Благодати больше нет
Мила Коротич
…ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь
не может отлучить нас от любви Божией.
Послание к Римлянам 7:39(а)
«Джек» даже не дрогнул, когда мы вышибли дверь.
– Стой! – выкрикнул Престон, направив свой «кольт» на психа. – Отпусти ее и брось нож.
Аркхемский потрошитель, как прозвали его газетчики, и не думал двигаться. Он посмотрел на нас спокойно, словно корзинки тут плел, а мы в гости зашли. Добродушный толстяк, похожий на Санта-Клауса, – такой легко входит в доверие, а потом весь город заходится в ужасе, читая утренний выпуск «Аркхем эдвертайзер».
Вот, новая жертва лежала на залитом кровью столе и билась в судорогах. «Рыба на берегу», – пришло мне в голову неуместное сравнение. Такие же круглые глаза и конвульсии всем телом. Я потом уже разглядел, на снимке в участке, что эта негритянка была связана скотчем – гад примотал ее руки к телу вкруговую. Сейчас, в мертвом свете газового рожка, я разглядел только смятые липкой пленкой губы девочки. Они сжались морщинами как у старухи. А тело билось, билось в конвульсиях.
– Брось нож, – повторил Престон, приближаясь к убийце. – Ты на мушке. За окном пять полицейских нарядов и ее родные, – кивнул он на жертву. Это была чистая ложь. Местные черные не рискнули пойти за нами в туман.
– Там плохое место. – Большой сутулый негр явно боялся. – Мамбо-вуду говорит: нельзя ходить в этот туман. Сестру не спасти уже.
И они не пошли, пятеро из ее черных братьев. Мы пошли. Двое белых, из «Престон и Ко», частного сыскного агентства. Вильям Престон и Лесли Джойкрафт.
«Джек», похоже, и не думал сопротивляться. Так же спокойно смотрел на нас. И нож, большой кухонный нож-топор, он аккуратно положил у запрокинутой кудрявой головы негритянки. И тут Престон слишком легко ему поверил. Поверил и сделал шаг вперед.
«Джек» резко выпростал руку и схватил оставленный нож. Раз – и хрустнула ключица Престона. А убийца метнулся к окну с резвостью, неожиданной для такого пузана, как он. Плесенью пахнуло из выбитой им фрамуги.
– За ним, – прорычал Престон, уже у меня за спиной, – не упусти, я дождусь копов.
Это Вильям себя успокаивал, наверное. Оставаясь в луже крови, своей и чужой, на полу, в доме прислуги давно покинутого поместья, ему надо было во что-то верить.
Туман на болотах за Аркхемом мог спрятать кого угодно, но я чуял запах крови. Горячий запах. Нельзя ждать, пока он остынет, пока его слижет туман и испарения этих болот. Заброшенная усадьба «Торба» пряталась в белой вате за спиной. Но придет же утро и туман отступит. Сейчас главное – не упустить Потрошителя, и я иду на звук, на шорохи, на горячий запах крови, на смрад безумия.
Чавкающая жижа под ногами сегодня мой друг – я слышу, куда бежит сумасшедший санта-клаус. Да и бежать тут особо некуда, если хочешь жить. Сады и поля «Торбы» съедает топь: бывшие хозяева так с ней и не справились. Затхлый запах мертвой воды выгнал людей из усадьбы и победил. Там не пройти. Топь проглотит тебя. Остается два пути. Первый – назад через дом прислуги в Аркхем, но там полиция, комиссар предупрежден – Грейси обещала, что не даст ему покоя, пока не вышлет своих ребят нам на подмогу. А уж если она обещала, то сделает. Моя девочка! Второй путь – по краю топи к негритянской деревне. Они не пошли с нами, но пройти там белому незамеченным – невозможно.
– Мы встанем с факелами по краю тумана, – решительно говорил большой брат маленькой негритянки. – Наши мамбо-вуду узнают чужого, если он выйдет к нам. Хунган сможет его задержать. Мы пошлем мальчика к тебе сказать. Он найдет. Гри-гри тебе.
Мужчина протянул мне маленький холщовый мешочек. Странные знаки были начерканы на нем. Я усмехнулся и отверг было подарок:
– Мой Бог сам защитит меня. – Нательный крестик висел у меня на шее с первого причастия.
Толстые губы негра искривила усмешка, и он еще раз молча предложил свой талисман. Я пожал плечами и сунул мешочек в карман плаща.
Три старые негритянки тут же, при мне, закружились в странном танце, рассыпая муку вокруг себя. Барабаны чернокожих мерно стучали в такт моим шагам.
Но этот выродок бежит в сторону хозяйского дома! Понятно, хочет спрятаться там: тридцать комнат – и я буду искать его до Рождества! Нет, приятель, так не пойдет! «Джек» не должен быть быстрее меня, а бежит как спортсмен из Мискатоникского университета. Его тень почти исчезла в тумане. Я его теряю? Нет, вот он – силуэт снова замаячил в зловонном тумане. Появился и… раздвоился? Их двое: один стоит неподвижно, раскинув руки, готовый схватить, другой убегает в туман. Бегу за тем, который движется. Но не ошибся ли я? Затылком чувствую, что тот, второй, смотрит мне в спину. Сообщник? Запах смрадного пота, идущий от убегающего «джека», убеждает – я, как ищейка, иду по верному следу.
Но вот в впереди снова – двое. Один остановился и замер в странной позе, словно подставив голову для удара, другой – мчится в туман. Снова запах выручает меня – вонь, похожая на дохлую рыбу, есть только у одного. А тот, другой, неподвижный, без запаха, готовый к прыжку, я уверен, что-то сбросил с себя.
И только когда в третий раз «джек» раздвоился, оставив вместо себя бесформенную глыбу-колонну, в которую я чуть было не врезался, до меня дошло – мы бежим по кладбищу «Торбы». Кресты и статуи, вросшие в осклизлую землю, прятали убийцу, запутывая мой путь в сыром тумане. Да, мне стало легче от этой простой мысли. Она объясняла тот ужас, который закрался в душу простыми совпадениями. Нет никаких сообщников или страшных тварей, шевелящихся в сумраке за спиной. Нет тех, кто успел спрятаться, пока ты поворачивал голову. Никто не сверлит взглядом твой затылок. Просто шорохи в тумане и запущенное старое кладбище на краю болота.
Но тут случилось самое непонятное: душераздирающий крик, крик, переходящий в булькающий клекот, раздался впереди, и я буквально споткнулся о рыдающего убийцу. Он катался по земле, выл и клекотал что-то безумное. Перекошенное лицо его испачкалось, а одежда висела клоками, словно он вырывался из лап монстра.
– Вставай, скотина! Отбегался! – Я пнул его в толстый живот.
Тот затрясся как желе, и стало почему-то гадко и жутко, словно я вляпался в медузу. Убийца безумными глазами смотрел на меня, а потом вдруг захохотал и обнял мои колени. Потом посмотрел в туман за моей спиной и завизжал, отпрянул и снова завизжал, глядя уже вперед. Ужас непонятного снова закрался мне в душу, но с ним и разочарование: маньяк сошел с ума, не тюрьма ему светит, не эшафот, а санитариум Аркхема. Жертвы останутся неотомщенными. Та искромсанная негритяночка в домике прислуги, молодая рыжая девушка, скальпированная на прошлой неделе, и еще блондинка с вырванным позвоночником – их души будут гнобить мерзавца на том свете. На этом толстые стены клиники для душевнобольных защитят его от человеческого возмездия. Кому-то эта визжащая тварь отрезала конечности и обмазывала слизью, кого-то топила в бочке с водой, но у всех, у всех до единой жертвы были вырваны с мясом пряди волос на затылке и висках. Если бы полиция не приняла меры, этого психа называли бы не аркхемским джеком-потрошителем, а местным суини тодом. Полоумный пузан вдруг примолк и, как немтырь, вытянул руку вперед, а потом глянул на меня, ища поддержки.
Ветер с болот рванул туман на мгновение, и темная глыба главного дома «Торбы» открылась нам. «Джек» снова завыл в ужасе. Но в тот краткий миг тишины, когда моим глазам открылся остов покинутого особняка, я отчетливо увидел вместо дома изъеденный червями голый череп чужой твари с десятком пустых глазниц и мертвым оскалом. Что-то шевельнулось в нем, черное и непостижимое, и тут убийца снова завыл. Видение пропало, спрятанное туманом.
Нет, хватит с меня бреда и психов, безумие не заразно. Передо мной главный дом «Торбы» и главный убийца Аркхема. Скоро рассвет, и я знаю дорогу отсюда. Только бы этот псих заткнулся – его вой вынимает душу. И с размаху бью его в грязную сопливую рожу. Фу, мерзость, слизь…
…Теплые ладошки Грейси вырвали меня из кошмара. Она озабоченно смотрела на меня, совсем как ее мать. И говорила с той же интонацией:
– Тише, тише, это только сон. Посмотри, за окном – солнышко.
Мы с Богом очень поссорились, когда моя жена ушла к нему. Теперь я тайно благодарю его, что он не забрал в той страшной аварии и дочь. Грейси спасает меня от кошмара пустоты. Сегодня она уложила русые волосы волнами, совсем как взрослая. Безумно похожа на свою мать в день нашего первого свидания. И платье на ней того же бирюзового цвета. Ох, неужели?!.
– Может, бросишь свою работу? – спрашивает дочка. – Ты стал засыпать днем, прямо в офисе. Мистер Престон уволит тебя за лень. Или за то, что мнешь бумаги, как подушку.
Она шутит, и мне становится легче.
– Может, скажешь, куда собралась? – Слабая надежда оставить ее моей маленькой девочкой навсегда у меня еще оставалась.
Грейси хитро поводит глазками:
– С тех пор как мой папа очистил город от Потрошителя, девушки могут спокойно ходить по вечерам, верно? На танцы, папа, в школе сегодня танцевальный вечер. Говорят, будут новые мелодии Армстронга. Еще, наверное, придут первокурсники из Мискантоника. – Она дразнит меня. Грейси, моя девочка, ты любишь смотреть мюзиклы в кино и хорошо относишься к поющим неграм. – Может, даже будут танцевать. Если их не прогонят наши глупые мальчишки. Пойдем со мной? Будешь героем вечера.
О нет, увольте! Я уже порядком устал от фотовспышек и рукопожатий. И Престон, похоже, мне завидует. Не хватало еще…
– Дорогая, возьми плащ, я зайду за тобой в школу. – Это все, что я должен сказать сейчас своей расцветающей дочке. Она не все знает про потрошителя, и хорошо, что не знает. Я машу ей рукой из окна. Она – на солнечной стороне улицы, улыбается и отвечает. Ветер закружил подол ее платья, и оно рванулось вперед как… занавеска в заброшенном доме на болотах. Моя девочка свернула за угол, и улица сразу померкла.
Может быть, я просто стал хуже видеть, надышавшись ядовитых болотных испарений, но с той проклятой ночи краски мира поблекли и я все чаще вижу серую мглу над Аркхемом. Словно небо теряет цвет, перед тем как на нем появятся грозовые тучи. Гроза еще за горизонтом, никто не знает о ней, а лазурь уже выцветает. В ночных кошмарах, из которых меня выхватывает Грейс, я вижу город в тумане, то там, то здесь слышу шаги и шорохи. Даже фигуры можно различить, но они не все – человеческие. Странные силуэты идут куда-то, хаотично и бессмысленно пересекая улицы. И никто не смотрит на меня.
С каждым разом город обретает все больше подробностей. Это Аркхем, без сомнения, я узнаю дома, магазины, кафе, где мы обедали, но все словно прахом посыпано. Жирная копоть на стенах, слизь в углах и подворотнях. Сегодня во сне я поднял голову и увидел «Торбу». Особняк возвышался над городом, нависал, был огромным голым черепом чудовища и смотрел на меня. Я едва смог отвести глаза, чернота шевелилась за пустыми глазницами-фрамугами, и вдруг рваные шторы или пучки щупалец вывались из них прямо вниз. Задрожали, затрепетали, извиваясь. Я даже не смог закричать от ужаса. Меня разбудила Грейс.
Сегодня я впервые увидел щупальца. Ночь за ночью мой кошмар – чужой нечеловеческий Аркхем – становился все отчетливей, детальней. Повторялся раз за разом, обрастая новыми подробностями, деталями. А когда колыхнулась юбка дочери, мне стало удушающе страшно. Как в своем сне, я хотел, но не смог закричать от нахлынувшего ужаса. Я боюсь, что понял, как дальше развернутся события. Бог, если Ты есть, сохрани мою дочь и мой разум!
Новые убийства начались через три дня после того, как я сдал «джека» на руки полицейским. Ночь пришлось провести на болотах у «Торбы». Днем дотащить этот сгусток соплей будет легче, решил я. Я вырубил его, связал ноги и руки, а сам старался не смотреть в сторону темного пятна в тумане. В ту проклятую ночь, заснув на болотах, я увидел первый кошмар: в сумраке, в живой и равнодушной тьме, среди зыбких огней нечто черное и бесформенное протянуло ко мне холодные щупальца. Они пузырились и дергались, а потом отделились от огромного, но невидимого тела, полетели ко мне и исчезли за пару футов от моего лица. Я не мог двигаться от ужаса. Все детские страхи ожили во мне и сковали как наручники. Но тут я проснулся, дрожа: взмок от страха.
«Потрошителя» мы с Престоном отдали топтавшимся у болот полицейским, он так и не образумился. Уже не появился тот кровавый санта-клаус со спокойным взглядом. Слюнявый истеричный безумец его, похоже, вытеснил. В лечебнице ему самое место.
Мы мгновенно стали героями города и тайными врагами копов. Оно и понятно: частные детективы обошли тех, кто проедает деньги честных налогоплательщиков, а должен был бы землю рыть, чтоб спасти их дочерей. И все бы хорошо, но я стал видеть кошмары, где люди и чудовища переплетались в объятиях, сражались и поедали друг друга или перекраивали друг друга по своей воле, создавая новых монстролюдей и человекоподобный тварей. Бесформенные сгустки протоплазмы нянчили розовых младенцев, красивым девушкам сверлили черепа и вставляли маленького спрута прямо в мозг. Священника-мулата опускали в глубокий колодец, где его ждала живая тьма кишащих щупалец. Он бормотал что-то про ужасный конец и бесконечный ужас, прежде чем захлебнулся кровавой пеной. Я не говорил Грейси, но уже пару дней мне не нужно спать, чтобы явился этот ужас: достаточно уставиться в темный угол или задержать взгляд на ком-то больше чем на пять секунд.
Через три дня после заточения «джека» в Аркхем Санитариум, к нам в контору пришел сам шеф местной полиции. Пришел в гражданском, как частное лицо, принес контрабандных кубинских сигар, и это был плохой признак. После третьей сигары стало ясно, зачем он пришел.
– Мы придержали газетчиков, чтобы не было паники. Но вы, парни, нам задолжали очень сильно, – сказал он, выпуская сизый дым в потолок. – Вы схватили не того. Вчера ночью в реке выловили еще один труп. Свежий. И все те же скальпированные части. Будет лучше, если вы сами исправите свою оплошность.
Он выложил конверт со снимками. Свежими снимками жертвы. О небеса, я узнал жертву. Видел в одном из своих видений.
Яснее ясного – потрошитель на свободе. И я точно знаю – это невозможно. Как невозможно и то, что кто-то со стороны работает под него. Тот же почерк, та же манера, то, о чем мы не сообщали газетам.
Так началась неделя спокойствия в городе и наш недельный ад в агентстве. Мой персональный ад углублялся с каждым днем, кошмары становились все реальнее, и я должен был молчать, чтобы сберечь разум и дочь.
Конечно, первым делом мы с Престоном проверили, как поживает наш «джек». Спеленутый как куколка, пристегнутый к каталке кожаными ремнями, он только плакал и подвывал. Никого не узнавал. Он почти потерял человеческий облик, перемотанный серыми полотнищами, поглотившими его.
– А когда наступает ночь, приходится колоть ему седативное, – поделилась медсестра. – Он боится темноты и кричит нечеловечески. Я давно работаю в клинике, но такого воя не слышала. У нас даже «растения» с лоботомией начинают нервничать.
Я пригласил даму на кофе после дежурства из благодарности, хотя мог бы этого и не делать: как частный детектив, я собирал сведения о пациенте, которого ненавидел весь город. Ей не было смысла что-то скрывать от «спасителя Аркхема», как зачем-то меня прозвали журналисты. Она же, расчувствовавшись, проговорилась еще о многом. Она надеялась на продолжение, но даже кофе не входил в мои планы. Если у нее есть хоть капля мозгов, то она не придет в предложенный мной ресторан. Я-то уж точно не приду. Я лгал профессионально, лишь бы разговорить эту рыхлолицую деву-перестарку. Меня почти тошнило от ее пуританских детских ужимок, но я терпел до последнего. Пока не увидел, как белый сестринский чепец на ее голове зашевелился и свернулся в многоротую тварь. Я глянул в окно: да, оно снова смотрело на город, то мерзкое чудовище из кошмаров. Видение появилось среди дня, при полном свете.
Я спешно закончил беседу и вышел, пока страх не просочился наружу и не лишил меня возможности двигаться. Истерия в доме умалишенных – умоляю, увольте!
И снова город подернулся едва заметной серой пылью. Дома и воздух изменили цвет, осиянные цветом, не поддающимся описанию. Не знаю, чувствовал ли в тот момент кто то же, что и я, но вой сумасшедших провожал меня из Аркхемского санитариума.
Люди шли, немного иначе переставляя ноги, ни собак, ни кошек не было видно на улицах. Неужели только я замечаю происходящее? Я схожу с ума? Это был первый мой кошмар днем, когда я не спал, не терял сознание и мог двигаться по своей воле.
Забежав в панике в подворотню, в сырой и темный переулок, я прижался к стене, чтоб перевести дыхание. Тут же что-то склизкое коснулось моей щеки. Плесень на стенах. Как в моем ночном кошмаре. Да, сходство разительное. Оно проявилось еще больше, когда мимо подворотни по улице прополз инвалид. Он тяжко переваливался на своих дешевых протезах-руках. Ноги волочились по земле, извиваясь, как щупальца осьминога. Он плакал. Слезы текли по измазанному грязью изможденному лицу – не было возможности их вытереть, не упав совсем. Одежда была порвана местами и испачкана. Наверное, его избили и ограбили.
Не жалость, а ужас охватил меня тогда, когда он глянул в темноту подворотни. Посмотрел, не ожидая ничего увидеть в темноте. И злость, ненависть, смешанная с бессилием, читалась в его взгляде. Тогда я понял, что мир катится в ад, уже совершенно точно, но, скованный ужасом адской тьмы, не в силах был что-то сделать. Даже двинуться. Тут я упал без сознания.
Не знаю, сколько я так сидел у стены. Но когда чувства вернулись ко мне, странного света я уже не замечал. Казалось, все прошло. Вечером мы обсуждали с Престоном добытые сведения.
Проклятый санта, сумасшедший потрошитель, был служкой в одном из костелов города. Жил там же, в сторожке. Его патрон, священник, но совсем не святой, отдал Престону то, что не отдал копам: личный дневник «джека». Отдал под нажимом, когда мой партнер намекнул, что расскажет пикантную историю об одной маленькой китаянке, принявшей в дар от белого миссионера не только спасение души, но и младенца в чрево. Там и дальше были разные подробности, в результате которых почти все – умерли, но святой отец почему-то слушать не захотел, а предпочел перейти сразу к делу – принес дневник и рассказал, что раньше Кортон, вот как звали джека, увлекался богомерзкими ритуалами и чернокнижием, но раскаялся и стал служкой в приходе.
– Похоже, Кортон не раскаялся до конца, или я не смог вовремя разглядеть следы безумия в нем, – сетовал священник. Конечно, ему, как душепопечителю, было просто некогда…
Мои сведения дополнили картину – Кортон дважды сбегал из Аркхемской клиники уже после того, как мы его туда упрятали. Но недолго и недалеко – приходил добровольно сдаваться буквально через час. Сейчас он даже двигаться сам не может – кости размягчены, и мышцы ослабли очень быстро. Дата последнего побега совпадала с убийством. И мы вздохнули с облегчением. Читать дневник надобность отпала.
Но два вечерних гостя снова испортили нам жизнь. Один, сержант Вудз из полиции, принес пакет со свежими снимками и отчетом. Всем своим видом полицейский дал понять, что знает, что внутри, и презирает меня. Но сказать – не сказал ни слова. На черно-белых бездушно контрастных снимках с холодной четкостью просматривались все детали нового убийства. Тот же почерк, то же скальпирование. Жертва – медсестра из санитариума.
Второй гость говорил. Мальчишка из черного квартала. Запыхавшийся и испуганный, он вышел и темноты, черный как она сама, и произнес:
– Мамбо-вуду сказали: «Ты потерял гри-гри. У тебя нет защиты. Бойся лярвы».
И тут же скрылся в темноте. Она растворила его, и снова я ощутил приближение кошмара. Да, он прав, холщовый мешочек я потерял еще на болотах, наверное. Крестик, похоже, там же.
Пережив очередной мучительный сон, в котором чудовища с мерзкими кожистыми лапами выходили из нашей реки и заходили в дома города, я понял, что солнечный свет не избавляет меня от ужаса. Разрушение моего мира продолжалось.
Гипотеза о причастности потрошителя Кортона к убийствам рухнула, когда следующей жертвой стал сутулый негр из черного селения у болот. И дальше каждый день непойманный потрошитель с методической точностью выбивал всех, с кем мы так или иначе имели дело в расследовании. Но самое страшное для меня – убийства сливались с моими видениями. Странная гипнотическая связь с убийцей разрывала мне разум и душу. Мрак все больше захватывал мой мир. Тот, кого я видел в лапах монстров во сне, умирал и в реальности. Если я телепатически связан с убийцей, то это надо использовать против него же. Сегодня я решил рассказать о предчувствиях Престону. Грейси, вырвав меня из очередного припадка, только утвердила мои намерения. Ради Грейси, ради нее и человеческого будущего города.
Не было смысла искать Престона – он сам придет в контору через час. Я открываю дневник убийцы и начинаю читать наугад, чтоб скоротать время. Страшная правда открывается мне: Кортон видел то же, что и я!
Его оккультное прошлое, мистические учения и мерзкие ритуалы помутили его разум или дали силу провидца. Он считал, что второе. Мир, по его словам, стоял на грани падения. Чудовища извне устремили свои бесчувственные взоры на нашу планету, и удара уже не отвести. Они нападут сразу и со всех сторон: проснутся монстры древности и демоны тьмы из бесчисленных миров и пространств. Лицо мира изменится. Но он, последний воин, будет сопротивляться, пока есть силы. Он видит тех, кого твари сделают своим орудием, и в его силах уничтожить эти оболочки сейчас.
Я пропустил, потрясенный, несколько страниц, и когда смог опомниться и читать дальше, увидел четкие и подробные, как в медицинской карте, описания чудовищ и жертв, которыми они будут пользоваться. Дальше – что надо сделать, чтоб человек стал непригоден монстру. И потом еще несколько страниц дневниковых описаний препарирования своих жертв: блондинки с вырванным позвоночником, скальпированной рыжеволосой девушки, маленькой негритянки – они должны были стать суккубами.
Заканчивал он дикой записью: «Прости меня, Боже! Раз других Ты простить уже не силах! Преисполнилась чаша терпения Твоего. Прости и прими их души. С телами я расправлюсь сам. Благодати в нашем мире больше нет, а мы и не заметили».
И новый кошмар накрыл меня с головой. Грейси, Грейс, Благодать!
Мои руки закоченели от веревок. Все тело ныло. Вкус крови во рту. Я провел языком по разбитым губам. Престон и Вудс сидели напротив меня в серой комнате, покрытой склизкой пылью. Сумрак все сгущался, залезая в окна. Пахло плесенью и болотом. Рваные портьеры колыхались в выбитых окнах как щупальца морского чудища. Мертвая Грейс лежала на кушетке, изрезанная, как и все остальные жертвы ранее.
– Подонок! Псих! – плюнул мне в лицо Престон.
И кто-то еще был в комнате, я чувствую. Никогда еще я не ощущал такого сильного присутствия неизвестного и невидимого. Физическая боль не смогла заглушить этот прожигающий насквозь ледяной и безучастный взгляд в затылок. Кто там? Кто это?
А потом Престон отошел к окну и внезапно закричал от ужаса. Вудс обернулся на крик и окаменел. На стене напротив окна в заброшенном главном доме «Торбы» висело треснувшее зеркало. Я увидел в нем спускающуюся с неба и шевелящую щупальцами огромных размеров глыбу непередаваемого цвета. Она была похожа на многоглазый череп или разрушенный дом…
Господи, я знаю, уже поздно – Ты не слышишь. Прости мою гордыню.
Надо ли смеяться в наступившем аду?
* * *
Не могу понять, что со мной происходит. Я забываю свое прошлое, ничего не осталось от детских лет, лица близких поблекли и постепенно исчезают из воспоминаний. Даже недавние времена словно подернулись туманом.
Похоже, я действительно меняюсь. Кто-то словно бы стирает меня, но не из жизни, а из моей собственной памяти. Но для чего? Убить было бы куда проще. Значит, мои мысли и воспоминания важны сами по себе и их надо обязательно сохранить.
И я с удвоенной энергией принимаюсь за свои записи, пока еще видят глаза. Писем осталось совсем немного – буквально несколько штук. А новую почту не приносят уже три дня. Утром, сквозь беспокойную дрему, я вроде бы слышал какие-то стуки у дверей моего кабинета. Но открывать не пошел: наверное, очередной посланец ученого совета с очередным бессмысленным, фальшиво-вежливым предложением.
Стучали долго. Размеренно и сильно, как будто не костяшками в дубовую панель, а – молотком забивали гвозди. Может, то был всего лишь ремонт? Здание старое, и в Мискатонике то и дело что-то подновляют и подкрашивают.
Я даже позавидовал этим невидимым работягам: им нет никакого дела до того, что творится вокруг. Закончат работу, получат честную плату и пойдут домой, к своим семьям. Так живут многие сейчас: гораздо спокойнее, если не обращаешь внимания на реальность и прячешься как в раковину в собственный закрытый мирок.
Ведь они правы, те, кто мне пишет, правы, как никто, сейчас я наконец это понял: благодати больше нет, и пытка действительно никогда не кончится.