Найденыш
Олег Еж
– Здравствуй, солнышко!
Получилось совсем беспросветно. Прямо как шторы на окнах. А должно – как у жизнерадостной Бэтти Эдвардс, фотография которой была напечатана рядом со статьей «Как научиться любить всех вокруг и стать счастливым человеком» в «Вестнике Таунвелли» за второе апреля тысяча девятьсот тридцать девятого года. Давненько вышла газетка, но вряд ли статья успела устареть за три с лишним месяца. Аннет Мориссон с ворчанием вылезла из теплой кроватки, наугад попала ногами в тапки и поплелась к окну. Яркий солнечный свет ворвался в комнату из-за отдернутых штор и заставил резко зажмуриться.
– Здравствуй, солнышко! – еще раз с чувством произнесла Аннет, утирая выступившие слезы. – Здравствуйте, птички!
Но птиц слышно не было. Мориссон проморгалась, потерла глаза кулаком и, непроизвольно нахмурившись, выглянула на улицу. Верно, никаких птичек, пустая дорога, и бесформенная человеческая фигура присела на крылечко.
– Ах ты!.. Да ты!.. Да чтоб тебя.
Натягивая халат и едва не теряя тапки, Аннет понеслась ко входной двери. Уж кого-кого, а могильщика Тома она узнала бы в полной темноте с завязанными глазами. И раз это точно он, то его непременно нужно прогнать, и побыстрее, пока соседи не увидели. Решат еще, чего доброго, что Мориссоны привечают уродца. Ну уж нет, проблемы с соседями в этом городе никому не нужны. Совсем никому.
– А ну пошел отсюда! Чего тут устроился?!
По дороге Аннет успела вооружиться метлой, и теперь, выскочив на крыльцо, размахивала ей как оружием, тем не менее даже щетиной не желая прикасаться к вечно заляпанной грязью одежде могильщика. Том, прозванный здесь Скорбным, медленно обернулся на нее через плечо со взглядом, полностью соответствующим его прозвищу. Косой его левый глаз всегда смотрел куда-то вверх, и это сильно сбивало с толку.
– Пошел, пошел! Нечего тут рассиживаться! Молоко от тебя, паршивого, скиснет…
Том принялся подниматься, но, по мнению Аннет, делал это невыносимо медленно. Она бы с величайшим удовольствием придала ему ускорение, но комья грязи, опадающие с его штанов на ее прекрасное чистое крыльцо, вызывали такое омерзение, что она едва сдерживалась, чтобы не спрятаться за дверью, предоставив могильщику прогнать себя самостоятельно.
– Аннет, милочка, да, я смотрю, у тебя гости.
Покраснев от досады, Мориссон развернулась в сторону голоса. Ну конечно, Милдред никак не могла проспать представление и теперь заняла место в первом ряду, так высунувшись из окна своей спальни, что рисковала вывалиться прямо в кусты шиповника.
– А может быть, ты его и не звала и не ждала? А может быть, он к тебе залезть хотел? Украсть что-нибудь? Ох, боже мой, или того хуже: изнасиловать! Аннет, милочка, не бойся, я не брошу тебя в беде. Мой дорогой Бенни еще спит, но я знаю, где лежит его двустволка, и даже умею ей пользоваться. Уж поверь мне.
Мысли Милдред потекли в нужном русле, отчего Мориссон успокоилась и приободрилась. К тому времени Том, приволакивая ногу, успел доковылять до дороги и теперь встал там как вкопанный, рассеянно оглядываясь по сторонам. Самое время выйти из-под защиты дверного проема и победно потрясти метлой.
– Ах, моя дорогая, двустволка – это хорошо, но, как видишь, я сама прекрасно справилась. – Опершись на метлу, Аннет победно ткнула рукой в бок, озирая очищенное от неприятеля пространство. – Ты только посмотри: натаскал мне на порог своей грязи могильной. А молоко-то, молоко. Молочник, видать, до него был. Теперь все выкидывать, я такое пить не буду. Милдред, дорогуша, у тебя не будет стаканчика молока взаймы?
Удовлетворенная спектаклем соседка выразила готовность помочь во всем, что в ее силах, и между женщинами завязалась долгая беседа, позволившая обеим всласть почесать языки о Скорбного Тома, давным-давно скрывшегося за горизонтом.
Ходить по домам подчиненных было не в правилах Филиппа Джея Томпсона, но иногда обстоятельства складывались своеобразно, вопреки заранее утвержденному плану. Их Таунвелли был небольшим городишкой, а жители преимущественно вели здоровый образ жизни, потому смертность была невысокой. Этот факт позволил Томпсону, как начальнику кладбища, а по совместительству и похоронного бюро, установить дни, по которым его заведение работало, а по которым – нет. Вот и сегодня был как раз такой день, когда любой внезапно умерший без особого ущерба для себя и скорбящих родственников подождал бы до завтра. Но, вопреки обыкновению, безутешная дочь старика Эймоса появилась на пороге Томпсона с первыми лучами солнца. По какой-то неведомой причине ей не терпелось похоронить батюшку именно сегодня, и ждать она никак не могла. Переубедить пожилую даму оказалось делом непосильным, как бы Томпсон ни пытался объяснить, сколько времени нужно на подготовку похорон. Только где-то после второго истерического припадка и обоюдных угроз вызвать полицию они сошлись на переносе похорон на завтра. А это значило, что за сегодня предстояло совершить все приготовления, в том числе и вырыть могилу. К сожалению, у посыльного, через которого Томпсон предпочитал общаться со Скорбным Томом, сегодня тоже был выходной, а потому идти пришлось самостоятельно.
Томпсон выставил указательный палец и задумчиво осмотрел входную дверь и ее окрестности. Ничего похожего на звонок. Отвратительно. Томпсон громко постучал в дверь, достал носовой платок и вытер костяшки пальцев. Ждать пришлось долго, но за дверью отчетливо слышалась возня и приглушенные шаги, а потому стучать второй раз Томпсон не торопился. И правильно сделал, потому как могильщик, в конце концов, возник на пороге.
– Доброе день, Том. Я прекрасно знаю, что сегодня у тебя выходной, но ситуация сложилась неблагоприятным для тебя, Том, образом. Тебе, Том, нужно будет взять лопату и выкопать могилу в шестнадцатом ряду, ближе к северному забору. Понял? К северному.
– Эээ… копать? Сегодня? – Могильщик так долго соображал, что возражать начал только к концу задания. – А выходной?
– Том, мы с тобой не дети и прекрасно понимаем, что люди умирают каждый день. И в выходные они тоже умирают. Ты понимаешь меня, Том? Такое бывает очень редко, но все же бывает. Как сегодня, например. Поэтому ты, Том, должен выйти на работу, взять лопату и выкопать могилу.
– А выходной? – Ссутуленный могильщик смотрел на начальника немного снизу вверх, отчего для разнообразия оба его глаза смотрели почти в одну и ту же точку, хотя взгляд от этого не казался более осмысленным.
– Не сегодня. Сегодня нужно работать. – Томпсон начал выходить из себя и вместо пространных речей соизволил спуститься до уровня собеседника. – Копать, Том. Понял? Копать. Иначе будет штраф. Большой такой штраф в половину жалованья. Понял меня, Том? Лопата. Могила. Копать. Шестнадцатый ряд. Северный забор. Сегодня. Сейчас же! Понял?
Скорбный Том посмотрел по сторонам и пожевал губами.
– А вы?.. – начал было он, но сник, едва услышал в ответ снова: «Сегодня! Копать!» – Ладно… Иду…
Томпсон со вздохом достал платок из кармана, снял котелок, отер блестящий лоб и поправил галстук. Он с удовольствием заменил бы могильщика на кого-нибудь посмышленее, только до грязной работы охочих в городе нет.
– Северный забор, не перепутай, – бросил он на прощание и поспешил прочь, косясь на свинцовые тучи, нависшие над кладбищем. Успеть бы добраться домой до дождя, ведь впереди столько дел.
У рабочего комбинезона было слишком много пуговиц, застегнуть которые скрюченными мозолистыми пальцами было не так-то просто. Том пыхтел и чертыхался, стараясь не оторвать те, что уже висели на честном слове. Пришить их обратно он бы ни за что не смог, а помощи попросить было не у кого. Разве что сестра Мэри из местного приюта не откажет, но из-за пуговиц беспокоить ее не хотелось. Том повертел в руке лямку, что никак не хотела пристегиваться, решил, что и без нее портки не потеряет, достал из чулана лопату и вышел за дверь.
Холодная тяжелая капля упала ему на нос, в разряженном воздухе пахло озоном и стемнело, будто вечер решил начаться прямо посреди обеда. Самое время могилу копать. Том высморкался. Возиться потом в грязи будет не лучше. Подозрительно покосился на свинцовое небо, соображая: польет или покапает и успокоится. Еще пара больших капель упало на носки грязных ботинок. Том взвалил лопату на плечо и поплелся к шестнадцатому ряду.
Дождь не спешил, давая добраться до места назначения, но стоило только пару раз копнуть сухую еще землю… Как там пастор говорил: «разверзлись хляби небесные»? Домой Том вернулся промокшим до нитки и в грязи по колено. Последнее, впрочем, заботило его меньше всего.
Ливень походил на небольшую бурю, и порывы ветра трепали и без того хлипкую халупу могильщика. Том до самого вечера просидел у окна, выглядывая в тучах хоть небольшой просвет. Вот тебе и выходной, да… Вдруг до него дошло, что темнеет не из-за туч. Еще чуть-чуть, и вечер станет обычной кладбищенской ночью. Том беспокойно походил по комнате. Комбинезон уже высох, дождь уже не так яро колотил по крыше, а начальник Томпсон грозился штрафом. Как ни крути, могилу копать надо к утру. Ведь люди там умирают… Вот им весело будет лежать в куче жижи. Последнее почему-то развеселило Тома, и он снова принялся влезать в комбинезон.
Копать эту самую жижу было не так весело, как думать о ней. Тяжелая земля расползалась и никак не хотела держать нужную для гроба форму. Лишь бы фонарь не погас, а то в темноте совсем будет не видно, что он тут копает. Том присел передохнуть на соседнее надгробие. Дождь почти прекратился, но это не помешало могильщику как следует промокнуть во второй раз. И грязью перепачкаться по самые уши. Впрочем, последнее – такая мелочь. Куда обиднее размокшие сигареты со спичками. Том грустно катал пальцами раскрошившийся табак и оглядывался по сторонам. Ветер причудливо шевелил куст сирени, растущий у самого забора, а нетвердый отсвет фонаря придавал этому шевелению что-то такое… такое… Могильщик не знал, как выразить словами то, что он видит и чувствует, и от этого стало еще грустнее. Поплевав на ладони, он вернулся к работе. Еще чуть-чуть, еще немного, он уже дошел до пласта, который не промочило дождем…
Руки опустились, а слезы сами собой побежали по щекам. Тому вдруг стало себя настолько невыносимо жаль, что несколько секунд он мог только стоять и всхлипывать, глядя, как в полутьме свежевыкопанной могилы копошатся черви. Нахлынувшая жалость отступила так же внезапно, как пришла, и могильщик утер нос, удивленно озираясь. На смену грусти пришло беспокойство, грозящее перерасти в панику. Том быстро выкарабкался из могилы и уселся на землю, оглядываясь. Тридцать с лишним лет – достаточный срок, чтобы не бояться никаких кладбищенских страшилок и легенд. Особенно если не боялся их с самого детства. Так в чем же дело? Том обернулся на все еще качающийся куст сирени. Темная мутная лужа собралась под ним и… тоже качалась в такт. Фонарь, стоящий неподалеку, мигнул, затрещал и потух…
В наступившей темноте стало тихо. Кончился дождь, улегся ветер. Только куст сирени едва слышно шевелил ветками. Том нащупал край могилы, чтобы обойти ее, но через два шага споткнулся о потухший фонарь. Забрать его надо: может, починит еще. Том огляделся, терпеливо ожидая, когда глаза привыкнут к темноте. Тем временем со стороны куста послышался хруст веток. Ну нет, это совсем не смешно. Пошарив руками возле себя, могильщик умудрился отыскать лопату. Негоже инструмент оставлять возле рабочего места. Помялся с ноги на ногу и двинулся к трещащему кусту.
Но едва он приблизился, как все звуки стихли. И вновь стало невыносимо грустно, прям хоть в петлю лезь или сразу в могилу. Свежевыкопанную. Придерживая лопату одной рукой, Том вытянул вторую и пошарил в темноте. Ободрал пальцы о кусты, поймал мокрую паутину. Пожал плечами, всхлипнул и опустился на корточки. Пальцы тут же наткнулись на что-то скользкое и мокрое, совсем не похожее ни на землю, ни на лужу. Может быть, на ощупь чуть-чуть похожее на жабу, но очень чуть-чуть. И это что-то было гораздо больше. С кошку, может быть. С такую огромную толстую лысую скользкую кошку. Живую. Том задумчиво всмотрелся в темноту, пытаясь различить очертания существа, но оно настолько сливалось с землей, что отличить его можно было только на ощупь. И еще оно хотело домой. Стоило только это понять, как грусть снова отступила. Том мало что понял из происходящего, но стянул с себя ветровку, а потом сгрудил в нее скользкое найденное.
Похороны – весьма унылое занятие, особенно когда хоронят твоего прапрадедушку, а в качестве провожающих – весь местный дом престарелых. Первые полчаса Майк старательно изображал из себя пай-мальчика и даже пытался выдавить слезу, правда, бесполезно. Он честно не понимал, для чего нужны все эти церемонии, ведь прапрадеда никто не любил и все ждали, когда он, слишком долго задержавшийся на этой земле, наконец преставится, чтобы поделить уже наследство. И вот, вместо того чтобы положить его бренное тело в эту кривую могилу с лужей на дне, они все по очереди рассказывают, каким великим человеком был усопший. Майк переминался с ноги на ногу, поскольку устал стоять и с большим удовольствием присел бы или побегал.
Внезапно кто-то дернул его за рукав сзади. Майк обернулся и изо всех сил постарался не улыбаться, чтобы не получить очередную затрещину от матушки. Кузен Дик пробрался к нему через толпу и теперь озирался с заговорщическим видом. Ему уже было двенадцать – аж на целых два года старше Майка, – но в отличие от других он не стеснялся якшаться с «малышней». Приложив палец к губам, Дик ухватил кузена за руку и потащил за собой. Матушка Майка погрозила вслед, но это не помешало мальчишкам выбраться из толпы скорбящих. Спустя пару минут они уже неслись наперегонки мимо могил.
– Слу-у-у-ушай, я что придумал, – внезапно возвестил Дик, когда они отошли от места похорон на приличное расстояние. – А давай пойдем к дому могильщика?
– Скорбного Тома? – удивился Майк. – А зачем?
– Ну, не знаю… камнями в него покидаем. Знаешь, за Скорбного нас точно ругать не будут. А за то, что по пра-прапрапрадедовым могилам топчемся, – запросто.
Майк задумчиво посмотрел на надгробную плиту, рядом с которой стоял. Выгравированное имя было ему неизвестно.
– Ну чего, ты боишься, что ли? – Дик толкнул его в плечо, явно подначивая. Уж ему-то известно, что Майк ничего не боится.
– Да иди ты, боюсь… Давай, кто первый добежит?
– Давай! Раз, два…
И кузен сорвался с места, привычно не досчитав до трех. Впрочем, Майк отставал от него всего на один шаг. Однако обогнать Дика не удалось. Запыхавшийся Майк настиг кузена, когда тот уже заглядывал в окна кладбищенской халупы.
– Слу-у-ушай, мне кажется, я видел что-то… непонятное…
Дик был так заинтересован, что даже не стал упиваться победой, полчаса скакать вокруг Майка и называть его малышней. Любопытство – вещь заразная, и уже через пару минут двоюродные братья подтащили к стене лавку, чтобы с нее забраться на узкий подоконник.
– Я ничего не вижу, – разочарованно заявил Майк, распластав лицо по стеклу и напряженно вглядываясь в сумрачную обстановку.
Грязная плита прямо напротив окна, навесной шкаф с отвисшими дверками, обеденный стол, заваленный обертками и остатками еды, полчище мух, лениво кочующих с одного пиршества на другое. Грязно, конечно, но стоит только раз взглянуть на Тома, чтобы понять – он именно так и живет. В грязи. Как свинья. По крайней мере в этом матушка точно права.
– Оно уползло куда-то, – прогнусавил Дик, прильнув к стеклу, словно мог сквозь него просочиться. – Давай, пошли, заберемся внутрь. Вот увидишь, мне не примерещилось.
– Внутрь?
– Ну да. – Дик, уже спрыгнув с лавки, искал камешек поувесистее. – Ты же видишь, Скорбного Тома нет. Вот пока он не вернулся, мы и осмотримся. Поберегись!
Майк едва успел отпрыгнуть в сторону, как булыжник с грохотом разбил стекло. Через дырку Дик нащупал защелку и отворил ставню.
– Ты, давай, или со мной, или тут на стреме будь, – задержался он на подоконнике.
Майк хотел было остаться на стреме, но оглянулся на кладбище и подумал, что не хочет оставаться наедине с таким соседством.
– Подожди меня, – приглушенно вскрикнул он, взбираясь на подоконник.
А кузен тем временем вовсю хозяйничал на кухне, не брезгуя заглядывать во все грязные углы.
– Смотри, да вот же оно! – Поиски не затянулись надолго, и вот Дик уже тянулся к чему-то черному, блестящему, толстой колбасой лежащему на пороге.
Майк всего на секунду отвел глаза, только чтобы не наступить, слезая с подоконника, в кучу битого стекла и не порезаться. Он уже протянул ногу, чтобы спуститься, как его оглушило истерическим воплем. Замерев, Майк обернулся через плечо. Дик стоял белый как мел, вытянув перед собой руки, и правая из них заканчивалась примерно в районе локтя окровавленным лоскутом белой рубашки. В следующую секунду он упал, и круглая пасть, начиненная двумя рядами зубов, сошлась на его колене.
Майк не помнил, как выскочил из окна, чудом не разбив нос о землю. Не помнил, как понесся прочь, не разбирая дороги. Не помнил, как спотыкался о надгробья, падал лицом в лужи вчерашнего дождя, вставал, поскальзывался в грязи, снова вставал и бежал, вновь и вновь натыкаясь на надгробия. Нет, последнее свое падение он помнил очень хорошо: он влетел в толпу расходившихся людей и, не успев вовремя затормозить, рухнул в могилу, прямо на крышку прапрадедушкиного гроба. Вот только когда его вытащили оттуда, дали нашатыря и каких-то капель, а потом долго расспрашивали, что случилось, Майк не смог вспомнить своего ухода с похорон и объяснить, куда делся его непутевый кузен.
Похороны прошли из рук вон плохо. С одной стороны, Филипп Джей Томпсон прекрасно понимал своего подчиненного: вырыть могилу под проливным дождем так, чтобы в ней не было ни капли воды, – задача непосильная. С другой стороны, все свое недовольство пожилая дама вывалила именно на него, а не на Скорбного Тома. Что ж, послать клиентку напрямую к своему подчиненному Томпсон не мог, зато мог сходить сам. В очередной раз.
Дождавшись, пока церемония со всеми ее форс-мажорами закончится, Томпсон самолично проследил за тем, как родственники разойдутся, после чего отправился к нерадивому работнику. Кроме всего прочего, тот еще должен завершить начатое – закопать могилу, чтобы больше никто в нее не свалился, как тот мальчишка.
Еще на подходе Томпсон заметил разбитое окно. Неужели кто-то из родственников все-таки заходил выразить свое недовольство небрежно вырытой могилой? Тем лучше, могильщик будет чувствовать свою вину и не будет спорить с начальником. Томпсон постучал во входную дверь и прислушался. В доме явно кто-то возился, но что-то не собирался открывать. Томпсон постоял еще немного и, подумав, что прождал достаточно, решительно рванул за ручку. Незапертая дверь подалась. И то верно: какой смысл запираться, если живешь на кладбище, – только сумасшедшему придет в голову мысль вломиться к тебе среди ночи. Но, едва сделав шаг к кухне, Томпсон вдруг осознал, что смысл запираться у могильщика все-таки был.
Весь пол кухни был залит огромной лужей крови, которую Том безуспешно пытался вытереть рваной тряпкой, ползая на коленях. Ошметки чего-то, сильно смахивающего на ливер, валялись тут и там. У плиты стоял детский ботинок, из которого торчала обглоданная, сломанная на середине кость. Томпсон замер в полушаге, так и не налетев на мусорное ведро, в котором валялась голова с обглоданным до кости лицом. Одновременно с ним замер Скорбный Том, все еще стоя на коленях и испуганно прижимая к груди грязную тряпку. Что-то черное, гладкое и блестящее шевельнулось в углу, среди кучки внутренностей, похожих на кишечник. Наступившую тишину нарушало только жужжание роя мух.
– Ты хорошо поработал, Том, – неожиданно для себя самого выпалил Томпсон. – Вот уж не думал, что кто-то под таким ливнем сможет вырыть толковую могилу. А ты, Том, смог. Молодец, Том. Хвалю.
Томпсон мало что понимал из происходящего, но его почему-то переполняла благодарность к могильщику, которую хотелось выразить любым доступным способом.
– А хочешь, я тебе, Том, за это выходной дам? Неделю? Оплачиваемый, разумеется. В качестве премии.
И, не дожидаясь ответа ошарашенного могильщика, Томпсон развернулся на каблуках и зашагал к двери. Едва переступив порог, он уже не помнил, зачем приходил к подчиненному и что там увидел, но чувство благодарности по-прежнему согревало его грудь.
Мистер Вальдман закончил протирать полку с микстурами от кашля и отошел на шаг, чтобы полюбоваться работой рук своих. Идеальной он считал только ту аптеку, где нет ни пылинки, и его собственное заведение вполне соответствовало идеалу. С чувством полной удовлетворенности он прошел за прилавок. Сегодня похороны, а значит, кому-нибудь скоро понадобятся успокоительные или сердечные капли. Высокая прибыль в системе его идеальной аптеки стояла как раз вторым пунктом после идеальной чистоты.
И вот колокольчик над дверью дрогнул, и дежурная улыбка моментально заняла свое привычное место на лице мистера Вальдмана. Однако вместо посетителя в его чистую, наполненную ароматами лекарств аптеку ввалился Скорбный Том. Ошметки грязи сваливались с его сапог, оставляя от двери цепочку бурых следов. От неожиданности и негодования мистер Вальдман потерял дар речи, и только это дало могильщику возможность приблизиться к прилавку, развернуть кусок мятой бумаги и, тыча в нее пальцем, промычать:
– Это, вот. Надо. Очень надо. Позарез. Вот это вот…
– Пошел вон отсюда! – завопил мистер Вальдман, обретя наконец дар речи. – Вон! Ничего я тебе не дам! Убирайся откуда пришел! У тебя и денег-то нет всегда, уж мне ли не знать. Проваливай куда хочешь, но у меня ты не получишь ничего.
Скорбный Том воззрился на него растерянно, даже с каким-то отчаянием в глазах.
– Надо. О-о-очень, – несмело повторил он, чем вызвал у аптекаря очередную бурю негодования, сопровождаемую гневной тирадой.
Нужно отдать должное, тирада помогла. Могильщик начал отступать к выходу, беспомощно оглядываясь. Внезапно он замер, что-то сосредоточенно разглядывая. Мистер Вальдман проследил его взгляд на полку. Ну да, раствор марганцовки. Кажется, точно такой пузырек и был накорябан на мятой бумажке. Аптекарь не то чтобы всматривался, просто заметил краем глаза… Скорбный Том схватил пузырек, попутно уронив соседние и обрушив нижнюю полку. Мистер Вальдман схватился за сердце, а потом за телефон, застревая пальцами в наборном диске.
– Полиция? Меня ограбили! – закричал он в трубку, глядя в спину убегающему могильщику.
Единственный на весь Таунвелли полицейский «плимут» неспешно подкатил к кладбищенскому домику.
– Думаешь, он нас прямо там ждет? – Сэм заглушил двигатель и взглянул на напарника, поправляющего фуражку.
– А куда ему бежать-то? – ухмыльнулся Боб, вынимая из бардачка наручники. – Я давно был уверен, что Скорбный Том с катушек слетел. Вот тебе и прямое доказательство.
Сэм пожал плечами и вылез из машины.
У порога дома стояло ведро, до краев наполненное каким-то мусором, и туча мух вилась над ним.
– Кого это он здесь прикармливает? – пробормотал Боб, заглядывая в ведро, и тут же отпрянул с ошалевшим видом. – Да ты только взгляни! Я же говорю, совсем наш Том с катушек съехал!
Сэм осторожно склонился над находкой и тут же отскочил, с трудом сдерживая тошноту. Все остальные куски мяса классифицирует потом судмедэксперт, а человеческую голову не узнать невозможно. Что за дела тут творятся? Пока Сэм боролся со своим взбунтовавшимся желудком, Боб успел вооружиться винтовкой и с грозным видом направился ко входу.
Скорбный Том обнаружился на кухне сидящим на табуретке у разбитого окна. На коленях у него лежал сверток грязной ветоши, из которого поблескивало что-то черное, влажное.
– Руки поднять! Вставать медленно! – громогласно скомандовал Боб, но могильщик только захлопал глазами и прижал сверток к груди.
На секунду Сэму показалось, что среди черного и влажного блеснул ряд зубов, как у пиявки, только увеличенной в тысячу раз.
– Вставай, кому сказал! Иначе мозги вынесу! – Боб целился в голову Тому, но тот только крепче обнимал сверток и мотал головой.
– Подожди, дружище, не спеши. – В успокоительном жесте Сэм положил руку на плечо напарнику. – Давай разберемся сначала. Может, Том ни в чем и не виноват.
Боб обернулся на него как на идиота, а могильщик энергично закивал.
– Мне надо было. Очень надо было. Для моего, – он показал на сверток, – для этого. А тот не давал. Иди, говорит, отсюда. А мне надо. Очень надо. О-о-очень.
– Вот видишь, – многозначительно проговорил Сэм, сам тем временем не понимая, что нужно во всем этом увидеть.
Но тем не менее Боб увидел. Лицо его приобрело вид растерянный, а горящие яростью глаза потухли. Он опустил винтовку и согласно кивнул.
– И точно. Преступник-то совсем не он. Хорошо, что ты меня вовремя остановил.
К аптеке подлетел полицейский «плимут», отчаянно визжа тормозами. Мистер Вальдман выскочил из своего заведения им навстречу. Толпы любопытных выглядывали из окон соседних домов, многие останавливались на улице.
– Как? Что? Вы его арестовали? – суетился аптекарь, пока Боб вылезал из машины в обнимку со своей винтовкой.
– Мы нашли виновного, – безапелляционно заявил полицейский и взвел курок.
Пуля вошла в левый глаз мистера Вальдмана и выскочила сквозь затылок, испачкав идеально чистую вывеску разводами крови и серого вещества.
– Круто ты его! – искренне восхитился сидящий за рулем Сэм.
Аккуратно орудуя секатором, Милдред обрезала свои великолепные кусты шиповника. Веточка к веточке, цветочек к цветочку. Это очень сложно на самом деле: отрезать только лишнее, не тронув все необходимое для полноценного роста. Пару веток она, к сожалению, уже загубила, но ничего, скоро научится, набьет руку и больше не будет вредить своему колючему любимцу. Зато в вечернем воздухе разливался аромат свежесрезанных веточек.
Тем временем за спиной без умолку трещала соседка Аннет. Милдред слегка раздражало, что соседка заглушает своей болтовней музыку, доносящуюся из открытого окна. С тех пор как Бен прикупил себе радиолу, супруги выключали ее на ночь да когда уходили из дому. Но Аннет только что обошла всех своих подруг, и теперь ей не терпелось поделиться последними новостями. Оказывается, спятившие полицейские забрались в часовню и стреляют оттуда сверху по всем, кто попытается приблизиться. Начальник похоронного агентства закрыл кладбище и пускает туда только по билетам или по пригласительным, поэтому аптекаря не похоронили, а спустили в подвал его же аптеки. Там холодно, и, может быть, он даже не испортится, когда его все-таки возьмутся хоронить. А по городу ходит странный мальчишка, хватает прохожих за руки, заглядывает в глаза и с улыбкой спрашивает: «А вы знаете, что скоро умрете?» Потом заливается смехом и убегает прочь. Аннет даже утверждает, что к ней он тоже подходил, только она его не узнала. Ну конечно, не узнать мальчишку в их маленьком Таунвелле! Нет-нет, Милдред не поверила всем этим россказням. Она даже развернулась, чтобы так и заявить соседке. Но в этот момент с домом Аннет поравнялся Скорбный Том, устало бредущий куда-то по своим делам. Он остановился перевести дух и оперся локтем на калитку, рассеянно глядя по сторонам.
– Ах ты, паршивый! Да что же тебе неймется-то? Так и норовишь на моем пороге нагадить! – заверещала Аннет, рыща взглядом вокруг в поисках своей метлы.
Скорбный Том встрепенулся, убрал локоть и отряхнул калитку, словно упавшую с его локтя грязь и впрямь можно было оттереть его же грязными руками. Аннет заверещала еще громче, глядя, как ее калитку покрывают черные отпечатки рук могильщика.
Милдред вздохнула и положила секатор в карман передника. От воплей у нее разболелась голова, но ничего не поделаешь: соседку нужно выручать. Милдред наклонилась, подняла с земли декоративный булыжник и направилась к месту разборок.
Острый каменный край пришелся аккурат в висок, и Аннет тут же перестала верещать. Она удивленно взглянула на подоспевшую соседку, застыв с раскрытым ртом. Второй удар свалил ее на землю, а удара так с пятого голова Аннет лопнула как переспелый арбуз. Отбросив камень в сторону, Милдред удовлетворенно отряхнула руки.
– Так-то лучше. Правда, милый Томми? – Она подмигнула ошалевшему могильщику и игриво взяла его под локоток. – Ну пойдем, покажешь мне свое житье-бытье и все такое.
Было глубоко за полночь, когда Скорбный Том в очередной раз намывал пол в своей кухне. Он споткнулся о секатор и в сердцах пнул его ногой. Но потом подумал, что вещь хорошая и в хозяйстве пригодится. Поднял его с полу и переложил на окно. Стекло заменить сегодня некогда было, ну да ничего, за ночь не замерзнет, а завтра можно и фанерку какую найти, прислонить.
В углу сыто заурчал найденыш, и Том с нежностью посмотрел, как тот блестит и переливается в свете тусклой лампочки. Он был здоров и доволен, не то что прошлой ночью, когда могильщик случайно нашел его. А ведь мог бы и не найти. Сердце болезненно сжалось от одной мысли об этом. Нет-нет, как же он без своего найденыша? Как же? Имя бы вот придумать ему. Найденыш согласно булькнул. Умничка, понимает старого Тома без слов.
Могильщик подхватил ведро и вышел на улицу. Вдали мелькали огни и слышались голоса, едва доносимые ветром. Скорбный Том выплеснул воду и замер, вглядываясь в темноту. Среди ночи с огнями сюда никто никогда не ходил, сколько могильщик здесь жил. А теперь вот идут. Неспроста ведь, неспроста. Том метнулся обратно на порог и дрожащими руками запер за собой дверь.
Ну как можно было так беспечно думать, что горожане не обратят на происходящее внимание. Про мальчишку, может быть, еще ничего не знают, тетка с секатором сама спятила. Полицейских было всего двое, найденыш легко с ними справился. Том понял это не сразу, но, в конце концов, все-таки понял. Не зря же голова на плечах. Но целый город! Могильщик выглянул в окно на приближающееся шествие. Судя по огням, их было много, очень много. Том взялся было считать, но плюнул, сбившись на третьем десятке. И каждый с факелом, чтоб им пусто было. Кладбищенский домик вспыхнет как лучина, и в пепле костей потом не отыщешь.
Том заметался из угла в угол, лихорадочно соображая, что делать. Топор. Нужно взять топор. И хлеба. Найденыша – под мышку, вылезти через разбитое окно и кладбищенскими тропками к пролому в заборе. Только бы из города выскочить, а там… а там… Могильщик чуть не споткнулся о найденыша, который выполз из вороха ветоши и, неуклюже переваливаясь своим колбасообразным телом и смешно перебирая десятком крошечных лап, ползал по полу, в ногах. Том присел на корточки и погладил безглазую зубастую голову.
– Не бойся. Придумаем. Хорошо. Все будет хорошо, – пообещал он.
Тем временем голоса послышались из-за самых дверей. Том рывком выключил свет на кухне и на четвереньках подполз к окну. Нет, сбежать он уже не успеет. Совсем не успеет. Осторожно выглянув на улицу, он увидел, как горожане, взявшись за руки, выстраиваются шеренгой вокруг его дома. Окружают, оцепляют… сейчас начнут бросать факелы. Том сполз по стене на задницу, подтянул к себе табуретку и отломал от нее ножку. Найденыш неспешно подтек к нему и мягко потыкался в бок.
– Выходи, Том!
– Том, выходи к нам!
– Мы знаем, что ты дома! Иди к нам! Ты нам нужен!
Могильщик сильнее сжал деревяшку в руке. Ага, как же, разбежался. Выйдет он. Сэма с Бобом он тоже в толпе видел, и в руках у них винтовки, а не факелы. Хотя, может, получить пулю в лоб лучше, чем сгореть заживо? Найденыш снова ткнул его в бок и булькнул. Вот умничка, ничего не боится.
– Том, выходи! – не прекращались крики за окном. – Иди к нам! Ты нужен нам!
– Мы тебя любим! – возвестил чей-то женский голос, и Том решил, что ослышался.
Он осторожно приподнялся, стараясь, чтобы голова не сильно торчала над подоконником.
– Мы любим тебя, Том! – кричала стоящая напротив окна тетка, которая вчера утром прогнала его с крыльца. – Выйди к нам, ничего не бойся!
Могильщик уже был готов поверить, что спятил, но вовремя сообразил, что это такой хитрый ход. Обмануть его, чтобы он поверил. Чтобы купился и вышел. И тогда можно не устраивать пожар на кладбище. Начальник Томпсон не любит бардак, вот и хочет его выманить. Ага, щас, как же, разбежался. Раскусил я вас.
– Почему ты не веришь нам, Том? – Могильщик вздрогнул, расслышав голос того, о ком только что вспомнил. – Что нам сделать, чтобы ты, Том, нам поверил? Скажи? Ответь! Хочешь… хочешь, я сделаю так? Смотри, Том! Смотри на меня!
Любопытство пересилило страх, и могильщик привстал, опираясь локтями на подоконник, но по-прежнему крепко сжимая деревяшку. Томпсон стоял чуть правее, но видно его было нормально. Он бросил факел себе под ноги, и пламя принялось весело взбираться по штанинам.
– Смотри, Том, это все для тебя! – Начальник протянул руки по направлению к дому, и на губах его играла счастливая улыбка. – Это чтобы ты, Том, поверил, что мы не хотим тебе, Том, зла. Совсем не хотим.
Горожане, стоящие рядом, с веселым смехом принялись тыкать в Томпсона факелами, от чего через минуту того полностью объяло пламя. Воодушевившись, утренняя тетка подожгла себе юбку и принялась кружиться, разбрасывая искры. Через секунду мимо окна промчался мальчишка с горящей головой. Смех и радостные вопли разносились вокруг, словно в город приехала ярмарка и клоуны давали представление.
Скорбный Том почувствовал, как его волосы буквально встали дыбом на загривке. Дрожащими руками он вцепился в подоконник, чтобы не рухнуть на обмякших коленях. А найденыш тем временем довольно булькал и тыкался блестящим влажным лбом в его ногу.
* * *
Да, мифических существ можно попробовать приручить с той или иной степенью успеха. Наверное, есть люди, которым повезло, хотя бы частично. Другие же считают, будто Мифы – это кунсткамера или цирк. Что можно прийти, поглазеть, подивиться… и спокойно уйти.
И ничего не случится.
Они ошибаются. Я это хорошо знаю по себе: ведь поначалу, когда я только начал заниматься письмами, мною тоже двигала обычная любознательность.
Если человек попал в сферу ИХ влияния, то не сможет выбраться. И спастись тоже не сможет, разве что кто-то из Высших отпустит его сам ради смеха или из своих, неведомых нам соображений.
И горе несчастному, рискнувшему прикоснуться к НИМ лишь ради развлечения, а через какое-то время ощутил… что меняется. Слишком высокой оказывается плата за обычное человеческое любопытство, сиюминутное удовольствие от созерцания отталкивающих уродств.
Мифы тоже умеют развлекаться, и так изощренно, что маньяки и психопаты всех мастей выглядят капризными малышами на детской площадке. И поняв, что людей часто притягивает нечто жуткое, омерзительное, тошнотворное, Мифы научились использовать это противоестественное влечение. Получается что-то вроде ловли на живца, странной охоты, в которой преследователь не знает, что в итоге сам окажется добычей.
