Николас смотрел на огонь, наблюдая танец света. Даже чувствуя на себе тяжесть взгляда Этты, он молчал, пока дверь за нею не закрылась и он не услышал влажный хрип дыхания Сайруса, направившегося к тумбочке зажечь свечу. Николас наблюдал за спокойными движениями пальцев старика, пробежавших по золотой рамке небольшого овального портрета, не раз виденного им.

Его первая жена, Минерва. Не вторая, мрачная сварливая женщина, подарившая ему двоих сыновей и умершая, рожая еще одного. Не Огастес, не Вергилий, которых он явно не имел ни малейшего желания почитать, даже в памяти… ни даже Джулиан, выполнявший все, что старик просил, великолепно и без лишних вопросов. Брак по любви, как ни посмотри, да еще и с другим путешественником.

Для Сайруса существовала только Минерва с золотыми волосами, зелеными глазами и редкой красотой – настоящая Елена Троянская. Когда они поженились, Сайрус оказался в центре схватки за власть над судьбами путешественников.

Он спрятал ее, но в конце концов не смог уберечь. И когда соперник Сайруса, Роман Жакаранда, убил женщину, четыре семьи погрязли в изнурительной войне, отринув последние капли человечности. Джулиан рассказывал Николасу о неистовой мстительности старика, душераздирающие истории о том, как он перехитрил всех своих врагов, пока не стал Великим Магистром, владычествующим надо всеми их потомками.

Но это не оживило Минерву. Его соперники оказались искусными стратегами, выбрав редкий год, к которому не вело никакого прохода, так что Сайрус не мог вернуться в свое укрытие и вмешаться. Не мог он и отправиться в годы, предшествующие тому, и подождать там какое-то время, не встретившись с самим собой; не мог никого предупредить, даже себя, за достаточный срок, не задевая своей будущей власти над другими семьями.

Вот и все, подумал Николас, что нужно знать об этом человеке. Он не хотел ставить под сомнение святость введенных им правил, не мог поступиться своим положением или богатством – даже ради той, воспоминания о которой продолжали терзать его. Сердце Сайруса Айронвуда закалилось в кремень, из которого высекалась только жгучая ярость. Это позволяло ему интриговать без пощады: украсть молодую женщину из дома, толкнуть на многолетний поиск, в конце которого ее не ждало почти ничего, кроме безумия.

– Вы не можете всерьез этого просить, – с трудом выговорил Николас. И, борясь с желанием сжать челюсти, добавил: – Она может лишиться жизни. Вы просите ее об огромном риске, а гарантом ее возвращения домой служит лишь ваше слово.

Этта из двадцать первого века. Этта из далекого необозримого будущего. Этта с сердцем пиратки. Эта астролябия уже забрала три жизни, и теперь он требовал, чтобы она пожертвовала и своей.

Сайрус уставился на него:

– Разве она проявила себя непригодной для выполнения этой задачи? У нее есть побуждение и возможности пройти этим путем, и она не рискует пересечься сама с собой, в отличие от большинства остальных путешественников. Я едва ли требую больше, кроме благоразумия по отношению к нашей семье, ну, да за этим легко проследить, уведомив стражей во времени присмотреть за ее появлениями, отмечать ее прибытия и отправления через проходы.

Этта бы считала, что действует самостоятельно, не додумавшись, что у старика, как мифического Аргоса, глаза разбросаны по всему телу времени. Будет ли лучше или хуже для Роуз, задумался он, использовать другие неизведанные и неизвестные проходы, кроме того, что располагается через дорогу в лагере Королевской артиллерии? Она сможет путешествовать без вмешательства стражей, присматривающих за проходом, но если что-нибудь случится – она поранится или еще хуже, – кто ей поможет?

– Это задача вашей семьи…

– Нашей семьи, – поправил Сайрус.

Этот человек столько раз бил его по лицу, когда он был ребенком, что Николас научился различать его голос и уходить с дороги. Конечно, бесхребетник никогда не поднимал руку на Огастеса, своего отпрыска-чудовища, даже когда тот терроризировал всех вокруг.

– Джулиан – все, что у вас было в жизни, и все-таки вы послали его на верную смерть…

Сайрус стукнул кулаком по столу, заставив Николаса подпрыгнуть от удара.

– Я доверил его защиту тебе… и каждый день живу с последствиями твоего провала.

Едва ли. Обида Николаса обратилась вовнутрь, пока не охладила сердце. Он часто видел это во сне: последний проблеск надежды на лице Джулиана, прежде чем перчатка соскользнула с руки и он упал сквозь завесу дождя на скалы; всплески света, отраженные в белом мареве; трескучий грохот ближнего прохода, когда тот поглотил волну энергии, ознаменовавшую конец жизни путешественника. Он видел сны, омытые паникой и льдом, а Сайрус, как он считал, – лишь огнем и кровью.

В последний раз он стоял перед этим человеком, слабый от голода и истощения, отягощенный виной. Пришлось простоять несколько часов, рассказывая, что произошло. Смерть Джулиана обрушила проход, через который они прошли в Бутане, заставив Николаса разбирать бессвязный журнал путешествий брата, чтобы найти еще один проход в том году, и подобрать еще один, а потом еще, пока, наконец, он не нашел дорогу в год, где жил старик. На это ушло несколько месяцев, и, даже если бы у него остались силы, Николасу не хватило духу, чтобы остановить слова и кулаки, обрушившиеся на него, пока он не отключился, задыхаясь извинениями.

Теперь он не будет молчать.

– Мисс Спенсер – мой пассажир. Я обязан обеспечивать ее безопасность.

– Ты обязан мне, – напомнил Сайрус, – и только мне.

– Я не подчиняюсь никому, кроме самого себя, – резко возразил Николас.

Этот человек не получит его снова. Змея может сбросить кожу, но никогда не меняет окраску.

Старик изучал его, упершись руками в колени.

– Когда до меня дошли слухи, что ты обладаешь нашей способностью, – когда я выследил тебя и Холла все эти годы назад, – знаешь ли ты, о чем я подумал, впервые тебя увидев?

Николас напрягся.

– Я подумал: у тебя выправка Айронвуда, хотя ты и был колченогой дылдой. Меня впечатлило, как быстро ты согласился обучиться и работать с Джулианом.

Это был величайший позор в жизни Николаса, на который он согласился, удивившись тому, что Айронвуд предложил. Приключения за пределами летоисчисления. Статус за гранью воображения. И…

– Вы обещали мне вознаграждение и сведения, кто купил мою мать, – решительно ответил он. – А в итоге не дали ни того, ни другого.

Четыре года жизни – коту под хвост. И когда Николаса сослали сюда – в его настоящее время – за то, что подвел Сайруса и не уберег Джулиана от смерти, его пронзил второй удар. К тому времени, как он самостоятельно выяснил, что с ней стало, его мать умерла от лихорадки – одна, среди чужаков, – пока они с Джулианом беззаботно напивались в Новом Орлеане 1921 года, бесплодно ища астролябию.

Томительный зов прохода заполнял тишину между ними низким бормотанием на фоне потрескивающего огня.

– Предупреждаю, – сказал Николас, – если вы снова попытаетесь проделать со мной то же самое – лишите того, что я заработал, доставив сюда дам, – я убью вас на месте, и пусть меня повесят.

Сайрус окинул его одобряющим взглядом, от которого скрутило внутренности.

– Твоя работа еще не закончена, Сэмюэль, – заметил он.

– Меня зовут Николас. – Это имя он выбрал себе в детстве, когда Холл подарил ему возможность изменить жизнь своими руками. И это имя старик отказался использовать, даже приняв Николаса обратно в семью несколько лет спустя, чтобы служить Джулиану.

Николас – святой покровитель путешественников, арестантов и сирот – всех, кем он был или мог быть. С этим именем он чувствовал себя более защищенным. Чувствовал, что сам мог защищать.

Естественно, Айронвуды увидели в этом еще один признак, что он неудачник.

Сайрус наклонил голову:

– Пока ты меня радуешь. Я бы хотел поднять ставки, если не возражаешь.

Что-то в этих словах зацепило его, на мгновение удержало на месте, прежде чем он снова смог свободно встряхнуться.

– Наши дела окончены, – твердо заявил Николас. – Я встречусь с вашим поверенным внизу.

– Суммы вряд ли хватит, чтобы купить собственный корабль, – заметил Сайрус. – О да, я прекрасно знаю, почему ты за это взялся. К чему изображать удивление? Мне нравится твой замысел. Твоя смекалка. Ты напоминаешь мне самого себя.

Николас почувствовал себя так, словно опрокинул на голову ведро кипящей смолы.

– Уверяю вас… мы ничуть не похожи.

Сайрус снова махнул рукой:

– Ты совершенно прав. Я не могу отправить девочку одну. Мало того, что она, скорее всего, выдаст себя и будет убита, она – дочь своей матери. Коварная и хитрая… Я посмотрел ей в глаза и увидел Роуз Линден. Не хочу снова остаться в дураках.

Николас задумался: неужели и он тоже заметил проблеск понимания в Эттиных глазах, когда она взглянула на письмо. Он чувствовал, как в девушке нарастает бунт, даже когда она согласилась.

– Вдобавок к первоначальному соглашению я полностью уступлю тебе все свои плантации в этой эпохе, – делай с ними, что пожелаешь, – сказал Сайрус. – Освобождай рабов, продавай землю или оставляй все как есть. Хватит не то что на корабль – на целый флот.

Тело Николаса напряглось, но он не мог определить источник этого ощущения. Надежда или ужас?

– Зачем вам это? София сказала, вы решили остаться в этой эпохе, купить собственность, – сказал он. Айронвуды зарабатывали в нескольких столетиях, делали инвестиции, владели акциями прибыльных компаний. Он знал, что это лишь капля в море их богатства, но предложение все равно показалось слишком щедрым. Кандалы, должно быть, прилагались.

– София не посвящена в мои мысли. У меня нет ни малейшего желания оставаться в этой гнилой эпохе – я только жду, когда мне вернут астролябию, – сказал Сайрус, удивив Николаса искренним объяснением.

Николас мгновение помедлил, прежде чем кивнуть, чтобы старик продолжал.

– В обмен на то, что я предложил, ты будешь сопровождать девушку во время ее поисков. В ней слишком много от матери. В какой-то момент она попытается скрыться с астролябией. Ты должен проследить, чтобы она не выдала себя как путешественницу, не вмешалась во временную шкалу, и гарантировать, что астролябия вернется ко мне, не раскрывая моих условий самой девушке. Если она узнает о нашем соглашении, оно будет расторгнуто, и гарантирую: ты больше никогда не ступишь на причал. Ни в Америке, ни в Европе, ни в Индии.

Николас почувствовал, как вдоль позвоночника собирается холодный пот, и попытался приглушить всплеск отчаянного желания. Он ясно представлял, каково это – получить власть освободить всех рабов семьи, наконец-то забрать компенсацию. Предложение Айронвуда открыло бы дверь почти ко всему, чего он желал. Деньги – сила; он может требовать уважение назло тем, кто не выказывал его добровольно.

Но он не мог не видеть лицо Джулиана. Не мог изгнать жгучую боль той минуты, которая снова и снова разворачивалась у него перед глазами. В очередной раз ему уготовили роль слуги, поставили в проигрышную позицию. В очередной раз он был должен кому-то, кто…

Лицо Джулиана померкло, уступая Эттиному, бледному от ужаса. Видение опалило сердце.

Только не снова. Он этого не переживет.

– Я понимаю, конечно, что ты не чистая доска, – продолжил старик. – Придется расположить ее к себе, заслужить доверие, чтобы она открыла тебе местоположение астролябии, когда сама установит его. Если отделишься от нее, немедленно возвращайся ко мне, и мы будем действовать соответствующим образом.

И бросить ее одну, чтобы она заблудилась, поранилась или попала в плен, оставшись без него? Мысль кольнула его гордость, разжигая страх.

Николас обещал ей защиту, поклялся увести от Айронвудов, если возникнет необходимость; теперь не было никаких сомнений, что ее жизнь оказалась в опасности. Но… возможно, он мог примирить свои надежды с этим обещанием.

Беречь Этту означало не только защищать ее от неприятностей, но и удерживать от встреч с Айронвудом. Когда они найдут эту проклятую штуку, он должен проследить, чтобы старик выполнил свое обещание. Николас мог доставить ее к проходу в Нассау, где бы тот ни находился.

А что еще было делать? Отказаться от будущего, маячащего на расстоянии вытянутой руки, ради человека, от которого со временем останется одно воспоминание? Почти всю свою жизнь он жил для других – не пора ли пожить для себя, обеспечить свое будущее?

Он в долгу перед самим собой. Более того… он в долгу перед Джулианом и должен закончить то, что они начали, чтобы его смерть не оказалась напрасной.

Он забрал Джулиана. Он может дать старику, что тот хочет, и больше никогда не видеть его отвратительной рожи.

Сайрус внимательно за ним наблюдал.

– Вижу нерешительность на твоем лице, – констатировал он. – Если это сделает предложение более приемлемым, я сниму запрет на твои путешествия. Твое заточение здесь, в твоем естественном времени, закончится. Ты будешь волен отправиться куда и когда пожелаешь.

Николас инстинктивно отшатнулся, но тут же спохватился:

– Мое заточение – расплата за смерть Джулиана. Я не хочу возвращаться к путешествиям.

Это была правда, и ему стало неловко, что старик вообще такое предложил. Айронвуд бушевал, когда он вернулся, слабый, израненный и без Джулиана, и Николас понимал его злость, чувствовал, даже сейчас, что заслужил ее. Не из-за того, что лишил человека последнего прямого наследника, но из-за того, что оставил мир без единственного достойного человека в этой семье.

И теперь все будет прощено, будто ничего не случилось? Будто Джулиан был ничем?

Николас только что бокалов не поднимал в честь новости, что мужчина, породивший его, утонул, прежде чем Сайрус его нашел; но он томился многие годы после смерти Джулиана, бичуя себя на каждом шагу. Изводил себя одним и тем же вопросом: зачем путешествовать, если ничего нельзя изменить? Зачем путешествовать, если он не может спасти Джулиана, не может предостеречь себя от того, чтобы пойти по этой тропинке… Держаться подальше от Айронвуда? Бесперспективность опустошала, и так будет всегда.

Николас упорно старался вернуть доверие Чейза и Холла, после того как променял их на ложные обещания и пустые откровения. Холл сделал все возможное, чтобы отговорить Николаса уйти к Айронвуду, но тот отмахнулся ото всех его опасений, как дурак.

– Почему тридцатого? – снова спросил он. – Что такого важного в этой дате?

– Просто крайний срок, – ответил Сайрус, – чтобы девчонка не расслаблялась.

Старик никогда ничего не делал без причины. Здесь было что-то важное, что он утаивал, но секреты были его излюбленной валютой. Николас не был уверен, что готов торговаться, принимая ее к оплате.

– Скажи «да», Николас, – уговаривал Сайрус, протягивая руку.

Разве это так важно? Николас видел будущее, которое строил все эти годы, почивавшее на мозолистой ладони старика. Осталось только согласиться. Несколько слов, чтобы скрепить свою судьбу…

Возможно, они были похожи больше, чем ему хотелось признавать.

Николас услышал свой голос как будто со стороны:

– Мне нужно документальное подтверждение – настоящий договор.

Глаза старика засветились:

– Я уже позаботился об этом. Вот твоя копия.

Договор ждал его в сундуке вместе с пером для подписания. Николас так давно ими не пользовался – тяжесть показалась рукам незнакомой, когда он поднес металлический кончик к пергаментной бумаге. Читая условия, он почувствовал боль в животе. Старик знал, что он настолько слаб, что уступит… Так смириться или сражаться? Так ли хороши предложенные условия?

– Молодец, – проговорил Сайрус, взял один экземпляр, аккуратно его сложил и протянул руку. Николас ответил кратким и твердым рукопожатием и почувствовал жар, словно прикоснулся к руке дьявола, все еще горячей от адского огня. Сайрус продолжил:

– Завтра уйдешь вместе с девчонкой, как только она расшифрует следующую подсказку.

Николас кивнул, в горле словно застрял камень.

«Прости меня, мама, – подумал он, поспешно прощаясь. – Я сделаю, что должен».

Он делал это не ради того, чтобы взять имя Айронвуда, чтобы остаться в семье, в которой его никогда не принимали. Не ради того, чтобы вернуться к жизни путешественника или чтобы заглянуть за горизонты своего естественного времени. Не ради девушки, которая никогда не будет принадлежать ему. Он делал это ради своего будущего. Ради памяти о Джулиане.

Он хозяин своих чувств.

Он видит это соглашение насквозь.

И закроет эту главу своей жизни раз и навсегда.

Николас шел.

Миля за милей, никуда не стремясь, казалось, не один час, пытаясь вновь приучить ноги к твердой земле. В карман сюртука он положил только свою вольную и деньги, которые поверенный Айронвуда заплатил за то, что он привез Софию с Эттой в Нью-Йорк, – он был не настолько глуп, чтобы оставить что-либо из этого в таверне. Николас коротал время под необычно безоблачным небом, пока ночь не превратилась в раннее утро и мир вокруг него не начал медленно светлеть. И когда эти мысли перетекли в долгие опасные сравнения цвета Эттиных глаз с бледно-голубым небосклоном, он вернулся к еще одной неприятной задаче: сочинению письма Чейзу. «Дорогой друг, ты был прав. Я сильно задержусь», – звучало слишком коротко и доставило бы его другу слишком много радости; но «Я согласился на путешествие во времени с королевой пиратов» было бы встречено с замешательством и опасениями насчет его рассудка.

«У меня еще есть дела здесь, в Нью-Йорке. Буду в Новом Лондоне в конце ноября». Так-то лучше.

При мысли, что остальные поплывут без него, он почувствовал укол совести. «Скоро ты будешь плавать на собственном корабле», – подумал он. Что бы Холл о нем подумал, узнай он, что Николас снова связался с Айронвудом? Николас не мог представить лучших компаньонов, чем Чейз и Холл, – возможно, они придут, чтобы посмотреть, в чем дело, когда увидят список плантаций?

Дорога поднималась и опускалась у него под ногами, изрешеченная лужицами затхлой гнилой воды и подрумяненными солнцем кучами навоза, когда он проходил поля и загородные дома. Она оставалась пустой, когда он повернул обратно к «Горлице» и Королевскому артиллерийскому парку. Он знал, что через несколько часов начнется повешение. Шпиона поймали в тылу за линией фронта; на что еще он мог рассчитывать? Свидетельством того, как Айронвуд его напугал, было вползающее в сердце давнее глупое чувство вины. Человека приговорили к смерти, и никто из них не сделал ничего, чтобы спасти его. Насколько Николас знал их, Сайрус и София пойдут на казнь в качестве зрителей и добавят ее к своему списку заслуживающих внимания событий, свидетелями которых они стали.

Не оторви Николас взгляд от грязи, возможно, он бы и не заметил отдаленную темную черточку, пересекающую дорогу к лагерю Королевской артиллерии. Водоворот сапфировой ткани, длинный золотистый канат заплетенных волос, спускающихся вдоль спины…

Ругаясь, он бросился бежать. Свернув с большака, побежал по следам телег, ведущим к ближайшим зарослям деревьев, за которыми должны были находиться офицерские квартиры. Воздух пах конским потом, порохом, мужчинами – все свидетельствовало, что лагерь неподалеку.

– Мисс Спенсер! – прошипел он в тишину. Перед ним встала река, мерцающая синяя линия, жаждущая искупаться в солнечном свете. Куда она пропала? Ему померещилось?

Нет… он снова нашел дорожку следов. Все-таки Айронвуд был прав: Этта пытается обмануть его, уйти под покровом ночи без его ведома. Без сомнения, разгадав истинный смысл письма матери.

Пока он проталкивался вперед, трещащее электричество покусывало кожу.

Он знал это ощущение. Проход уже не пел в его ушах, но из-под тихого щебета птиц проступал мощный гул: слабое обжигающее шипение, напоминающее мгновение после вспышки молнии над морем, когда на мачтах и парусах танцуют редкие бело-голубые огни.

Арка прохода брезжила впереди на берегу, где земля встречалась с рекой. Он рябил, как будто кто-то только что через него прошел.

– Чертов дурак, – выдохнул он, потирая руки над головой, чтобы сбить страх. Мгновение он раздумывал, как поступить. Времени вернуться в таверну и забрать вещи не было. Она может пропасть с концами или, что еще хуже, пораниться или умереть, пока он вернется в «Горлицу» и расскажет Айронвуду, что стряслось.

Николас покачал головой. Старик дал ему четкие инструкции завоевать доверие девушки и любыми средствами вернуться с астролябией, что казалось невозможным, если ему придется приволочь ее обратно. Она засомневается в его мотивах, тогда как ему необходимо полное доверие. И он не мог предугадать, какое наказание Айронвуд наложит за это на нее, ее мать или их обеих.

Он подписал договор с Айронвудом, и они оба знали наказание за провал; Николас понимал, что старик догадается, что случилось, проснувшись через несколько часов и обнаружив, что они пропали. С другой стороны, в конце концов, для старика главное – чтобы они вернули ему астролябию. Что всегда говорил Джулиан? «Лучше просить прощение, чем разрешение».

Брат по-прежнему был у него на уме, когда Николас глубоко вздохнул и решительно двинулся к проходу, подавляя настороженность. Сколько времени он не испытывал этого ощущения, когда проход окутывает кожу, кости, выдавливает воздух из легких? Более года. Достаточно долго, чтобы заставить его глубоко вдохнуть.

«Давай, Ник, – раздался у него за спиной принесенный ветром голос Джулиана. – Нас снова ждет путешествие».

И, последний раз вдохнув воздух своего времени, он шагнул вперед, отдавшись давлению опустошающей тьмы, и время закрутилось вокруг него.