Снег все валился, и ветер задувал так, что ратникам приходилось щуриться. Кожа, волосы, складки одежды – все заиндевело, трескаясь и лопаясь с каждым шагом или взмахом клинка. День тянулся в напряженном противостоянии, когда обе рати, сцепившись, попеременно теснили друг друга, каждый небольшой шаг давался лишь через трупы своих. То тут, то там по зову капитанов в ход шли пики, и тогда при броске в строю неприятеля возникала брешь, которая, впрочем, вскоре затягивалась под встречным наплывом и встречным броском где-нибудь по соседству. Все это время вскидывались и опускались топоры, секиры и тесаки, а вместе с ними секли свою кровавую жатву короткие и мощные лезвия фальшионов.

Позади вовлеченных в сечу рядов солдаты жались друг к другу для тепла и хоть какой-то защиты от пронизывающего ветра, который, казалось, похищал весь остаток сил. Люди притопывали ногами и дышали себе в ладони, в то время как их самих неумолимо влекло вперед. Отступать они не могли – у них не было возможности даже толком шевелиться – а тусклый свет дня шел уже на убыль, и уже начали густеть тени, что стелились от десятков тысяч, коченеющих на мерзлой земле в обнимку с зажатыми в руках древками и рукоятями.

На какие-то мгновения порывы ветра сдували завесу в сторону, и тогда более-менее открывалось поле битвы. Для ратных людей и лордов, что пришли на север с Эдуардом, этот вид был не вдохновляющим. Армия Ланкастера по-прежнему темнела сонмищем на убеленной земле. Истощенные люди с юга, переглядываясь, лишь покачивали головами. А свет уходил, и при таком виде невозможно было не пасть духом, не ощутить глухое отчаяние, словно льдистым крылом царапающее занемелое, ноющее от холода тело.

Среди рядов все так же мелькали мальчишки-водоносы с бурдюками, из трубок которых можно было сосать воду. Раненым, палимым внутренним жаром, эти оборвыши давали хлебнуть, бдительно следя и обругивая, если глоток оказывался чересчур крупным или драгоценная влага стекала по бороде. Все это время безостановочно шел бой: шеренги сшибались, налезали и, тяжко возясь, давили друг на друга. Люди по обе стороны напоследок выкрикивали имена своих родимых и близких, чувствуя, что погибнут в наступающей тьме – они кричали последним задыхающимся голосом или же бесшумно соскальзывали под ноги напирающих сзади.

Сизоватый, меркнущий свет дня забирал с собой что-то жизненно-важное. Закаленные бойцы, сжав плечи, нагибали головы, в своей мрачной выносливости осваиваясь с темнотой. Команды прекратить бой все не поступало, ни от лордов, ни от капитанов. До бывалых, похоже, доходило, что в это место они явились, состоя как бы в услужении у двух королей, а вот уйти отсюда им доведется, служа лишь одному. Рога и барабаны смолкли, больше не заглушая рева, стонов и воплей, растущих и ниспадающих волнами, что разбиваются о берег. Им сиротливыми чайками отзывались те, кто в эти мгновения погибал.

После долгих часов сражения люди впадали в свинцовую усталость и смятение, которое с темнотой лишь усугублялось. Они держались лишь за счет стоящих рядом, таких же ослабевших друзей, ну а если попадались более свежим врагам, те срезали их, как снопы. Число смертей все росло и росло вместе с тем, как на ослабевших накидывались более сильные; ну а когда слабели они, их, в свою очередь, срезали те, кто пришел следом.

В рядах Йорка намечался зреющий разброд. Даже из центра, где все так же без признаков усталости сражался Эдуард, бескрайность рядов Ланкастера просматривалась воочию. Возвращать своего коня в тыл молодой король не стал. Отсалютовав Фоконбергу, он поскакал вдоль строя обратно к Уорику, по пути снисходительно принимая приветствия, хотя уже и не такие дружные. Ввиду отсутствия у обеих сторон лучного боезапаса опасаться внезапной, быстрой, как молния, стрелы-змеи ему не приходилось. Ну а без пушек на поле Эдуард был поистине неуязвим – во всяком случае, пока не выдохся. Рыцарей, что остались без сил, можно было выбить из седла и попросту воткнуть пику между пластин их доспехов или вмять обухами шлем им в голову. Но такой великан, как Эдуард, мог беспрепятственно продолжать сражаться, и как его остановить, было уму непостижимо. Для этого, пожалуй, пришлось бы нанести точнейший, прицельный удар по доспеху – но попробуй прицелься, особенно на скаку, когда он, глумливо скалясь, уже наносит упреждающий удар, обычно смертельный. Сам король потерял уже счет тем, кто нынче пал от его руки.

Дол уже подернулся сумраком, когда где-то справа Эдуард различил движение. Если б не снег на земле, он бы вряд ли это заметил, но на фоне белизны и все еще крутящихся столбов метели ему удалось рассмотреть приближение стремительной темной лавины. С высоты своего жеребца он успевал углядеть все быстрее остальных – и теперь сидел и неотрывно смотрел в ту сторону, застыв в оцепенении сосредоточенности. К нему уже наперегонки спешили за приказами – не важно, какими – мальчишки-посыльные. Однако Эдуард остановил их властно выставленной пятерней. Жестом веля им ждать, он сидел и всматривался, оглушенный стуком собственного сердца – даже голова у него пошла кругом, вызывая что-то вроде тошноты. Если к армии королевы подошли свежие подкрепления, то он сейчас смотрит в лицо своей погибели и вековечному бесславию Йорков. Неприятель превосходил его числом уже изначально. Ну а с подкреплением враг его неминуемо сомнет.

Словно молот грянул по левому флангу Ланкастера. Норфолк, в снегу и во тьме, все же разыскал место боя, на ходу выстраивая все свое правое крыло против слабейшего фланга противника. Латники ударили прямо с ходу на бегу огласив ревом все поле. Перед строем рвались вперед знамена Норфолка, при виде которых Эдуард с Уориком, встретившись глазами, тоже присоединились к общему крику. Лучше сложиться просто не могло: если двести всадников чуть не сокрушили нынче крыло Фоконберга, то эти девять тысяч свежих воинов попросту сметут ланкастерское крыло, расчленив всю неприятельскую армию и положив тысячи убитыми. Безусловно, люди Норфолка утомились от рысканья длиной в полдня, да еще по снегу, в поисках поля битвы. Тем не менее они были свежи и полны жизни в сравнении со злосчастными созданиями, до полусмерти вымотанными нескончаемым сражением.

В темноте ланкастерские ряды обуял полный переполох. Начался какой-то жуткий в своей внезапности приступ, и люди в слепом ужасе отпрянули от него, в бесчестии бегства уповая на потемки, которые все спрячут. Под натиском Норфолка Эдуард с Уориком и Фоконбергом вдруг ощутили, что строй врага поддается. Люди, что готовы были стоять насмерть при свете дня, с темнотой сломались. Они повернулись и побежали, давая возможность насесть на себя со всех сторон и полосовать, рубить, колоть себя оружием сзади. Все утонуло в воплях и железном стуке. Убегающие оскальзывались, падали и поднимались снова, сея панику при проталкивании через ряды своих, которые все еще ни о чем не догадывались и лишь тревожно спрашивали, что стряслось. Их хватали, кричали им вопросы, но они вырывались и бежали дальше. Ломались сотни, а затем уже и тысячи, дичая и немея от страха. По пологому склону они мчались к реке, то и дело грузно падая в своих доспехах.

Позади них рать Эдуарда и Уорика сомкнулась с воинами растянувшего свое крыло Норфолка. Зайдясь в вое дикарского ликования, воинство пустилось преследовать бегущих. Еще считаные минуты назад они стояли против армии, как минимум равной им по величине и силе. Все это помнилось тем, кто мчался через поле. По двое, по трое они отлавливали какого-нибудь беднягу-латника и валили его, подцепив под ноги или вдарив по спине секирой, отчего тот запинался и падал. После этого один из двух-трех, замахиваясь сплеча, бил его по голове или шее, а затем, зверея от собственного страха, они уже не останавливались. Удар за ударом сыпались до тех пор, пока кости жертвы не размозжались вдребезги, а туловище не протыкалось десятки раз.

«Милости! Выкуп!» – во весь голос кричали повергнутые в темноте благородные рыцари и лорды, из-за снега толком не видя своих пленителей. Но пощады им не было, и в ответ лишь звучно сыпались тяжелые удары тесаков, топоров и фальшионов.

Бойня длилась вплоть до рассвета, когда в уже распогодившемся небе показалось горячечное ледяное солнце, а снег, словно утомившись, утратил свою силу и прилег отдохнуть, припорошив горбики раскиданных всюду тел. Их было много, как кочек на болоте. Тысячи людей утонули в Кок-Беке – кто под весом своих доспехов, а кого в воду поскидывали преследователи. Перебраться удалось немногим. Трупы валялись на мили во всех направлениях, порубленные теми, кто делал это, как в наваждении. С рассветом эти люди избегали смотреть друг другу в лицо. Темнота скрыла ужасы, которые иначе годами преследовали бы их во сне. Люди Йорка торжествовали победу, но были полностью ею истощены – квелые без сна, заляпанные стылой кровью и грязью, с посинелыми губами и глазами, в которых не было ничего, кроме равнодушной усталости.

Под румянящимся небом вновь выстроились войсковые квадраты, и Фоконберг поехал проведать, как там его король и племянник – живы ли? Норфолк предложил свою жизнь за задержку, на что Эдуард снисходительно отмахнулся. Герцог был явно истощен, да к тому же нездоров: на губах у него запеклась кровь, а при разговоре лицо ему болезненно кривил кашель, который он не мог сдержать. Его задержка и в самом деле чуть не обернулась проигрышем битвы, но в конце Норфолк сам решил ее исход, прибыв в самый нужный момент. Так что свою вину он вполне искупил – в этом себе отдавали отчет и Эдуард, и Уорик.

В то время как солнце всходило над горизонтом, войско справило нужду и теперь, дрожа, зябко притопывало ногами. Голод в животах урчал такой, что впору пожирать мертвецов – считай что с позавчерашнего дня во рту ни росинки маковой. Всего в двух милях к северу, в Тадкастере, располагался лагерь короля Генриха. Эдуард с плохо скрываемым злорадством довел до своих капитанов, что завтракать армия будет непосредственно там. В самом деле, представьте: челядинцы, шлюхи и обозники ждут там возвращения своих – и тут вдруг видят гордо развернутые знамена Йорка! Право, впору рассмеяться!

Пленных не брали, в том числе и выкупных. В их благоглупости король был играть не намерен – ни сейчас, ни в дальнейшем. Как и лорд Клиффорд – только достойней, – в битве сложил голову граф Нортумберлендский Генри Перси, а с ним кучка лордов помельче – и сотни, если не тысячи, рыцарей и состоятельных сторонников. Игроцкое счастье им, как видно, не улыбнулось. А вот ему, получается, наоборот: с мертвых, добросовестно поискав, можно собрать немалую поживу. Найти добровольцев, готовых остаться на поле и заняться сбором ценностей, капитанам Эдуарда не составило труда. Работа это кропотливая и ответственная, так что еду им пообещали прислать сюда. Надо будет еще и сосчитать павших. Неизвестных солдат поглотят огромные общие ямы, вырыть которые в мерзлой земле – задача тоже не из простых.

По мошнам ценности рассовать не удастся: при капитанах будут слуги, которые со всей надлежащей тщательностью будут вести опись всего, от нательных крестов и сюркотов до ладанок и охранных грамот, хранимых в исподнем. Пока одни занимаются ценностями, другие будут бродить по полю с тесаками в поисках тех, кто не погиб, а просто без сознания или же спрятался в надежде тайком уползти. С ними разговор короткий. Отдельная группа носильщиков будет выносить раненых из числа своих по близлежащим манорам для выхаживания (хотя, вероятнее всего, они просто истекут кровью и умрут). Работы предстоит на много дней, но королю не до нее. Эдуарда ждали другие дела и задачи, и этим крепким, румяным утром он повернул свое обтрепанное, забрызганное кровью воинство на север, навстречу ветру, который снова проснулся и сделался еще более льдистым. Скоро король Генрих и королева Маргарет обнаружат, что мир вокруг них всего за одну ночь неузнаваемо переменился.

Уорику нашли какого-то бесхозного мерина. Тот оказался норовист и через каждую сотню ярдов давал под своим новым хозяином круговой проворот, строптиво брыкаясь передними копытами. Причина взвинченности животного была, впрочем, ясна. Ветер хотя и очистил воздух от запаха внутренностей и крови, но здесь всюду витал дух смерти, и конь был подобен человеку, чувствующему в половицах скрытные шорохи мышей и тараканов. Частично мертвецов скрывал снег, но все равно куда ни посмотри, везде под его покровом угадывался силуэт, который будет вселять ужас, когда оттает.

Приближаясь к Эдуарду, Норфолку, Фоконбергу и брату Джону, Уорик натянул поводья, склонив голову. Из высокородной четверки – трое с кровью Невиллов и один Плантагенет – он подъехал последним: остальные уже были в сборе. Вид у всех был заметно пришибленный, хотя Эдуард постепенно оправлялся: лицо его вновь было твердым, решительным. С минуту между ними царило молчание.

Команда «В поход!» еще не прозвучала, и люди стояли нестройно. Некоторые отходили в сторону – их тошнило, и они мучительно откашливались и пускали вязкие струйки слюны и розоватой рвоты. Над такими не насмехались, да и рвоты у них, в сущности, почти не было: желудки-то пустые! При всем содеянном и увиденном эти люди были мрачны и неразговорчивы. Разумеется, они кричали здравицы своему королю, но лишь по зову капитанов. Звуки и действие вдыхали в них хоть немного жизни, отчего серые щеки розовели, а глаза теряли остекленелость. Оставив с тысячу людей заниматься работами и подсчетами, король Эдуард повел свое оборванное воинство дальше на север.

Восход солнца Маргарет встретила стоя у высокого окна купеческой гильдии Йорка. За спиной королевы уютно потрескивал огонь в большом камине. Заметив, как дыхание туманцем оседает на стекле, она отерла это место ладонью и обратила внимание, насколько бледная и тонкая у нее рука. За оконными рамами отсюда виднелись южные ворота города. Отдыхать, а тем более спать Маргарет было невмоготу: ведь не так далеко за нее сейчас сражается армия. Не было сил сносить холодную, темную протяженность невыносимого ожидания. Каждое мгновение растягивалось до невозможности, а воображение рисовало картины одну ужаснее другой.

В такие минуты ее тянуло к Дерри Брюеру, которого она неизменно донимала вопросами о том, что он думает, какое имеет мнение… Королева знала, что из города он на своей старой кляче ускакал в лагерь. Почему-то ее шпионских дел мастер отсутствовал весь день, а она изводилась, машинально втирая одну ладонь в другую, покуда костяшки пальцев не розовели, начиная побаливать. При виде снегопада Маргарет в теплой комнате передергивала плечами, как от озноба. От снега мир делался чистым, красивым, но вместе с тем и безжизненным, и от этого невольно тянуло к играющему живыми желтовато-оранжевыми языками огню.

Ее сынишка, не ведая о том, насколько высоки ставки, все утро попеременно то цокал своими оловянными солдатиками, то стучал мячом, пока Маргарет наконец не потеряла терпение и не залепила ему оплеуху, от которой у мальчика на щеке остался розовый отпечаток. Сын разревелся мелкими злыми слезами, ну а мать, конечно же, стиснула его в объятии, из которого он принялся вырываться, судорожно всхлипывая. Когда она выпустила его, он дал из комнаты стрекача, и повсюду снова воцарилась тишина, сделавшаяся еще несноснее. Муж флегматично сидел у камина, но не спал и не читал, а лишь с пустым благодушием смотрел, как пляшет, свиваясь переливчатыми жгутами, огонь в камине.

Маргарет взволнованно всколыхнулась: внизу на улице послышался стук копыт. Снаружи на раме лежал снег, а потому попытка вытереть изнутри ладонью стекло ничего не дала. За окном различалось очень немногое – всего несколько всадников, которые сейчас спешивались. Королева обернулась к двери на громкие голоса и отклики слуг.

Дверь распахнулась как под ударом, и внутрь порывисто вошел герцог Сомерсетский. Грудь его вздымалась. С собой в теплую комнату он внес холод, снег и чувство страха.

– Прошу прощения, миледи, – произнес герцог, – но битва проиграна.

Простояв пару секунд в оцепенении, Маргарет с тихим завыванием подошла к нему, взяла его за холодные руки и вздрогнула от вида его изможденности. Было видно, что при ходьбе он припадает на одну ногу, а другая у него едва сгибается. На коже у королевы подтаивал случайно упавший комочек снега, и она крупно вздрогнула.

– Но как… как такое возможно? – прошептала Маргарет.

Глаза у Сомерсета были как подбитые, с темными обводами, а на лбу все еще виднелись красные натертые полоски от шлема.

– Где же новое место сбора армии? – приходя в себя, осведомилась правительница. – Здесь, у этого города? Вы потому и вернулись в это место?

Плечи Сомерсета поникли, и ответил он не сразу и не без труда:

– Там… многие погибли, Маргарет. – Ему очень не хотелось ее ранить, но чувствовалось, что время не на его стороне, и он быстро заговорил, спеша закончить: – В живых никого не осталось. Армия сломлена, разбита. Это конец. Завтра с солнцем они явятся сюда. Где-то к полудню король Эдуард, по всей видимости, въедет на своем коне в город через Миклгейт-Бар.

– Король Эдуард? Как вы можете говорить такое мне?! – горестно воскликнула Маргарет.

Сомерсет тряхнул головой.

– Сейчас это голая правда, миледи. Мы видели его на поле боя. Я вынужден отдать ему должное, хотя видит Бог, меня от этого коробит.

Лицо Маргарет ожесточилось. Мужчины все-таки слишком склонны к выспренним жестам – грезят мифами о героях, о всяких там круглых столах… Ну а когда для их стаи находится вожак, головы им кружит, как девицам.

Королева протянула руку и приложила ее к щеке Бофорта, вновь содрогнувшись от глубокого холода в этом молодом человеке.

– В таком случае вы, получается, пришли меня убить?

Молодой герцог покачнулся, но в глаза его вернулась искра жизни. Поднятая рука обхватила ей запястье.

– Что-о?! Да как вы могли подумать такое! Я пришел забрать вас из этого места, а с вами – вашего мужа и сына. Я уберегу вас от любой развязки, какую бы ни замыслил Йорк. Но клянусь честью, вам сейчас следует подумать о безопасном месте, если таковое еще где-то есть.

Маргарет замерла, быстро и беспомощно ища в уме выход. Брали свое страх и гнев. Еще накануне за нее стояла огромная армия – такая, что своим числом посрамила бы рать при Азенкуре, Гастингсе или где там еще воевали англичане. Однако ее армия разгромлена и пала, а она потерпела неудачу…

– Миледи? Маргарет? – подал голос Сомерсет, встревоженный странным блеском ее глаз, уставленных в одну точку.

– Да. Пусть будет Шотландия, – отозвалась она. – Если в Англии ничего больше не осталось, я должна отправиться к их границе. Мария Гелдернская держит там трон для своего сына, и меня она, я думаю, обережет. Да, пожалуй.

Генри повернулся, чтобы крикнуть с лестницы приказы своим людям, ждущим внизу. Под прикосновением руки королевы к своему предплечью он остановился.

– А где Дерри Брюер? – спросила Маргарет. – Вы его видели, слышали о нем? Мне нужно, чтобы он отправился со мной.

Молодой герцог качнул головой с некоторым раздражением.

– Не знаю, миледи, – ответил он с толикой укора. – Погибли лорд Перси и барон Клиффорд. Если ваш Дерри Брюер жив, то, я уверен, со временем он нас найдет. А теперь не мешало бы, чтобы вы приказали слугам упаковать то, что вам понадобится. – Бофорт прикусил губу, и глаза его вдруг горестно заблестели. – Миледи, возвращения сюда вам вряд ли следует ожидать. Возьмите с собою золота и… одежды. Все, что сочтете нужным захватить при отъезде. У меня тут с собой запасные лошади. Все поместится.

Маргарет строго поглядела на него.

– Очень хорошо. А теперь соберитесь, милорд Сомерсет. Мне нужны ваши ум и бодрость, хотя, мне кажется, вы нынче не смыкали глаз.

Герцог лишь кивнул, воспаленно моргая.

– Просто пыль попала, миледи. Прошу извинить.

– Вот и мне так показалось. Ведите сюда ваших людей – пусть помогут собрать вещи, которые мне понадобятся при странствии. Я хочу, милорд, чтобы вы были рядом. Помогали мне с моим мужем и сообщали обо всем происходящем. – Сделав паузу, королева приподняла голову: ее глаза были полны отчаяния. – Просто не верится. Как такое могло произойти?

Сомерсет отошел, отдавая вниз приказания, но когда он вернулся, королева по-прежнему ждала ответа.

Ему оставалось лишь пожать плечами.

– Снег, миледи. Снег и везение – этого оказалось достаточно. Уж не знаю, Бог ли был на их стороне или дьявол, но… безусловно, тот или другой. Король Эдуард у них сражался по центру и вел за собой людей, которые дрались как демоны, а он вдохновлял их своим примером. Но и при этом они не победили бы, просто не смогли бы, учитывая наш численный перевес. Так что – Бог или дьявол, а может, и тот, и другой. Не знаю.