Эти два дня я помню основные события из тех, что коснулись лично меня. И последовательность их происхождения. Но не уверен в конкретных числах, что было 21-го, а что 22-го. Точнее, уверен, что разговор с «Сумраком» был 21-го. Но последующий обстрел и падение стелы… Было оно в тот же день или на следующий? Поэтому решил объединить два дня в одну главу, не уточняя числа.

Утро. Мы по-прежнему были одни. На западе, километрах в семи от нас поднимался столб дыма от горевшей БМП. Кто-то сказал, что она шла к нам, но не дошла.

«Сумрак» обходил позиции, подходя и спрашивая, всё ли в порядке. Это было что-то типа ритуала. Ребята, которые теперь размещались там, где были корректировщики, изучали оставшуюся от корректировщиков топографическую карту. Теперь им предстояло корректировать огонь. Артиллерия всё ещё была в зоне досягаемости, и с ними можно было связаться по мобильному. «Сокол» и «Лис» рядом со мной тоже изучали карту, буквы и номера квадратов. Когда я добрался до карты, мне было интересно посмотреть, где же эта Шайтан-Гора находится и что есть вокруг нас. Теперь я знал, что на севере, на горизонте перед нами – Торез, Снежное и Первомайский. Разобрался наконец, где Мануйловка, а где Степановка. Всё же как-то с бухты-барахты сюда приехал, даже местности не изучил. Нехорошо. Теперь надо было навёрстывать.

Утро было спокойным, сепары, видимо, сами любили поспать. Я фотографировал виды на свой телефон HTC. Попросил «Лиса» сфотографировать меня на фоне побитой взрывами стелы. Не удержался от того, чтобы сделать пару постановочных кадров в йоговских асанах: вирабхадрасане, врикшасане, ардха падмасане. Думал, будет на память – когда бы ещё я посидел в полулотосе на Саур-Могиле. Мы с «Лисом» смотрели на стелу и сошлись во мнении, что так памятник стал лучше – мрачный, угнетающий, полуразрушенный. Именно так и должен выглядеть памятник войне. Чтоб у новых поколений не было иллюзий о ней как о чём-то хорошем, приключенчески-героическом.

Сходил на правый фланг, поболтали с «Бродягой» и «Монахом». С их позиции тоже открывался красивый вид. Вообще, тут с высоты, куда ни глянь, всё красиво и как на ладони. Прогулялся к стеле, обошел её. Из гигантского сапога, оставшегося от памятника солдату, торчал шест. На нём развевался наш флаг. Если я правильно понял «Бродягу», то его установил «Монах». И это был флаг, который мы чуть не повесили на одиноко стоявшем дереве, на холме под Горловкой. Тогда не повесили, теперь он пригодился. Рядом со стелой стояли разбитые ЗУ. На этот раз осмотрел их внимательнее. Наверное, тут вся техника, что находилась выше уровня земли, быстро превращалась в куски искореженного и посечённого метала.

Пока завтракали у штаба, начали прилетать первые мины. Иногда приходилось прерывать завтрак и забегать в штаб, в укрытие. Когда делали чай, стало понятно, что воды не так уж и много. Поэтому, вернувшись к своему окопу, переполовинили свою воду. Одну баклажку отнесли к штабу, другую оставили себе. Ещё неполная баклажка с водой (литра три с половиной) оставалась в моём старом укрытии как н.з. – о ней мы пока не вспоминали.

Подошёл «Славута». Спросил, какие лекарства есть. Для Ивана. К общему оглушению и дезориентации после контузии добавилась сильная головная боль. И становилось только хуже. Похоже было на проблемы с сосудами и с плохим оттоком жидкости от мозга. Но мы могли только гадать. Чтобы поставить диагноз и лечить, нужна была госпитализация, врачи и лекарства, которых у нас не было. Кроме кровоостанавливавших и обезболивавших, у нас были антисептические мази, диклофенак, левомицетин… то, что нужно для боя и похода.

Насколько я знаю, «Славута» общался с людьми с большой земли, и какая-то информация из штаба у него была. Как я теперь понимаю, иллюзий по поводу «нас деблокируют» он не испытывал и считал, что надо выходить самостоятельно. И выводить Ивана. Но он не мог бросить остальных. Оглядываясь назад, я понимаю, что он был прав. Фронт тогда был ещё недалеко. Российские солдаты ещё не хлынули целыми подразделениями – был запас в пару дней. Да и мы ещё не были истощены.

Сам я думал, что вот-вот дадут команду на прорыв и надо быть готовым. А если не дают, то только потому, что собираются к нам пробиться. А в этом случае бросать высоту нельзя. Чтоб её взять, положили людей. И если придётся снова брать, то это бóльшие потери, чем при удержании… В детстве я долго верил в Деда Мороза (точнее, не в него, а в государственную службу «Дед Мороз», которая дарила всем детям в СССР подарки). Будь у меня тогда больше информации, я бы, наверное, не ждал подкрепления, как Асоль – алые паруса.

Хотя… я не только ждал. Нашей харьковской группой мы готовились к разным вариантам развития событий. Днём «Сокол» дал задание проработать вариант отхода на случай, если дадут команду на прорыв. Ну или просто, на крайний случай, если уже нечего будет терять. Я взял топографическую карту корректировщиков и начал изучать прилегавшие «зелёнки». Условно мы выделяли несколько зон. Красная зона – высота и несколько километров вокруг – это зона боевых действий и повышенного внимания вражеских наблюдателей. Чёрная – зона, подконтрольная боевикам. Она опасная, но безопаснее красной. Серая – крайняя перед нашими блокпостами. Идея была следующая: максимально незаметно пройти красную зону (это самое сложное). Дойти до серой. А в серой зоне к нам смогут подскочить на технике от «Вихря» и забрать. Тогда фронт ещё не посыпался, и до серой зоны было километров десять (по памяти, может и ошибаюсь).

Почему-то я был уверен, что если не получится к нам прорваться основным силам, то нам прикажут отходить самостоятельно уже сегодня вечером (в генштабе ж не дураки сидят, да?). А учитывая то, как перед этим потеряли Степановку и Мариновку (Петровское было просто следующим звеном цепочки), что-то подсказывало мне, что отход вполне вероятен. Поэтому, параллельно с изучением маршрута, мы с «Лисом» перелили воду в фляги и приготовили вещи для рывка, чтобы потом долго не собираться.

Посидев над картой, поговорив с парой человек из нашей роты, я пошёл к Тренеру. Темур предложил маршрут, но раскритиковал идею выходить – каждый метр простреливается, в прилегавшей «зелёнке» – растяжки, всё просматривается.

– И вообще, с чего такой план? Кто решил, что мы будем выходить?

– Пока никто. Но, может, уже вечером дадут команду на отход – сказал я (не, ну я правда в это верил…)

– Вечером? Хм, тогда надо сапёрам сказать, чтоб уничтожили боеприпасы, – задумчиво сказал Темур. – Но идея плохая, тут мы в гораздо лучших условиях и можем долго держаться. А если пойдём, нас легко накроют. Тут уже всё пристреляно вокруг из миномётов.

– Главное, если будем идти, чтоб никто не остался…

Все закончилось, как и должно было. Через час меня позвал «Сумрак». И состоялся приблизительно такой разговор.

– «Шаман», ты шо, падла, тут людей коломутишь? А я всё смотрю, с картой ходишь, то с одним поговоришь, то с другим. Да я тебя сейчас за паникёрство расстреляю.

Я не думал, что он серьёзно, скорее всего фигура речи… но кто его знает. Люди нервные, обстановка боевая. Пожар надо было тушить. Надо было как-то объясниться.

– «Сумрак», спокойно. Я никого не подбиваю. Я прорабатывал маршрут выхода, чтоб Костя мог нас потом вытащить. На крайний случай. Или если будет приказ на отход.

– Никто никуда не отходит. Завтра придёт колонна подкрепления с бронетехникой. Они уже под Свистунами. Иди на место. И смотри мне…

Как-то так. Паникёром я себя не чувствовал – прислушивался к себе и не находил ни страха, ни паники (видимо, всё притупилось). Но раз полковник сказал, значит, так и есть. Какое это жгучее и болезненное чувство, когда тебя обвиняют в таком. Наверное, это самое страшное на фронте – быть заподозренным в трусости или паникёрстве и подвергнуться остракизму товарищей.

Вернувшись к окопу, я рассказал «Лису» про разговор. «Лис» сказал, что надо было просто говорить, что выполнял задание старшего, и пусть они выясняют между собой. Так или иначе, но, похоже, никакой команды не будет – готовимся к обороне и ждём подкрепления.

Дел у нас особо не было – ждать и наблюдать. Разговаривали с «Лисом», он рассказывал о сыроедении и раздельном питании. Увлечённо рассказывал. Меня таким не пронять, особенно тогда, когда сухпай – это вся твоя еда. Но слушать было интересно, и это была заслуга «Лиса» как оратора. Немного вспоминали о нашей жизни до АТО. «Лис» решил вести дневник. Насобирал бумажек, которыми были переложены патроны в пачках. Нашёл карандаш. Что-то начал писать. Помню – успел увидеть заголовок, то ли «Записки Лиса» то ли «Дневник Лиса»… Решил и сам пробежаться по памяти, освежить события предыдущих дней, чтобы потом, дома, можно было вспомнить о них и записать. Когда начал нанизывать бусинки происшествий на нить времени, то понял, что слегка потерялся во времени. Мне казалось, что мы провели там больше дней, чем было по числам. Видимо, сказалось то, что было много событий и рваный ритм бодрствования-отдыха.

После обеда было спокойно. Я, распаковался. Снял каску, бронежилет, перчатки, разулся. Ботинки и носки выставил на солнце, чтобы прожарились изнутри. Босые ноги тоже вытянул и развернул к солнцу, чтобы подсохли после того, как сутками парились в обуви. На горе я даже спал в экипировке и с автоматом рядом. Поэтому, когда остался босиком, в одних штанах и футболке, то возникло такое чувство, как будто лежу голый на нудистском пляже.

И когда я, посмотрев очередной раз на пятку, подумал, что надо ещё полчаса минимум, чтоб она перестала быть похожа на сморщенную кожу шарпея, прозвучал выстрел из танка. Мы с «Лисом» рефлекторно свалились в окоп. Потом ещё несколько залпов. Спустя время провели мимо Темура и прошёл «Сумрак», держась за руку. Они как раз были на правом фланге в то время. Во время одного из взрывов Темур успел в последний момент нырнуть в укрытие, но камнями и мелкими осколками ему побило лицо и глаза. «Сумраку» осколок зацепил руку ниже локтя. Они ушли в сторону штаба. А обстрел из танков продолжился.

Танки в этот раз были явно дальше, чем в первом штурме. Наверное пугало ПТУРС держало их за зоной в два километра. Я явно слышал залпы из трёх орудий, т. е. их было не меньше трёх (скорее всего три и было). Сами взрывы не производили того почвосотрясавшего эффекта, что был 19 августа. Наверное, были не бронебойные фугасы, а осколочные. Потом на земле появилось много плоских железок, напоминавших по форме букву Е (или Ш… смотря как повернуть).

Прошло около часа обстрела, когда «Лис» сказал мне:

– Ты бы оделся…

– А нафига? Ща постреляют, уедут, я вылезу досушусь, потом оденусь.

Но «Лис» был прав. Обстрел не был самостоятельным пунктом дневной программы. Когда он стих, я услышал сухой стрекот стрелкового оружия. Всю расслабленность как рукой сняло. Особенно когда я услышал голоса людей. Уже потом я понял, что это были голоса из центральных окопов, но тот момент я подумал, что это противник смог незаметно приблизиться к нам.

Странно, но больше всего меня волновало в тот момент, что получится, как в старом советском анекдоте: «как же перед доном Педро неудобно…». Прорвались они, значит, типа «не на жизн, а на смерть», а тут какой-то босяк их встречает, без обуви, без броника и каски… в засаленной футболке. Первая мысль вообще была схватить гранату и кинуть за бруствер для профилактики.

К счастью, была рация, по переговорам стало понятно, что они ещё внизу. Я колебался, успею обуться или нет. В итоге, не обуваясь, но быстро накинув броник и каску, вынырнул с «Лисом» к пулемёту (низко там было под крышей, слова «нырять» и «выныривать» хорошо описывают способ передвижения в нашем окопе). Босые ноги сразу испачкались в земле. «Ну вот, теперь будут не просто преть, а ещё и с грязью» – подумалось на фоне (какой бред иногда приходит в голову в такие моменты…).

Приладившись к ПКМ, я дал несколько коротких очередей по кустам за площадкой внизу. Там при прошлом штурме любила сидеть пехота. И в этот раз стрельба шла откуда-то оттуда. «Лис» лежал справа и следил за подачей ленты, чтобы она не перекручивалась при перемещении пулемёта (лента была в отдельном коробе). С правого фланга огрызнулся пулемёт «Бродяги», автоматы «Монаха» и других бойцов (имён которых не знаю).

Ответом была очередная серия залпов из танков. На этот раз били по выявленным огневым позициям и, как я понимаю, по стеле (но всё это я понял потом). В тот момент я, торопясь, одевал перчатки – палец уже успел обжечь о ствол (странно, когда он успел нагреться?). Обул ботинки на грязные босые ноги. Успел завязать шнурки. Отзвучали разрывы – некоторые близко, некоторые дальше. Один взрыв показался мне очень сильным, были сильный грохот и дрожь земли. Я не сразу понял, что это было, но было очень громко и дрожь земли была сильная.

И – тишина. Мы с «Лисом» снова вылезли к пулемёту. По рации было слышно, как вызывали «Сумрака», но безуспешно – он не отвечал. «Сокол», сообщив, что берёт командование боем на себя, начал всех поочерёдно опрашивать. Позывные «ВДВ» и «Сапёры» не отвечали – это две позиции по центру, от пяти до десяти человек. Кто-то сказал, что рухнула стела. И в тот момент я испытал очень неприятное чувство (ЛДП – леденящий душу пипец), решив, что мы потеряли почти половину состава под рухнувшей стелой. А ведь мы на неё смотрели эти дни, понимая, что она упадёт рано или поздно, и гадали, на нас или не на нас.

По рации прозвучала команда отстреливаться, не давать противнику высовываться. Поэтому мы дали ещё несколько очередей. Ответом были залпы из танка. Пара снарядов разорвались практически на бруствере нашего гнёзда. Нас с «Лисом» хорошо оглушило и присыпало землёй. Земля была в глазах, ноздрях, ушах, во рту и горле. Когда откашлялись и отплевались, «Лис» сказал:

– «Шаман», лучше так больше не делай, а то всё в земле теперь.

– Та да, это было близко.

Снизу больше не стреляли. Может, мы в кого-то попали, а может, там просто решили, что хватит. Похоже, это был не полноценный штурм, а разведка боем и подавление выявленных огневых позиций. Если бы им не отвечали, то они пошли бы наверх.

Позже вечером, кода Гордейчук обходил бойцов и подошёл к нашему гнезду, я ещё был под впечатлением от событий дня:

– Вот так, «Сумрак». А ты меня паникёром назвал. Я сегодня с пулемётом, под огнём танка… Обидно, блин….

– Все добре, – ответил он, похлопав по плечу.

Вопрос был для меня закрыт. Червяк внутри сдох и больше не грыз.

Стела упала, никого не задев. Сапёры и ВДВ (ТРО) были в порядке. В википедии пишут, что она рухнула 21-го… Мне кажется, что 22-го. Пусть историки разбираются.

В один из вечеров, когда мы уже готовились кто спать, а кто дежурить, прилетели две ракеты. Это были градины – не те мины, которыми нас, как матюками, обкладывали сепары в дневное время. Упали они довольно далеко, мы даже не напряглись. Через несколько минут – ещё две, чуть ближе. Потом ещё две. Каждый раз ложились всё ближе. Пристреливались. Прилетало с нулевой зоны, со стороны границы РФ. Когда очередные две ракеты легли в соседней посадке, мы поняли, что это – «третий звонок» и сейчас начнётся какой-то фильм, но точно не комедия. Когда начался залп, мы уже были готовы. Никто не торчал выше земли. Клали они довольно метко – пристрелялись. Внутри окопа всё освещалось вспышками. Из-за контузии на каждый громкий звук моё ухо отзывалось ударом по клавише расстроенного рояля. Как будто сумасшедший музыкант в припадке отмолотил дьявольскую какофоническую мелодию на разбитом пианино. Когда всё закончилось, я подумал: как хорошо, что всё легло рядом, без прямого попадания – крыша нашего окопа не могла выдержать прямого попадания. Мы с «Лисом» вылезли. Что-то ещё опадало сверху, как будто тут была битва ангелов и сил ада. И это их перья, потерянные в бою. Маленькие пучки засохшей травы пообгорали, но гореть там было особо нечему. И запах, сладкий парфюмерный запах. Сразу вспомнились кадры из «Брильянтовой руки», когда бдительная общественная активистка из домоуправления нюхает записку: «Шанель номер пять». Но нет, не «Шанель». И даже не «Дзинтарс». Скорее фабрика «Красная заря». Но всё равно, неожиданно. Сюрприз – оказывается, «град» иногда пахнет.

В голове крутились слова песни Арамиса из «Трёх мушкетёров»: «После грозы так пахнут розы…»

По ночам регулярно проходил с тепловизором «Славута» или кто-то, кто его сменял (иногда «Монах» или «Бродяга»). Иногда он подходил к окопу и предлагал спуститься ниже, чтобы не торчать для снайпера. Или подняться выше, чтобы не пропустить прихода гостей. Я был рад ему и тому, что у нас есть тепловизор. Потому что сам я, когда пряталась луна, не видел ничего уже в нескольких метрах.

События – как бусинки, которые нанизываются на нить времени. Некоторые из них никак не могут найти своё место. Помню, что это было в один из дней окружения. То ли 22-го, то ли 23-го. Вечером над лесом в нескольких километрах от нас на запад взлетали сигнальные ракеты, слышны были выстрелы. Позже там отработала артиллерия. А ночью лес был подожжён зажигательными бомбами, по описанию похоже на фосфор. Я в то время спал между дежурствами. «Бродяга» рассказывал: из одной точки, как из корня, вниз шли разветвления яркого огня и опадали на землю. Следующий день лес горел. А ещё через пару дней мы по нему проходили. Те обгоревшие сосны потом не раз появлялись у меня перед глазами, уже тут, под Харьковом, когда я попадал в сосновый лес. Кто там лазил в тылу у сепаров и кого они бомбили, так и осталось загадкой. Это было слишком далеко, чтобы мы могли что-то понять или помочь. В то время нас и наших сил хватало только на то, чтоб удерживать вершину.

Иногда по вечерам прилетало что-то быстрое, не мины, к которым мы привыкли, и не «грады». А как будто «привет» от блуждавшего танка. Это тоже не получается привязать к конкретным датам. Как и большинство обстрелов. Они просто были. К ним привыкаешь. И даже если несколько часов было спокойно, то вот сейчас, пока идёшь по поверхности к штабу или к товарищам на другом фланге, ты можешь услышать звук залпа и свист у себя над головой. Поэтому глаз всегда искал воронку или окоп поблизости, на расстоянии двух секунд. Иногда падали просто на землю, где придётся, и осколки пролетали сверху. Иногда один осколок улетал высоко вверх и уже через четыре секунды, потеряв скорость, но всё ещё бешено вращаясь, с красивым звуком опускался на землю. Что-то было в этом звуке… он как заключительный аккорд после песни.

Один раз вечером, уже после падения монумента, мы с «Лисом» сидели у нашего пулемётного гнезда. Подошёл и задержался «Сокол». Мимо проходил «Монах», забрать с зарядки рации на ночь. Проходил «Сумрак», задержавшись возле нас на пять минут. «Славута» начал первый вечерний обход с тепловизором. Мы говорили о прошедшем штурме или разведке боем, хрен знает, что это было. О том, как нам повезло, что стела легла посередине, между окопами. Прикинули, сколько людей реально могут участвовать в бою, отбивая штурм. Получалось что-то совсем невесёлое. Из общего количества вычли полковника и его адъютанта, раненых и «четырёхсотых». Остались 12–14 человек, которые сидели на вершине и отстреливались бы во время штурма. При этом большинство – неопытные добровольцы: наша рота, террбат (сапёры, наверное, были с опытом, всё же специализация обязывает). Я с удивлением понял, что на этом фоне мы ещё смотримся и являемся частью костяка обороны. И это мы-то, месяц без двух недель военные. Нас это улыбнуло и огорчило одновременно. Хорошо, что враг не знает нашего реального положения. Когда звонил жене, то рассказывал, какие у нас все крутые и злые стоят, причем только и ждут, чтобы кто-то сунулся, – оружия дохрена и «все в тельняшках». Не знаю, прослушивали нас или нет, но рассчитывал на это.

Как-то ночью меня разбудил «Лис» – была моя очередь дежурить.

«Лис» был зол:

– Не отвечали по рации, пошёл проверить, а они все там спят. То есть, там могли пробраться и всех тихо перерезать.

– Надо было у них над головой несколько очередей дать. Потом бы сказал, что заметил движение в секторе. А вообще, забей.

– Как это забей? Это наша общая безопасность.

Вообще сон на посту – это тяжкий грех. В тех условиях у людей уже кончались силы, они теряли бдительность, и у них появлялось безразличие. Крайние две ночи мне тоже дались очень тяжело.

Как-то во время моего дежурства 21-го или 22-го, меня сначала взбодрили несколько одиночных выстрелов. Спустя время «Славута» передал по рации, что это был он. Не знаю, может благодаря ему в те дни нас вражеские снайперы не беспокоили? Хорошо иметь своего, с тепловизором и ночным прицелом. Остаток дежурства дался очень тяжело. Сильно хотелось спать, а время тянулось невероятно медленно. Я периодически проверял время на своих часах и видел, что прошло только пять минут, всего лишь пять минут. Не знаю, может, я тоже засыпал сидя, сам того не замечая? Но каждый раз, когда подходил «Славута», я не спал, слышал его и отвечал.