При виде шагающего навстречу войска Эдуард Йорк удовлетворенно зарычал. На таком расстоянии из-за снега вражье воинство различалось сугубо условно – так, темная рябь силуэтов и частокол пик. С обеих сторон басовито гудели рога, а рать короля Генриха стекала по склону, идя на сближение. При взгляде на бледное небо Эдуард счел, что видимость мало-помалу улучшается. Местность просматривалась немного лучше, хотя снег все еще падал довольно густо. Шаги новоявленного короля похрустывали по искристой белой поверхности, которая тут же взбивалась в бурую кашу прущими сзади рядами. Иначе и быть не может. Не для того он вел за двести миль двадцать тысяч человек, чтобы вести себя, как робкий проситель. Его цель здесь – востребовать, точнее, взять. Положив противостоянию конец.

– Ну, что ж… Я исповедался в грехах и положил душу на алтарь Бога, – браво сказал Эдуард. – Полагаю, я готов, милорд Уорик. Ну а ты будешь стоять со мной?

– Да, – ответил граф. – Безусловно, буду.

Король широко улыбнулся, и они оба спешились. Впереди уже виднелись знамена Сомерсета и Перси – неприятельская рать, идущая под бой барабанов, становилась все ближе. Помимо барабанного боя, воздух оглашался завыванием рогов. Бесовски-игриво пели рожки и дудки, возжигая кровь.

Едва Ричард Уорик с королем Эдуардом коснулись земли, как окрик ближних капитанов остановил центральный квадрат, продемонстрировав недюжинную выучку. Тысячи глаз цепко отмеряли расстояние между молодым королем и близящимся воинством, настроенным на уничтожение. Этой рати, казалось, не было конца, и ее железные ряды внушали уважение к себе.

Уорик похлопал по шее свою лошадь, после чего выхватил у какого-то удивленного солдата секиру, повернул ее обухом и со страшным замахом хрястнул животное по широкому лбу. Лошадь тут же рухнула замертво. Солдатня вокруг разразилась приветственными криками, а Эдуард, хмыкнув, удивленно выругался.

– Прекрасный жест, Ричард! – компанейски воскликнул он. – Теперь я вижу, ты не побежишь. Но, боюсь, если то же самое проделаю я, под меня просто не подберут конягу нужного роста!

К удовольствию Эдуарда, люд вокруг рассмеялся, передавая слова короля тем, кто их не расслышал. Его огромного жеребца увели через ряды гордые своим делом мальчики. Вперед полезли водоносы, наливая воду тем, кто попросит. Все это время темные ряды неприятеля становились все ближе – все больше и больше людей прореза́лись по флангам из крутящейся снежной взвеси.

В пешем построении Эдуард с Уориком заняли место в третьем ряду. Вокруг них высоко подняли стяги, возвещая о присутствии высоких особ как союзникам, так и врагам. Свою взвинченность оба скрывали тем, что разминали плечи и свистом подзывали капитанов. Весь центральный квадрат, накренившись, снова двинулся, на этот раз вместе со своим королем. Труп лошади исчез среди марширующих рядов.

Шлем Эдуарда оставлял глаза и нос открытыми, хотя туго облекал подбородок и скулы. Он отвергал шлемы, стягивающие мир в щелку, и угроза получить стрелу в лицо на него не действовала. «Лучше видеть, чем нет», – упрямо твердил Йорк. Глаза его, оглядывающие строй неприятеля, были бледными и жестокими. В них не было ни тени сомнения.

– Прикончим этих слабаков! – громогласно воззвал он. – Никакого мира! Никаких сдач и выкупов!

Для тех, кто шел рядом, его голос звенел, как молот.

– За короля Эдуарда! – взревел Уорик.

На мгновение войско замерло подобно многоликому зверю, готовому к прыжку. И вот тысячи людей, срывая в крике глотки, подхватили этот клич еще громогласней, стуча при этом по топорам длинными ножами. Монарх захохотал в бесхитростном удовольствии, салютуя своим воинам поднятым мечом. Звук поплыл огромным железным гулом, отчего в рядах неприятеля некоторые поежились или сбились с ноги. Солдаты Эдуарда не умолкали, хотя шум превратился просто в бессвязный рык обозленных, которых, как быков за рога, приволокли в это гиблое заснеженное место, втиснув им в руки раскаленное от холода железо.

Нутро Уорику словно сковало, а дыхание в груди стало до странности легким, как будто легкие не втягивали достаточно воздуха. На его сюркоте поверх доспехов красовался фамильный герб, и те же цвета Невиллов украшали его меч и щит. Это он сделал так, чтобы Эдуард стал королем, совершив богохульство пред лицом короля Генриха и ланкастерским престолом.

– Твой дядя в прежние времена действовал безупречно, – вторгаясь в сумятицу мыслей, сказал ему на ухо Эдуард. – Мне кажется, в зимней погоде он разбирался лучше нас с тобой. Да и вообще лучше всех.

– Он славный человек! – крикнул в ответ Ричард первое, что пришло ему на ум.

Шум вокруг уже можно было сравнивать с громом небесным или с рыком стаи львов. Земля под ногами словно содрогалась. Уорика несло вперед, как на гребне немыслимой волны: он был вдавлен в непреоборимую силу, которой не мог противиться. При этом взгляд его сосредотачивался на тех, кого Эдуард якобы не замечал, – на шагающих встречно крепких копейщиках и топорщиках, горящих вожделением сойтись в бою с узурпатором, смеющим именовать себя королем. Вид знамен с белыми розами неудержимо влек их, как свет мошкару, и они уже загибали угол, чтобы подобраться именно к этому месту в строю.

– У тебя есть какие-нибудь известия о Норфолке? – ухватив Уорика за плечо, спросил на ходу Эдуард. – Я с самого рассвета ничего о нем не слышал. – Их шлемы, соприкоснувшись, скребнули друг о друга. – И начинаю уже опасаться наихудшего.

Ричард бросил на него быстрый взгляд, в очередной раз убеждаясь, что новый король все-таки очень молод. Прошло всего-ничего со времени объявления себя хозяином трона, прошло каких-то три месяца со дня кончины его отца и брата – и вот он уже идет на огромную рать неприятеля. Тем не менее речь сейчас шла не о нервном позыве выговориться. С каждым шагом ряды Ланкастера казались все необъятней, необозримей. Без Норфолка превосходство в числе может оказаться действительно роковым. Взгляд графа Уорика лишь растерянно вбирал все новые ряды неприятельского воинства.

– Норфолку Твое Величество может довериться вполне! – прокричал над общим гвалтом Уорик. Королевский титул он использовал намеренно, в напоминание и ободрение Эдуарду. Собранной им армии нужен предводитель дерзкий и неукротимый, а не точимый сомнениями ипохондрик. – Я уверен: нынче ночью из-за темени и снега он потерял ориентир. Однако сам Норфолк как раз из этих мест, и надолго отстать не может. Так что скоро он навалится со всей яростью, тем более, чтобы искупить свое опоздание!

Эдуард нагнул голову, хотя Ричард успел заметить, как потемнели его глаза и как стало еще жестче лицо. Они давно уже вступили в пределы попадания стрел, и до Уорика дошло, сколько жизней уберег Фоконберг, расшатав этим утром зубы ланкастерским лучникам. Пережив кромешный, ни с чем не сравнимый ужас давешнего обстрела, Ричард отчаянно благодарил его за это. Нет на свете звука, вселяющего больший страх, чем хищный посвист отвесно сыплющихся стрел.

Теперь две армии разделяло не больше сотни ярдов. В строю многие поначалу пересмеивались и пошучивали или же вслух припоминали старые счеты, думая поквитаться за них. Однако голоса обрывались по мере того, как пересыхали глотки. По-прежнему трещали барабаны, и капитаны зычно призывали своих людей ударить жестче да посильней, но смех и шуточки подходили к концу. Огромные движущиеся квадраты тянулись за пределы видимости, а снег все клубился. Уорик готовился, пожалуй, к самому тяжелому напряжению сил, которое ему когда-либо доводилось испытывать. Этому он обучался всю свою жизнь, от срубания кольев в детском возрасте до участия в бесчисленных турнирах. Силы и ловкости в нем и сейчас было в достатке. Дышал он мелко и часто, чувствуя под шлемом холодную испарину. Скорей бы прекратились эти чертовы снег с ветром! Зимой никто не сражается. Даже добраться к полю боя – истинное мучение, и это еще до схождения лучников с рядами пехоты.

Капитаны по обе стороны вобрали в грудь морозный воздух и рявкнули своим молодцам: «Вперед!» Над рядами взмыл противный медный рев, от которого, как под ударом кнута, валко рванулись во встречном броске две рати, вознося в замахе клинки с жадным стремлением обрушить свой первый сокрушительный удар на ублюдка-изменника с той стороны, кем бы он ни был. Девственный снежный покров под ногами в одно мгновение превращался в бурую кашу, которой суждено было окропиться, пропитаться и засочиться кровью, что через считаные секунды брызнет и зажурчит из рубленых, колотых и резаных ран первых погибших.

Из врачебной палатки Дерри Брюер выходил в глубокой задумчивости. Позади боевого порядка по лагерю с воем метался колкий льдистый ветер. Мелкий отряд Клиффорда – для армии потеря ничтожная, однако с трудом верилось, чтобы такое число людей пало под градом стрел, обрушившихся сквозь снежную завесу. Еще со времен Креси – без малого век назад – английским военачальникам была ведома опасность, какую представляют собой лучники. С той поры ни одно войско не выступало в поход без их контингента – разумеется, если рассчитывало уцелеть. И вот сейчас у Сомерсета полегло около шести тысяч погибшими или ранеными так тяжело, что они уже не могли быть приставлены к делу. Дерри никогда еще не видел такого количества павших за какие-то несколько минут обстрела. Проклятый снег для одних послужил щитом, а для других, наоборот, стал погребальным саваном. Многие из выживших теперь беспомощно лежали на снегу, истекая кровью из-за элементарного отсутствия повязок. Королевские медики снарядили какую-то горстку мальчишек и слуг, но какие из них помощники, тем более при таком числе пораженных? И это еще только перед началом битвы!

Брюер невольно передернул плечами при мысли о плачущих и тяжко стонущих там, в палатке, людях, об их искаженных страданием лицах и ужасающих ранах. Битв на своем веку Дерри понавидался, что, впрочем, не мешало ему в тот же вечер спокойно трапезничать. Однако нынче при одном лишь виде королевского хирурга, выскребающего пробитое глазное яблоко, по телу прошла жуткая, словно бы предсмертная тошнотная волна. Именно это ощущение и вынудило его поскорей выйти из того чистилища на свежий воздух. Надо будет, само собой, послать гонца к королеве. Известие наверняка приведет ее в отчаяние. Но она хотя бы в безопасности городских стен, вместе со своими мужем и сыном. При тридцати тысячах вооруженных сторонников Маргарет ожидает уверенной победы и конца затянувшемуся противостоянию…

Отдаляясь от палатки со всеми ее ужасами, Дерри оказался остановлен ткнувшейся ему в грудь пятерней. Он машинально схватил ее, а подняв глаза, увидел над собой грубую физиономию с перебитым монгольским носом. Перед ним стоял небритый детина в клепаном кожане и шоссах, от которого даже на ветру чувствовалась привонь немытой плоти. Брюер резко крутнул эту самую руку, чувствуя, как сзади к нему подшагнул еще кто-то, и не один. Всего их было четверо, и все не спускали с него глаз, в том числе и тот, что сейчас, пыхтя, нянчил поврежденную руку.

Дерри как-то сразу увял, почувствовав тоску и груз усталости. Тем не менее он стоял ровно и слегка подуспокоился.

– Эх, ребятки, ребятки, – с ноткой легкого укора протянул он, разом все поняв. – Так кто вас сюда, стало быть, направил? Чье повеление?

– Милорда Клиффорда, – с наигранной горделивостью ответил один из напавших на него. – На твою голову поставлена цена, сразу с приходом вести о его смерти. У казначея на этот случай для нас уже заготовлен мешок с монетами. Так что тебе лучше вести себя тише, хотя, в общем-то, все равно.

Чувствовалось, как эти люди напрягаются, готовые на выплеск насилия. Брюер посмотрел поверх их плеч, ища глазами хоть кого-нибудь, способного прийти ему на помощь. Да вот беда, в лагере сейчас одни шлюхи да раненые! Вообще, здесь изрядно слуг и торговцев, всяких там жен и прачек со швеями, но они теперь все на рубеже, силятся через буран разглядеть битву. Ну а все годные держать оружие, от солдат до капитанов, в это время, понятно, на поле брани.

Дерри был здесь один-одинешенек. На секунду он прикрыл глаза, дивясь силе своего смирения перед ждущей его участью. Что правда, то правда: он уже немолод и вряд ли сможет вырваться из хватки этих четырех молодцов, готовых, если что, в одно мгновение всадить ему меж ребер нож. Так что дело, получается, решенное. Остается лишь постараться уйти с достоинством.

– Что ж, ладно, ребятки, – тихо сказал шпионских дел мастер, оглядывая четверку. – Только ведь потом за вами придут, как ни прячьтесь. За каждым из вас по следу явится некто и наглядно покажет, что уж лучше б вам было ослушаться мертвого лорда и унести ноги, пока не поздно.

– Говоришь, а самого небось пучит от желания опростаться? – ухмыльнулся один из его противников, с черными беспокойными глазами, и пихнул Дерри на слякотную тропу. – Давай шагай. – Он мотнул головой остальным троим. – Вы тоже топайте. Сделаем дело в лесочке, там вроде как тишь да гладь. – С этими словами он толкнул Брюера еще раз, отчего тот поскользнулся в грязевой каше. – Если не будешь шуметь, я все проделаю тихо-складно, как с рождественским гусем.

Дерри на ходу лишь качнул головой. Снег вокруг по-прежнему вился дымными столбами – на расстоянии и лиц не разглядишь. Если крикнуть: «Помогите!», его просто ткнут сквозь ребра и уйдут как ни в чем не бывало. Хорошо подобрали момент, бесовские отродья! Брюер не прочь был даже улыбнуться, но тут горло его снизу обдало едко-кислым, и вместо улыбки вышла отрыжка. Надо же, Клиффорд – каков! Кто бы мог подумать? Старый злюка-содомит…

Хуже всего, что ведь и работа не доделана – та, которая требует именно его, Брюера, навыков и опыта. Или это он сам себе внушает? Дерри поник плечами, отдавая себя на волю судьбы. Вместе с тем от принятого решения выползала тоска, освобождая душу – настолько, что приподнялась опущенная было голова. В сопровождении этих людей Дерри Брюер уходил на запад, прочь из лагеря, в то время как все смотрели на юг, на кровавый дол близ деревни Таутон.

У Уорика сердце готово было выскочить из груди. Того и гляди, хватит апоплексический удар – прямо здесь, на поле боя, оставив тебя обездвиженным, безъязыким и с лицом будто талый воск. Сказать, что ты просто запыхался, значит не сказать ничего – дыхание вырывалось из губ словно сгустки огня из устья раны. Боль вызывали даже вдохи и выдохи, не то что ходьба. Как известно, никакое занятие и труд не отнимают столько силы, сколько ратное дело. Сравниться с этим может разве что рубка деревьев – потому-то каждый рыцарь по нескольку часов в день посвящает орудованию топором и мечом, каждодневно, а иначе на поле боя не продержаться. И опыту твоему со сноровкой грош цена, если твои руки при ударах слабеют. Воин нарабатывает себе толщину костей, для защиты которых мышцы должны быть подобны дубовым доскам. Если так, то глядишь, в бою останешься живой.

Эдуард двигался пружинисто, словно рыщущий лев. И дело тут было даже не в росте, а в том, что он был рожден для этого. Движения его были до грациозности гибки и вместе с тем расчетливы, отчего он утомлялся медленнее тех, кто сражался вокруг – ни единого удара попусту, ни единого чрезмерного взмаха. Он успел уже разделаться по меньшей мере с дюжиной, и доспех на нем был в крупных и мелких вмятинах, местами сквозных. Боевые тесаки в руках неприятели были десяти дюймов в длину, с утолщенными оконечьями из тяжелого железа, рассчитанного на пролом доспехов, во всяком случае, если оружие находится в сильных руках. На нагруднике Эдуарда виднелось три треугольных пробоя, один из которых сочился кровью. Правда, те трое, кто сумел пробиться к нему и ударить, давно уже лежали где-то позади, хладные и неподвижные.

Поспевающему сзади Уорику оставалось лишь смотреть, как его король выверенно и неутомимо пробирается вперед. Было в нем что-то необузданно-дикое, что-то от льва или волка. У Ричарда все напряжение уходило на то, чтобы не отставать. Тягаться силой с королем никто, судя по всему, больше не отваживался, и теперь Уорик и сам уже не держал сомнений в том, что Эдуард достоин монаршего звания. Родословная за ним что надо, а на поле боя он истинный Голиаф. Уже на меньшем созидались империи.

В отличие от графа Уорика, что, выбиваясь из сил, шел следом, новый король буквально скользил по взбитой в месиво земле, выискивая глазами любого, кто осмелится встать против него. Но таких больше не встречалось. Перед могучим воином в надраенных, заляпанных грязью и забрызганных кровью доспехах люди пятились и раздавались в стороны, словно тот источал нестерпимый жар. Он же смеялся над тем, как они оступаются и падают, и с кровожадным хохотом стучал мечом себе по щиту, от чего его противники испуганно стремились отодвинуться подальше.

Уорик дернулся при упреждающем гудении рогов откуда-то слева. Из-под шлема звук воспринимался невнятно, и, двигаясь полубоком за Эдуардом, граф ворочал головой туда-сюда, попутно оберегая фланг от тех, кто может невзначай наброситься на них. Так и вышло: какой-то молодой крестьянин в коже и шерсти налетел со взмахом тесака, пытаясь обрушить внезапный удар на Эдуарда. Но Ричард бдительно рубанул клинком, раздробив ударом кость, отчего рука неприятеля повисла на нитке сухожилий. Крестьянин с воплем упал, хватая себя за отрубленную конечность. Его вопли оборвал еще один удар, но рога при этом гудеть не переставали.

Уорик прищурился вдаль, выискивая источник звука. Центральный квадрат Эдуарда вклинился глубоко в силы Ланкастера, напоминая теперь широкий, притупленный наконечник копья. Каждый шаг давался ценой большого усилия, но они уже вклинились в позиции врага как минимум на несколько сотен ярдов. Неизвестно, каково сейчас приходилось дяде, держащему левое крыло, однако пыл и напор короля определенно двигали центр, и около восьми тысяч человек подпитывались стойкостью и решимостью от своего правителя, ревущего впереди что-то дерзкое.

Где-то слева различался конский топот и ржание, хотя всадников там быть не могло. Не должно было быть. Ричард сухо сглотнул – в горле першило так, что едва получалось подать голос.

– Твое Величество… Эдуард! Левое крыло!

Где-то там сейчас держатся дядя Фоконберг и брат Джон, хотя от них ничего не слышно с самого утра, начавшегося с того обстрела. Застилающий глаза снег опостылел окончательно – пожалуй, еще больше, чем холод, от которого сильнее болят раны, а закоченелым рукам труднее удерживать рукоять меча.

Эдуард повернулся и посмотрел в ту сторону, куда указывала боевая перчатка Уорика. Поджав губы, молодой король огляделся с холодным расчетом, прикидывая, какой выделки люди держат там фланг.

– Там из леса какие-то конники! – прокричал он графу.

Оттуда все грозней и поспешней близился гул, растекаясь железным треском ударов и криками боли, разносящимися по полю битвы глухими раскатами. Сотни людей повернулись поглядеть, что там происходит, и за секундное отвлечение поплатились жизнями.

– Сколько их? – крикнул в ответ Уорик.

Надо же было уделать такую глупость: в порыве истовости прикончить своего коня, от которого, кроме пользы, ничего не было.

– Слишком много, – процедил Эдуард и, приложив ко рту сведенные ладони, рявкнул: – Коня моего сюда!

Двум передним рядам он дал пройти мимо себя и снова влился в третий, ожидая, когда приведут его громадного жеребца, способного держать вес хозяина в доспехах. Сообразив, что затевает Эдуард, Ричард отрядил своих посыльных к четырем ближним капитанам: передать, что король срочно требует их помощи и присутствия возле себя. Те начали спешно смыкаться по бокам от Эдуарда.

– Прижимайся к моему центру, Уорик! – прокричал тот. – Это мои лучшие люди, они не подведут!

К удивлению графа, король широко улыбался, упиваясь каким-то темным восторгом. Доспехи ему окончательно покрыла корка из грязи и крови, королевские львы на сюркоте багровели под красными пятнами. Тем не менее чувствовалось, что во всей своей юности, горе и гневе Эдуард в эти минуты испытывал незамутненную радость. Не секрет, что поле боя способно сломить человека. Но кое-кого оно, наоборот, создает – тех, кто открывает для себя место, где становятся годны его сила, опыт и быстрые руки, а прочие беспокойства сходят на нет и перестают отвлекать.

Восторг Эдуарда проявлялся в его залихватском взгляде и необузданности. Он пихнул колено в руки рыцаря, что подвел его коня, и с легкостью сел в седло, в мгновение ока став из пешего конным, отчего его сила и мощь, казалось, утроились. Жеребец нежданно взыграл копытами, чуть не лягнув ими шедшего сзади латника.

– Смыкайся к центру! – крикнул Эдуард во всеуслышание, хотя смотрел он при этом на Уорика. – Эти ланкастерцы – просто детвора! Им не устоять!

Он наискось пустил своего коня через квадрат, как бушпритом раздвигая ряды, которые останавливались и криками приветствовали своего короля. Рыцари вокруг него образовали подобие фаланги, высоко держа знамена с лилией Йорков. С четырьмя капитанами по бокам к фаланге жались сотни, с безумным восторгом спеша вслед за монархом и его боевым скакуном. Они направлялись к сумятице боя на левом фланге, чтобы дать ответ какой-то там силе, явившейся из-под прикрытия деревьев.

Рукоятью меча Фоконберг едва успел отклонить косой удар копья – от неожиданности он даже ругнулся. Удивительно, как перелесок по левую руку мог вмещать в себя такую прорву всадников, что сейчас устремились на его крыло! Левые ряды они застигли почти врасплох, за наблюдением сечи, что разворачивалась впереди. В каких-нибудь сорока ярдах от места, где стоял сам Фоконберг, рубились его передовые ряды – сминали и сминались, пускали кровь и истекали ею сами под командный рев капитанов и сержантов с обеих сторон («Дружней!», «Навались!»), продираясь и отступая, продираясь и отступая подобно волнам морского прибоя, штурмующим берег. Каждый шаг давался неимоверным усилием. Ряды качались туда и обратно, багрянясь своей и чужой кровью. Внезапный крен в сторону неприятеля вкупе со стойким натиском обеспечивали Фоконбергу некоторое продвижение, но цена была высока. Левый фланг в войске обычно самый слабый и в схватку втягивается последним. А тут, помимо снега, сам масштаб битвы переписывал правила. Будь сейчас на месте правое крыло Норфолка, оно бы при поддержке центра с Эдуардом и Уориком вступило в бой первым, а уж затем, и то по мере надобности, в бой ввязалось бы левое крыло Уильяма. Между тем битва разворачивалась во всей своей обширности – такой, что центр и левый фланг оказались задействованы почти одновременно – а правофланговый Норфолк из-за снега куда-то запропастился.

Все больше и больше людей, повинуясь приказу, подавались вперед, где они рубились до изнеможения, а затем падали, после чего туда приходилось подсылать новых. Фоконберг дрейфовал вдоль второго и третьего рядов, приказывая двум сержантам посылать свежих вперед, а вымотанных – назад для минутной передышки, покуда жизнь из них не вырвана окончательно. Судя по всему, фланг противостоял наиболее сильному крылу Ланкастера: в какой-нибудь сотне ярдов виднелись стяги Сомерсета.

Перевеса не было ни на чьей стороне, и тут из перелеска грянула засада: две-три сотни тяжелых всадников, скрывавшихся в деревьях для атаки на фланг. К тому моменту, как их разглядели из-за снега, они, держа длинные копья наперевес, уже набрали полный галоп. Секунды растущего громового гула, суматошного мелькания – и вот уже целые ряды качнулись назад. Все равно что мальчик испуганно отпрянул с дороги у бешеного пса.

Конница на скаку врезалась в неспешные шеренги, терпеливо ждущие своей очереди вступления в битву – и тут их в секунду опрокинули и смяли кованые рыцари, безжалостно давя и на скаку пронзая длиннющими копьями. Лопаясь от нагрузки, они своими щепками еще и ранили других. Фланг дрогнул и начал прогибаться, съеживаясь под броском. Весь левый квадрат как будто запнулся, сбиваясь с размеренного шага до полной остановки, и лишь наружные по инерции продолжали бездумно куда-то лезть. Кое-кто пытался выстроить в ряд пики, как учили на упражнениях против конницы, но таких было слишком мало. Фоконберг, теряя от волнения голос, выкрикивал приказы подкрепить ряды, подпереть их копейщиками, перестроиться в движении. Квадрат пятился, оставляя впереди себя вопящих раненых и остывающих мертвых.

Стянув боевую перчатку, Уильям отер с лица пот. Подлинный враг, как и всегда, – это паника. Две сотни всадников не могут уничтожить армию или даже ее фланг – во всяком случае, когда он насчитывает восемь тысяч. Но пока всадники беспрепятственно убивают безответных, ряды будут пятиться от них в ожидании, чтобы на эту угрозу ответил кто-нибудь со стороны.

Вот кто-то, метнув пику, словно дротик, сшиб с седла всадника и набросился было на лежащую ничком фигуру, но его втоптали обратно в ряды товарищи того всадника, а затем вынули мечи и принялись рубить внавес. В ярости и отчаянии Фоконберг погнал мальчишку-посыльного в тыл, где сейчас топтались лучники. В сущности, покончить с напастью можно несколькими сотнями стрел. Их запас израсходован несколько часов назад, но может, хоть сколько-нибудь осталось? А впрочем, надежда наверняка зряшная…

Десяток всадников снова метнулись на фланг. Кое-кто из сержантов призвал выставить пики, и шеренга ощетинилась остриями, но не раньше, чем всадники отгарцевали с новой кровью на мечах. Всякий раз при броске и отскоке они глумливо орали, упиваясь своим превосходством над жалкой пехотой внизу.

Фоконберг глянул направо, ища глазами помощи. В груди у него затрепетала сладкая надежда: знамена Эдуарда смещались в сторону его крыла.

– О да, – пробормотал он себе под нос. – Славный малый. Хороший король.

При виде того, как Его Величество спешит на помощь, он ухмыльнулся своим собственным словам. По мере того как молодой великан проезжал наискось огромные квадраты, движение в них замедлялось. Кое-кто просто останавливался, чтобы его рассмотреть, в то время как командиры во весь голос орали на свое воинство, чтобы оно возобновило движение. На какие-то мгновения солдаты с обеих сторон застыли, глядя, как Эдуард ходкой рысцой едет на выручку своему подломленному крылу.

– А ну там, расчистить дорогу! – прокричал Уильям тем, кто был рядом. – Пропустить короля!

Он чувствовал, что не в силах сдержать дурацкой улыбки. У него у самого при виде знамен сердце взбухало от гордости: вот он, спаситель, с его белой розой, соколом Йорка, пламенеющим солнышком и королевскими львами. Сейчас он им задаст!

Не менее ясно видели Эдуарда и те, кто атаковал крыло. Некоторые из них повернули обратно к деревьям, предпочтя уберечься. Другие же, видя, как самозванец проталкивается к ним через ряды, сделали иной выбор. Если Йорк окажется повержен, то исход битвы обернется в пользу короля Генриха.

Фоконбергу стиснуло грудь: король Эдуард проехал от него меньше чем в двадцати ярдах, на резво и грациозно трусящем боевом коне невиданной мощи. Вместе с юным монархом следовало ядро из знаменосцев, а вокруг него полубежали ладные, крепко сбитые люди с тесаками и секирами.

Вырвавшись из фланга, Эдуард со своими рыцарями напустился на всадников, которые дожидались их, и в считаные секунды разделался с первыми двумя. Его дважды ударяли копьями, но те отскакивали от брони. Третий удар во всю силу пришелся от всадника, вставшего четко у него на пути. Но Эдуард опередил его в галопе и сбил с лошади простым ударом плеча.

От силы столкновения Фоконберг невольно поморщился: все равно что ястреб хватил голубя, сбив его навзничь. Безусловно, свое дело сделали вес и скорость, но оставалось лишь домысливать, как непросто иметь в себе силы встать перед броском Эдуарда. Юный король не вилял и не сдерживался, он прямиком летел на тех, кто стоял против него, и крушил их мечом либо просто ударом. Он выглядел искусней и проворней тех, кто был старше него, и, обманным движением заставляя метнуться не в ту сторону, мгновенно вышибал их из седел при повороте. В расцвете своей юности некоторых из них он заставлял смотреться малолетними увальнями.

А вокруг Эдуарда усердствовали люди, знающие толк в своем деле. Пока неприятельские всадники суматошно носились, пытаясь удержать натиск, эти жесткие люди, подобравшись, перебивали коням ноги или снизу вздевали на пики всадников, и те падали, обливаясь кровью. Наиболее умелыми тесачниками были коновалы, мясники, кузнецы и кожевники, поднаторевшие в своей работе.

Все это длилось недолго. Эдуард оглядел трупы атаковавших и их катающихся в агонии лошадей. Работа была исполнена грубо, но он взирал на нее с хмельным мстительным удовольствием, толком как бы и не зная, скрывать ли это, как нечто непристойное. А впрочем, надо ли? Вместо этого он поднял меч и победно вскрикнул. Его крик, торжествуя, подхватили сотни глоток – и этот звук прокатился по всему левому крылу и перенесся на центр, где, продолжая бой, безудержно хохотал Уорик. Это была лишь одна небольшая стычка, но Эдуард доказал в ней себя. Его показательную схватку перед армией лицезрели почти все. Если кого-то до этого тяготили сомнения, то теперь они были отброшены. Эти люди сражались за короля Англии – и в осознании этого черпали новую силу.