Рассказ о покаянии царевича

В Гяндже жил царевич в минувшие дни
Такой нечестивец, что бог нас храни!
Однажды он, пьяный, явился в мечеть
И начал там песню бесстыдную петь.
Меж тем находился на месте своем
Мудрец именитый во храме святом,
Среди почитателей рьяных своих, –
Ведь мудрые всюду находят таких.
От пьяных бесчинств забулдыги-юнца
Стеснились печалью и мукой сердца.
Но если неверен властителя путь,
Найдется ль смельчак, чтоб его упрекнуть?
Чеснок ведь пахучее розы. Кимвал
И лиру, и арфу всегда заглушал.
Все ж если воздействия путь не закрыт,
Сидеть безучастным калекою – стыд.
Пусть немощна длань, пусть бессилен язык,
Но нравственной силою мудрый велик.
И вот к мудрецу почитатель один,
Смиренно склонившись, воззвал: «Господин,
Взмолись же, – ведь мы без влиянья, без сил,
Чтоб дерзкого пьяницу бог поразил.
Молитва и пламенный вопль мудреца
Сильней топора и меча-кладенца».
Подвижник, услышав такие слова,
Взмолился: «О господи, царь естества!
Ты князя младого спаси, сохрани
И даруй ему беспечальные дни».
Тут кто-то воскликнул: «Зачем, не пойму,
Желаешь ты благ нечестивцу сему?
Кто блага злодею желает, ведь тот
Беду призывает на добрый народ!»
Ответил мудрец: «Не волнуйся, о друг,
Ты смысла не понял, усвоил лишь звук.
Хотел я, чтоб бог к покаянью призвал
Царевича. Людям я зла не желал.
Ведь тот, кто пред богом покается, знай,
Тот внидет в господень сияющий рай.
Пусть бросит он радость пиров и вина
Для жизни, что вечного счастья полна».
Возвышенной мудрости полный глагол
До слуха царевича кто-то довел.
Услышал – и облаком грусти глаза
Затмились, и в них показалась слеза,
Тогда как на сердце зажегся костер,
И долу смущенный потупился взор.
И вот – в покаяния двери стучась –
Послал мудрецу приближенного князь:
«На помощь притти соизволь. Пред тобой
Готов я покорно склониться главой».
Отправился к царским палатам мудрец,
Вошедши, он взором окинул дворец.
Светильников много, сластей и вина,
Хмельными гостями палата полна.
Кто был без сознанья, кто чуть под хмельком
Кто пел, ендову наливая вином.
Тут слышится пенье, рокочет струна,
Там кравчий кричит: «Ну-ка, выпьем до дна!»
Здесь всякий рубиновой влагою пьян,
Арфистки, как арфа, сгибается стан.
Смежает глаза и склоняется вниз
Здесь каждый, и бодро глядит лишь нарцисс.
Сливается лютни с тимпанами звон,
И слышится флейты страдальческий стон.
Но князь приказал – оземь все и в куски.
И вмиг вместо шума – безмолвье тоски.
Поломаны лютни и арфы вконец,
Мгновенно забыл о напеве певец.
Забросан камнями украшенный стол,
Конец всем сосудам и кубкам пришел.
Из схожего с уткой сосуда вино
Течет, как утиная кровь, все равно.
Беременной долго была сулея,
Вмиг дочь родилась – золотая струя.
Бутылка, увидев, что ранен бурдюк,
Кровавые слезы роняет, как друг…
Но князь, не довольствуясь тем, приказал
Весь новыми плитами вымостить зал
Затем, что отмыть не могла б никогда
Тех винных, рубиновых пятен вода.
Не диво, что был и бассейн сокрушен –
Вином пропитался достаточно он.
С тех пор, коль бралась чья за лиру рука,
Как бубну, давали ему тумака.
Арфист ли являлся достаточно смел,
Вмиг, лютне подобно, он трепку имел.
А что же касается князя, то он
Стал строгим подвижником с этих времен.
А раньше? Как часто во гневе отец
Приказывал сыну: «Опомнись, юнец!»
Но сын не боялся оков и угроз,
И пользу глагол мудреца лишь принес.
Но если бы резок тогда и суров
Был глас мудреца: «Отвратись от грехов!»
Вином и гордынею пьян, разъярясь,
Убил бы подвижника вспыльчивый князь.
Рычащего льва не удержишь щитом,
Пантеру едва ль испугаешь мечом.
Врага одолеешь ты лаской своей,
А резкостью ты оттолкнешь и друзей.
Не будь же суровым и жестким, о брат,
Смотри: к наковальне безжалостен млат.
С властителем резок не будь никогда, –
От этого будет одна лишь беда.
Да будет со всяким покладист твой нрав,
Кто б ни был он: властен иль сир и без прав.
Ведь слабого добрая речь подбодрит,
А гордый, быть может, почувствует стыд.
Удачу дает только добрая речь,
А резкая – злобу лишь может навлечь.
Учись сладкоречью, о друг, у Са’ди,
Злонравцу угрюмому молви: уйди!

Отправить