядке, продолжайте.

– Мне хотелось бы, – начала Уинн, глядя на Брайана, – иметь больше информации о вашем отце. Нам пока не удается напасть на его след.

– Я ничего не знаю, – ответил тот. – Поговорил с матерью, она тоже не знает его адреса.

– Понимаю, – медленно кивнула инспектор. – Но я была бы очень не прочь побеседовать с вашим отцом.

– Вы намекаете, что мой отец под подозрением? Это же смешно!

– Ни на что подобное я не намекаю. Просто хочу с ним поговорить. Нас интересует все, что выбивается из обыденного хода вещей. Если есть хоть какая-то зацепка, нам это очень бы помогло.

Джулия в упор смотрела на Брайана. Тот сидел, уставившись в пол. «Если сам не скажет, это сделаю я, – подумала она. – Это поможет вернуть Анну, у меня нет выбора».

– Он мог уехать не один, – не выдержав, произнесла она. – С одной из своих коллег, которая исчезла одновременно с ним. Только я не знаю ее имени.

– Прекрасно, – кивнула Уинн. – Уже кое-что, с чем можно работать. А имя мы узнаем.

Брайан тяжело, ненавидяще взглянул на Джулию, затем повернулся к инспектору:

– Что-нибудь еще?

– Только одно. Могут начать звонить всякие сумасшедшие. Утверждать, что видели Анну или что она у них. Мы, разумеется, будем проверять все сигналы, однако нам нужно что-либо, что поможет отличить правду от лжи.

– О чем вы? – удивился Брайан. – Думаете, что люди будут вам специально врать?

– Увы, да. К нам часто поступают анонимные звонки о том, что кто-то якобы видел пропавшего человека или даже что держит его в заложниках.

– Но зачем? – спросил Брайан. – Зачем кому-то делать подобное?

– Не знаю. Может, им заняться больше нечем? Я к чему веду: нам требуется какая-то информация, которую мы будем держать в загашнике.

– Например? – поинтересовалась Джулия.

– Что-то такое, о чем будет знать только тот, кто действительно похитил Анну.

– Понимаю, – кивнула Джулия. – У нее есть круглое родимое пятно размером с десятипенсовик. На правом бедре.

Она представляла родинку как наяву. Увидев новорожденную дочь в первый раз, Джулия сперва невзлюбила это пятнышко. Оно показалась ей печатью несовершенства. Невзлюбила настолько, что даже спросила у врача, нельзя ли ее удалить. Тот ответил, что можно, но рекомендовал прежде подумать, поскольку речь идет о месте, обычно скрытом одеждой. И добавил, что у некоторых народов родинки считаются знаком божьего благословения на великие дела. Вернувшись домой, Джулия долго размышляла и решила родинку не трогать. Как бы там ни было, та была частью тела дочери, и только сама Анна могла решить, как поступить. Постепенно Джулия полюбила это пятнышко. Меняя Анне подгузники, Джулия каждый раз целовала дочкину ножку. Это стало их общим секретом.

И вот теперь сокровенная родинка сделалась опознавательным знаком. В одном этом крылась вопиющая неправильность. Все стало еще труднее, реальнее, неотвратимее. Нервы у Джулии сдали.

Она начала рыдать и не понимала, сможет ли когда-нибудь остановиться.