Книга: Война роз. Право крови
Назад: 8
Дальше: 10

9

Армия, что приближалась к Лондону по насыпной дороге, смотрелась почти как на параде или на Королевском выезде. Купцы и путешественники были вынуждены убирать свои телеги с дороги на болотистую землю, а мимо них по четверо в ряд ехали рыцари с трепещущими флагами на древках. Торговцы и крестьяне замирали, склонив головы и прижимая шапки к груди: еще бы, ведь мимо проезжали король с королевой, возвращаясь наконец в свои владения! Теперь, стало быть, заживем. Кто-то на промозглом ветру кричал здравицы, и все при этом провожали Генриха и Маргарет долгими взглядами, словно запечатлевая их в своей памяти навсегда.
Сказать по правде, королевские знамена были потрепаны и забрызганы грязью. Бо́льшую часть года их держали сложенными в сундуках, не давая должной просушки. Да и те, кто их нес, после долгого времени в дороге порядком пообносились, – но головы их чутко поднимались при виде массивных стен Лондона, что уже возвышались впереди, бдительно возвещая о приближении монаршего воинства медным ревом труб. За прошлый год столица уже повидала и смуту, и вторжение, когда стены Тауэра проломили ядрами, а против горожан на улицах применялись пушки. Более десяти лет против Богом помазанного короля злоумышлял и злочинствовал дом Йорка.
Но все это позади. Маргарет чувствовала, вдыхала это вместе с чистым морозным воздухом. И пусть в летние месяцы город смердел гнилью и открытыми сточными канавами, но сейчас ветер приносил запахи дерева и штукатурки, кирпичей и дымка коптилен. Невольно воскресало в памяти то, как она впервые увидела этот город, только что прибыв из Франции. Ее тогда понесли на паланкине и сделали остановку на Лондонском мосту, под приветственный гвалт горожан и поклоны ольдерменов в цветастых мантиях. Тогда ее, пятнадцатилетнюю девушку, даже не знавшую о наличии на свете такого количества людей, это попросту ошеломило.
Сердце Маргарет учащенно забилось: рядом, попридержав коня, пристроился Сомерсет, чтобы дальше ехать вместе. С возвращением Генриха они меж собой не разговаривали, хотя молодой герцог всегда держался вблизи, готовый дать совет или выполнить повеление. Граф Нортумберлендский Генри Перси держался чуть сзади, рядом с принцем Уэльским Эдуардом. Интересно, размышляет ли лорд Перси о своих отце и брате, погибших в годы баталий и кровопролития? Быть может, для него и для Сомерсета это шанс оставить все свои семейные трагедии в прошлом? Да и для нее с Генрихом тоже. В конце концов, победа за ней. При всех тяготах и мучениях ее муж остался помазанником на престол Англии – истинным, живым и вновь находящимся под ее опекой. Со времени своего первого знакомства с Лондоном Маргарет многое постигла и многому научилась.
Дорога от Сент-Олбанса вела прямиком к Бишопсгейт, параллельно с еще одной дорогой до Мургейт, что отстоит всего на несколько сотен ярдов вдоль городской стены. За весь переход это было единственное уточнение, внесенное королем Генрихом. Когда Сомерсет спросил королеву, какой путь избрать для въезда в столицу, глаза короля на мгновение словно оживила искра памяти.
– Я бы въехал через ворота моего отца, – робко промолвил он.
Речь шла о Мургейте – воротах, пробитых в заматерелой римской кладке еще до того, как Генрих появился на свет, поскольку дороги на север вконец запрудили повозки и людские толпища, и с каждым годом положение усугублялось. Генри Бофорт одним лишь взмахом головы отдал свежий приказ, и передовые ряды перебрались на Мургейтскую дорогу – тоже насыпную и местами такую мягкую, что там могла бы увязнуть лошадь со своим седоком. Строилась она на лондонские подати и содержалась вполне сносно, а зимой так и вовсе была сухой. Переход к Мургейту дался вполне удачно. Вот впереди показались уже и сами ворота…
На городской стене виднелись солдаты из лондонского гарнизона. С расстояния полумили они смотрелись темными пятнышками. За годы, проведенные в Англии, Маргарет покидала Лондон и возвращалась в него множество раз, отлучаясь прежде всего в замок Кенилуорт, свое сокровенное прибежище в самые лихие времена. Не было ни единого случая, чтобы эти ворота до заката бывали закрыты, как сейчас. Брови королевы насупились. Она взглянула на своих ехавших рядом лордов, ожидая, что те скажут и как отреагируют.
Роль распорядителя взял на себя Сомерсет, послав вперед строя гонцов, а ход остальной колонны, наоборот, замедлив. У посланных в ушах звенели приказания, отданные разъяренным голосом болванам, которым хватило ума закрыть ворота перед самим королем. Маргарет, вытянув шею, смотрела с седла, как посланцы в тени стены взволнованно обмениваются жестами с теми, кто наверху. Те свешивались и тоже что-то поясняли. Оставалось лишь в смятении моргать: гигантские створки из дуба и железа оставались закрыты. Больше королевская армия топтаться на месте не могла. Маргарет в растущем гневе наблюдала, как посланцы скачут назад и что-то докладывают с недоуменным видом. На расстоянии было видно, что лица их рдеют. Примерно такой же цвет проступил и на скулах Бофорта, когда он, выслушав, направил своего коня к королеве. Подъезжая к ней, Сомерсет сердитым взмахом приказал всем рядам остановиться.
Передний ряд и лондонскую стену разделяла какая-то сотня ярдов, но гигантские створки оставались незыблемы.
* * *
Эдуард Йоркский плотней запахнулся в плащ, уже загодя серчая. Его призывали обратно к исполнению своих обязанностей – то, что для него ощущалось петлей на шее. Впервые ее затягивание Эдуард ощутил, когда в Уэльсе его нагнал главный дворецкий отца, который пережидал три дня, пока Йорк поносил и проклинал его (гореть в аду было самым скромным из пожеланий). Хью Поучеру, седовласому линкольнширцу, на вид было лет шестьдесят с гаком, хотя точно не скажешь. При распекании поджарый, жилистый распорядитель выглядел пресно, почти болезненно – так, будто б он языком гонял по деснам осу, рассчитывая в какой-то момент ее выплюнуть. Громы и молнии своего господина Поучер сносил молча, с холодной небрежностью, пока юный великан не согласился наконец его выслушать.
Титул отца означал, что к Эдуарду по наследству перешли десятки имений со всеми их пажитями и жителями, которые исчислялись многими сотнями, если не тысячами. За всеми этими владениями отец бдительно следил, а управлявшие ими люди четко понимали пределы своего суверенитета и ни единого самостоятельного шага не делали из страха лишиться прав состояния. Ко всем этим счетоводческим делам Эдуард не имел ни малейшей тяги, хотя мешочки с золотыми ноблями принял от Поучера весьма благосклонно.
Вместе с человеком отца нагрянули обязанности, сдавливая бременем грудь и навешивая вериги законов, правил и доводов в пользу трезвости. Поучера, конечно же, можно было услать, и Йорк действительно был в шаге от этого, когда узнал, что тот еще и привел с собой из ближних имений целый выводок столоначальников, дабы вразумить и выучить их юного господина. Теперь этот кружок писарей сопровождал Эдуарда всюду: куда бы он ни направлялся, за ним тенями скользили все эти чернильные души с перьями, футлярами свитков и восковыми печатями. И как бы часто он ни устраивал отлучки длиною в несколько дней – на охоту, со своим мастиффом и особо лихими рыцарями, – по возвращении его неизменно ждала кипа каких-нибудь бумаг, нуждающихся в прочтении и подписании. Вместо читки Йорк предпочитал выслушивать советы клерков, ну а если он и читал, то мысли его забредали далеко-далеко, чаще всего к отцу и брату Эдмунду.
Вздетых на копье или на кол голов он в своей жизни понавидался изрядно. Так что не надо было напрягать воображение, чтобы представить на стене города Йорка истлевающую голову отца. У Эдуарда с собой было примерно три тысячи людей, а город находился в пределах досягаемости. Временами на охоте, случайно оказываясь на подступах к отцову городу, он раздумывал: не наброситься ли на ту самую стену, или же там уготовлена западня и он сам окажется схвачен? В такие сокровенные моменты молодой человек подчас жалел, что рядом нет Ричарда Невилла. Он ведь тоже милостью королевы лишился отца. Уж Уорик, наверное, знал бы, как поступить.
Бывало, что утрами Эдуард просыпался полный решимости отвоевать отцову твердыню и возвратить его голову. Однако умывшись, отзавтракав и отругав Хью Поучера за очередной ворох подписных бумаг, он вновь проникался ползучим страхом. Ричард Йорк был куда как умен и силен, но это его голова зияла теперь со стены дырявой греческой гримасой. Со смертью отца прежняя дерзкая уверенность в Эдуарде изрядно подточилась, как бы он ни прятал это за нарочитой грубостью и своенравием. Молодой человек знал, что окружающие относятся к нему с осторожностью, и страдал от этого. Не в силах отделаться от неотступного страха, он неуклюже пытался завести новых друзей, что обычно выливалось в кутеж, а наутро выяснялось, что спьяну он опрокинул стол или одним ударом сшиб кого-то с ног.
Дорога к тому манору выдалась протяженной, и в пути латники Йорка двигались сплошной колонной по трое. Угодья здесь были ухожены и подготовлены к зиме: каждый куст и дерево неукоснительно подрезаны, о чем свидетельствовали беловатые следы на кончиках ветвей. Вспомнился голос отца, напоминающий прописную истину садоводства: «Рост идет за ножом».
Неизвестно, осталась она здесь или перебралась в какой другой дом, а этот велела заколотить наглухо. Элизабет… Еще одна частая гостья блуждающих мыслей Эдуарда, особенно в тепле и во хмелю, когда тот приятно растекался по телу. Эти пронзительные, с зеленым просверком глаза, когда она пристально смотрит из-под тяжеловатых век. Припоминая их первую встречу, Йорк всякий раз представлял, как подхватывает ее при падении, пока не внушил себе, что так оно почти наверняка и было. Удивительно, как часто он об этом думал.
Дом был большой, добротный, с дубовыми стропилами – жилище рыцаря с добрым именем, но, возможно, не с такой тугой мошной. Отыскать его оказалось непросто, даже под предлогом вернуть хозяину собаку. Эдуард спешился, мягко спружинив о слой павших листьев на давно не метенных плитах перед входом во двор. Его люди тоже или спешивались, или отъезжали проверить, что там по соседству. Приказов на этот счет не было, но, зная норов своего сюзерена, многие из рыцарей старались не тереться с ним поблизости.
Дверь входа вела во внутренний двор, видный сквозь решетку. Пришлось несколько раз вдарить боевой перчаткой по дереву, пока внутри не зашевелились челядинцы – первый признак жизни, поданный этим жилищем. При виде гербов Белой Розы и щитов Йорка засуетился старик-слуга, послав за хозяйкой и завозившись со здоровенными железными засовами. Пока трясущийся старикан сладил с запорами, подошла и госпожа. Волосы ее уже не были спутаны и растрепаны, а аккуратно лежали в сеточке паутины и под диадемой из листьев. Этим золотисто-рыжим локонам такая перемена определенно шла. Оказывается, в них даже улавливались иные цветовые оттенки, а глаза… Глаза при этом свете казались, скорее, светло-карими, чем зелеными. Фигура завидная, а талия…
– Вы привели обратно мою собаку? – спросила она, притомляясь этим молчаливым разглядыванием. – Которую увели?
Дверь отворилась, и преграды между ними больше не было. Эдуард шагнул вперед и крепко обнял ее за талию. Этот момент он предвкушал и просчитывал и в грезах, и наяву. Подтянув Элизабет к себе, он прижал вторую руку ей сзади к лопаткам и, запрокинув ей голову, припал к ее сомкнутым губам грубым поцелуем, так что стукнулись их зубы, заставив обоих поморщиться. Где-то сзади на внутреннем дворе заплакал ребенок.
Эдуард разжал объятие, и Элизабет Грэй, пунцовая от растерянности, поднесла к губам пальцы и оглядела их, словно ожидая увидеть на них кровь.
– Вы… Ты… самый наглый грубиян из всех, кого я когда-либо видела! – растерянно и возмущенно выдохнула она.
Несмотря на потрясенный вид, глаза Элизабет были ярки. Ощутив нежность ее пухлого рта, Йорк с некоторым самодовольством отметил, как на ее коже горит румянец. «Слабакам такого не видать! – с какой-то хмельной веселостью подумал он. – Не проникнуть, не постичь душу красавицы». Всякие там мелкотравчатые шавки могут скулить и жаловаться или в тщетных потугах копировать его манеры, а то и звать его негодяем или самим дьяволом, – но им никогда не видеть того интереса, с каким эта женщина сейчас на него взирала. Взирала долго, со знакомым сквозным блеском в глазах.
Не дождавшись отклика, Элизабет поглядела туда, где поодаль от Эдуарда маялся на тонком поводке ее пес. Стоило ей свистнуть, как он рванулся к ней, чуть не свалив с ног человека, который его держал. Это человек, кряхтя от усилий, беспомощно подволакивался следом за собакой. Эдуард обернулся и, видя рвущегося к хозяйке пса, сощурил глаза:
– Если он так легко идет на зов, чего ж ты дала мне его увести?
– Голова шла кругом от падения. Там, помнится, сидел один здоровенный увалень, который меня даже не подхватил…
– А ведь ты надеялась увидеть меня снова, – плутовски улыбнулся Йорк.
Элизабет снисходительно хмыкнула.
– Я? Вовсе нет. Не хватало еще, чтобы ты распоясался, если б я кликнула собаку обратно… Буян.
Эдуард хмыкнул. Скрывать своих чувств он не пытался, с обезоруживающей честностью ребенка позволяя им играть на лице.
– Да, миледи, я таков. Был и, надеюсь, буду. Но только не к вам, – перешел он на торжественность. – Когда я думаю о вас, то мягчаю.
– Тем хуже для меня, Эдуард Йорк.
При этих словах Эдуард, замешкавшись, моргнул, а на щеках проступил румянец.
– Хуже… чем? Почему?
Снова захныкал ребенок, и лукаво-кривенькая улыбка сошла у Элизабет с лица.
– Мне некогда, Эдуард. Зовут.
– Мое имя на моих знаменах, – запоздало нашелся он с ответом. – Твое я тоже знаю: Элизабет Грэй.
– Да, теперь это так: Грэй, жена и мать.
Женщина опять смерила его долгим, вдумчивым взглядом, как будто осмысливая и принимая решение. Муж у нее – человек, безусловно, приличный, но он никогда не заставлял ее содрогаться от желания так, как этот бык одним лишь своим неуклюжим объятием. Зардевшись таким своим мыслям, она посмотрела на Йорка – игриво и одновременно вызывающе:
– Буду снова ждать в гости, Эдуард. Приходите, только без этой вашей свиты.
Под его ошарашенным взглядом Элизабет развернулась и беспечно ушла, мягко виляя юбками. Открывший дверь старик смотрел на Йорка с немым восторгом, но тут же, не меняя выражения лица, уставился себе на башмаки.
– Так мне, э-э… забирать собаку, милорд? А то госпожа чего-то не сказала…
– Что?.. Ах, да.
Эдуард посмотрел сверху вниз. Черно-белый мастиф за это время решил улечься на спину и с довольным видом подрыгивал задней лапой. Но глаз с Йорка не сводил.
Молодой человек прерывисто вздохнул. Вместе с тем, как закрылась дверь за спиной Элизабет, он ощутил, как внутри него что-то неведомым образом изменилось – словно натянулся некий балансир, казавшийся раньше небрежно смотанной веревкой. Унаследованная от отца ответственность поначалу ощущалась бременем. А оказывается, были и есть на свете вещи, которые, кроме как ему, осуществить больше некому. За них в ответе именно он, а то, что он воспринимал как гнетущий вес, было не весом, но силой, необходимой для несения этого груза на своих плечах. Внезапно Йорк осознал, что сила исходит как раз от того веса. Это было откровением.
Впервые за все обозримое время его ожгла вина за содеянное. Не важно, что Элизабет отчетливо дала понять, что принимает его. Приставать к замужней женщине – это из той же области, что напиваться до бесчувствия или драться на кулачках с кузнецами, пока те от побоев уже не могут встать. С почти беззвучным стоном Эдуард, тяжело дыша, поднял голову. Он увидел себя ребенком, бегающим по недомыслию от того, что должен делать, и ему стало стыдно.
Он поглядел на юг, поверх этого дома и деревьев, и представил королеву Маргарет, во всем своем тщеславии поднимающую со своими лордами чаши за победу. Эдуарда по-прежнему разрывало надвое: расплата звала на юг, а север удерживал мыслью о неотмщенности отца. Уже в пути весна. Как оставить север, если здесь до сих пор не погребена голова отца? Как его не оставить, если все еще живы враги?
– Да-да, бери, – кивнул Йорк старику, уже встревоженному столь долгим молчанием великорослого гостя. – Я должен на какое-то время уйти, а он пускай побудет с госпожой. Попотчуй его бараньими костями с мясцом. Он их любит.
– Но вы-то, милорд, скоро снова к нам нагрянете?
Эдуард посмотрел сверху вниз и улыбнулся. Не то чтобы его горе утихло. Просто оно уже не лишало самообладания, не обескровливало в одночасье. Он знал, что на него взирает отец и что есть долг, который должен быть оплачен. Мысли были ясны, а дыхание медленно и спокойно.
– Может быть, если буду жив. Да и ты если будешь. Столько лет, столько зим перевидал: для тебя, небось, каждый новый день – благословение?
Старикан изумленно моргнул, не зная, что ответить, а Эдуард повернулся и пошагал туда, где уже нетерпеливо переступал копытами его конь. Капитаны, которые все видели и слышали, казалось, тоже ощутили некую перемену, а лошади сами тянули всадников за поводья: в путь.
– Милорд? – обратился к Йорку один из рыцарей.
– Снимайте людей с лагеря, – приказал тот. – Теперь я готов. Скажу свое слово от имени Йорка – да так, что услышат все.
Один из оруженосцев машинально перекрестился, другой расправил плечи. Значит, снова на войну. Все эти люди помнили битву при Мортимерс-Кросс, где в малиновом страшном небе взошли сразу три солнца, кидая невероятные тени. Там они видели, как по усеянному телами полю разгуливает с мечом Эдуард Йорк – без шлема, в багряных от крови доспехах, обезумевший от горя. Все – и капитаны, и рыцари – ведали, на что способен их господин, и взирали на него с благоговейным ужасом.
Назад: 8
Дальше: 10