8. Медсестра или монахиня

Когда уже стемнело, огромный, как медведь Балу, парень в засаленном коричневом комбинезоне заехал посмотреть мою машину. Он постоял, держа руки в карманах и шмыгая носом, и наконец произнес:

– Дам тебе тридцать фунтов за этот металлолом.

– Я не хочу тридцать фунтов, я хочу, чтобы она ездила, и все. Мне не нужно, чтобы она выглядела как новенькая. Вмятины мне не мешают. Но если вы сможете починить шины, стекла и рулевое колесо… Насчет тахометра не беспокойтесь, а вот спидометр мне понадобится.

Он замотал головой, словно вытряхивая воду из ушей.

– Она того не стоит, приятель. Не стоит усилий. Лучше взять новую. Иначе одни только запчасти обойдутся в триста фунтов.

– Вот, черт, – ругнулся я.

Он пнул одну из спущенных шин:

– В гараже есть «Форд Кортина» 78-го года, можешь взять за триста. Немного битый, но на ходу.

– Ну, не знаю. У меня сейчас нет трех сотен.

Здоровяк пожал плечами:

– В таком случае, приятель, ничем не могу тебе помочь.

Он укатил на своем грохочущем пикапе, выпустив облако грязного дыма. Я постоял какое-то время в сумерках, слушая шелест деревьев и стрекот крыльев летучих мышей. И вернулся в дом, где на кухне меня ждала Лиз. Она готовила запеченного цыпленка. Пахло очень вкусно, но я не чувствовал голода. Я все ждал, что снова услышу царапанье и шорканье, далекий гулкий шум и нечеловеческие голоса. Меня пугало даже собственное отражение в незашторенных окнах и застекленных фотографиях в коридоре.

Дэнни, стоя на коленях на одном из кухонных стульев, что-то рисовал цветными карандашами. Я наклонился над ним и посмотрел на рисунок. Это была худая девочка в белой ночной рубашке, с тонкими красными лентами, свисающими с волос, и лимонно-зелеными щеками. Милашка Эммелин.

– Поиграй с нами, – произнес Дэнни писклявым девчоночьим голосом. – Нас очень много, и тебе с нами будет весело.

– Дэнни, – предупредил я его. – Не надо.

Он посмотрел на меня широко раскрытыми глазами. Они были несфокусированы и странно блестели, как будто он плакал. Помолчав с минуту, он вернулся к рисованию. В этот момент я чувствовал себя совсем беспомощным, словно он по какой-то причине выскользнул из-под моего контроля.

Лиз поставила цыпленка в духовку и тоном заправской супруги спросила:

– Ну?

– Что ну? – поинтересовался я.

– Ну что он сможет сделать с машиной?

– А, с машиной… Меньше чем за три сотни фунтов – ничего. Сказал, что лучше купить новую.

– И что ты собираешься делать?

– А что я могу? Буду работать здесь, пока не смогу позволить себе новую, только и всего.

– Я все-таки считаю, что ты должен сообщить в полицию. Этому Берперу, или как там его, место за решеткой.

– Белчеру, – поправил я ее. Я подошел к холодильнику, вытащил большую бутылку холодного Соаве и налил два бокала.

– Наверное, ты права. Но тогда мне придется отвечать на некоторые неудобные вопросы. Например, почему документ об уплате дорожной пошлины просрочен, и почему машина не застрахована?

– У тебя не было страховки? – с недоумением спросила Лиз.

– Я не мог ее себе позволить. Джени вычистила счет жилстройкооператива до последнего пенса.

– Вот свинья.

– Да уж. Но я, наверное, заслужил это. Не очень хорошо с ней обращался.

Лиз сделала глоток и посмотрела на меня взглядом, в котором читалась удивительная, не по годам, зрелость.

– Ты же не бил ее?

– Нет. Просто не уделял ей внимания. Думаю, иногда игнорировать – хуже, чем избивать.

– Может, тогда надо было колотить ее.

Я сел.

– Не спрашивай. Может, я вообще никогда не любил ее. Если уж на то пошло, может, я даже не знаю, что такое любовь. Понимаешь, настоящая любовь. Такая, ради которой умирают.

– Не думаю, что многие умирают, – сказала Лиз. Она улыбнулась и добавила: – Когда мне было лет девять, у меня была золотая рыбка. Я очень ее любила. Ее звали Биллиам. Я сказала матери, что, если Биллиам умрет, я убью себя. Поэтому, когда она действительно умерла, мать мне об этом не сказала. Соврала, что рыбка убежала. И я, как идиотка, ей поверила. Сказала всем одноклассницам, что объявляю награду в 10 пенсов тому, кто найдет ее. Они оказались еще большими идиотками и стали ее искать.

– Что ты хочешь этим сказать? – поинтересовался я. – Что нельзя ни в кого влюбляться – даже в золотую рыбку?

Лиз пожала плечами:

– Не знаю.

И она рассмеялась.

В этот момент на кухню вернулся Дэнни. Я даже не заметил, что он уходил. Он держал под мышкой альбом для рисунков, вид у него был хмурый.

– Куда делся тот дядя? – сердито поинтересовался он.

– Ты имеешь в виду человека из автосервиса?

– Нет, того, что на фотографии.

– Какой фотографии?

– Которая там. Я рисовал Милашку Эммелин, а потом мы с дядей в цилиндре пошли смотреть на фотографию этого дяди, потому что я хотел нарисовать его правильно, но он исчез.

Я был в шоке. Кисти рук и спину начало жутко покалывать – знак дурного предчувствия. Это снова началось… дом шевелился… тени мерцали… в комнатах верхнего этажа тихо бормотали голоса. Почему-то в голову пришли давно забытые строки: «А на стенах черный бархат, бархат мягкий, точно грех. Карлики ползут по складкам, прячась в бархат, словно в мех» .

Должно быть, речь в стихотворении шла об апартаментах Короля Филиппа. Но в детстве мне казалось, что в нем речь идет о моем шкафе, где с наступлением темноты в одежде прятались маленькие злые человечки, и это всегда меня пугало. Каждую ночь я дважды проверял, заперта ли дверца шкафа, а еще припирал ее стулом. И все равно слышал, как карлики ворочаются внутри, тихо побрякивая проволочными вешалками.

Я думал, что давно забыл то ощущение беспомощного страха, которым эти строки насквозь пропитывали меня. Но когда Дэнни сказал: «Он исчез», – оно вернулось ко мне, и на какое-то время я лишился дара речи.

– Как он мог исчезнуть? – наконец спросил я пересохшими губами.

– Его больше нет на фотографии.

Я последовал за Дэнни в коридор и включил свет. В дальнем конце висела фотография «Фортифут-хаус, 1888 год». Я подошел к ней, наклонился и внимательно осмотрел.

Дэнни оказался прав. Молодого мистера Биллингса на ней больше не было. Его тень по-прежнему оставалась там, словно брошенный на клумбу с розами плащ, но сам человек как будто испарился.

– Это какой-то розыгрыш, – заявил я. – Люди не исчезают с фотографий. Такое просто невозможно.

– Давайте посмотрим на свету, – предложила Лиз, наблюдавшая все это время у меня из-за спины, и сняла фотографию со стены. Она отнесла ее на кухню и включила большую верхнюю лампу. Мы сгрудились вокруг и начали всматриваться в то место на снимке, где когда-то стоял мистер Биллингс. Стекло покрывала пыль. Отпечатков, кроме наших с Лиз, на нем не было. Перевернув рамку лицевой стороной вниз, я не заметил никаких следов того, что кто-то трогал коричневую бумажную ленту, удерживавшую фотографию. На ней по-прежнему стояла эмблема изготовителя – «Риквуд и сыновья, фоторамки и реставрация снимков, Вентнор, остров Уайт».

Я снова перевернул фотографию. Мы разглядывали ее еще какое-то время. А потом Дэнни внезапно воскликнул:

– Смотрите! Что это?

Детское зрение всегда острее. Дети могут различать фигуры, знаки и приметы лучше любого взрослого. Я всмотрелся в то место на фотографии, куда указывал пухлый, с обкусанным ногтем палец Дэнни, и увидел: поверх склона, спускавшегося к черным воротам сада и морю, выглядывал едва заметный черный цилиндр.

Молодой мистер Биллингс присутствовал на фотографии, но, видимо, решил пройтись.

Лиз покачала головой:

– Поверить не могу. Наверное, оптический обман. Готова поспорить, что существует несколько фотографий этого места, и кто-то их меняет.

– Кто? – воскликнул я. – Я имею в виду, кто? И главное, зачем?

– Бродяги, – ответила Лиз. – Я же говорила, что, возможно, это бродяги или бездомные дети, живущие на чердаке. Может, они и укокошили Гарри Мартина.

– Ш-ш-ш, – предостерегающе шикнул я, кивая в сторону Дэнни. К счастью, он, казалось, не понял смысла слова «укокошили».

– Хочешь сказать, что они запугивают нас, чтобы выжить из дома? – спросил я. – Как в том фильме с Бетти Дейвис, где дети пытаются свести ее с ума, чтобы все унаследовать?

– Что ж, разве это невозможно? Это более вероятно, чем призраки. Хочу сказать, Дэвид, что я много думала об этом. Каким образом это могут быть призраки? Призраков просто не существует.

– А как же звуки, огни и все остальное?

– Магнитофонные записи? Стробоскоп?

– Ладно, предположим, что все это розыгрыш. Тогда где они, эти бродяги? Полиция прочесала весь дом, разве нет? Даже пространство под крышей.

– Они не обыскивали заложенный кирпичом закуток рядом с твоей спальней.

– По той простой причине, что никто не смог бы забраться туда. Или выбраться оттуда, если уж на то пошло.

– Может, это тайный ход.

– Да брось уже, Лиз. Там нет места для тайного хода – а если и есть, то откуда он ведет и куда?

Она выпрямилась:

– Итак, ты действительно веришь, что это призраки?

– Не знаю. Возможно, это не люди, бродящие с простынями на головах. Но я уверен, что на этот раз я прав. Кто-то говорил, что призраки на самом деле – это люди, которых можно смутно видеть, когда пересекаются сегодняшний и вчерашний день. Думаю, в этом есть свой смысл.

Лиз снова взяла в руки фотографию.

– Сомневаюсь. Все-таки мне кажется, что кто-то пытается нас напугать. То есть это какой-то человек, а не призрак. Это очень напоминает фильм «Невинные».

После того как Дэнни ушел спать, мы почти допили вино и, расположившись на диване, стали слушать «Украденные мгновения» Джона Хайатта. Не без сочувствия я внимал истории о семи маленьких индейцах, живущих в кирпичном доме на Сентрал-авеню, где, несмотря на отцовские увещевания, что все будет хорошо, их не покидает ощущение смертельной опасности.

Около одиннадцати часов вечера я поднялся, чувствуя легкую боль в голове и кислый привкус Соаве во рту, и сказал:

– Я иду спать. А ты?

– Приглашаешь меня лечь с тобой?

Я посмотрел на нее, улыбнулся и сказал:

– Да, – благоразумно не добавив «если хочешь».

Я прошел на кухню, чтобы закрутить капающие краны и выключить свет. Фотография «Фортифут-хаус, 1888 год» все еще лежала на столе, лицевой стороной вниз. Прежде чем выключить свет, я взял ее и сунул под мышку, намереваясь повесить на место в коридоре по пути в спальню. Но вдруг поднял фотографию перед собой и уставился на нее с нарастающим чувством тревоги.

Я крепко зажмурился, а потом снова открыл глаза, убедился, что это не галлюцинация и не белая горячка. Но на фотографии ничего не изменилось. Розарий, на котором по-прежнему лежала одинокая тень молодого мистера Биллингса, солнечные часы, покатая лужайка. И четко узнаваемое лицо хозяина дома, возвращающегося с прогулки вдоль моря. Но в компании с кем?

Тут послышался голос Лиз:

– Ты идешь или собираешься всю ночь провести на кухне? На площадке нет света.

– Иду, – задумчиво ответил я.

Выключил на кухне свет и, проходя по коридору, повесил фотографию на место. Не знаю почему, но я чувствовал, что так будет безопаснее. Точнее, я чувствовал, что молодой мистер Биллингс предпочел бы висеть на стене. А у меня не было ни малейшего желания сердить его по пустякам, особенно оставляя его лицом вниз на кухне.

Господь всемогущий, – подумал я. – Я схожу с ума. Вешаю фотографию, так как думаю, что так хочется людям, изображенным на ней.

Лиз перегнулась через перила, прижавшись к ним полной грудью.

– Ну идем уже. Ванну мы можем принять утром.

Я выключил в коридоре свет, и лестница погрузилась во тьму. Маленькие карлики засновали туда-сюда. Я стал на ощупь подниматься по ступенькам, опираясь правой рукой о стену. Я слышал, как впереди Лиз похлопывает ладонью по перилам, тоже нащупывая себе путь.

– Надеюсь, сегодня мы уже не услышим всех этих стенаний, – сказала она. – Иначе я точно уеду. Причем не оглядываясь.

Добравшись до поворота лестницы, я заметил бледное серебристое свечение зеркала, зыбкое, как напоминание о чьей-то смерти. Я замешкался и едва не потерял равновесие в темноте. Споткнувшись, услышал за плинтусом какой-то скрип, а затем поспешное шуршание, будто кто-то метнулся из одного конца дома в другой.

– Ты слышала это? – спросил я Лиз.

Она остановилась наверху лестницы. Я понял, что она поднялась на площадку, потому что она заслонила собой зеркало.

– Нет… Я ничего не слышала.

– Наверное, это мое воображение разыгралось.

– Хорошо, если так.

Мы на ощупь двинулись по коридору. Я все-таки забыл купить чертов фонарик. В шкафу на кухне было несколько свечей, но я как дурак не догадался зажечь одну и взять с собой. Меня слишком беспокоило постепенное приближение молодого мистера Биллингса и его волосатого спутника, а также маленькие карлики из моего детства. Интересно, знала ли вообще моя мать, как я боялся этих пухлых маленьких существ, сновавших по ночам у меня в одежде. Мне чертовски хотелось забыть их, не думать о них вообще.

Наконец, мы добрались до моей спальни. Сквозь занавески проникал тусклый лунный свет, отраженный от моря, и я мог различить кровать и шкаф для одежды.

– Схожу посмотрю, как там Дэнни, – сказал я Лиз. Она уже стягивала футболку через голову, ее груди на мгновение приподнялись, а затем опустились, захватывающе качнувшись.

– Только недолго, – сказала она. – А если снова услышишь звуки, не обращай внимания.

Я пересек коридор и заглянул в залитую тьмой комнату Дэнни. Я чувствовал его запах, слышал, как он дышит, посапывая одной ноздрей. Интересно, что ему снится? Крабы, цирк, а может, его мать? Иногда мне было очень жаль его, но я ничего не мог поделать.

Я закрыл дверь и на ощупь двинулся назад. Хотел было пойти в ванную и почистить зубы, но решил больше не бродить в темноте. Лиз уже лежала в постели, обнаженная, и ждала меня. А если она не потрудилась почистить зубы, то почему я должен об этом беспокоиться? В то же время меня воротило от вкуса прокисшего Соаве.

Я разделся и скользнул под одеяло. Лиз прижалась ко мне, и я почувствовал ее соски, бедра и влажные лобковые волосы. Она поцеловала меня в лоб, в глаза, потом в нос.

– Я не вижу тебя, – хихикнула она. – Здесь так темно.

Я поцеловал ее в ответ, и мы стукнулись зубами. События в Фортифут-хаусе ужасно взбудоражили нас. Мы оба устали, оба были на грани истерики. Неважно, чем были вызваны звуки и огни. Призраками, крысами или бродягами. Они нас пугали. И хуже всего было то, что мы ничего не могли с этим поделать, кроме как уехать. Если полиция не сумела ничего найти, то у нас тоже не много шансов.

Мы занимались любовью быстро и яростно и в эти несколько грозовых минут даже думать не хотели ни о чем, кроме секса. Лиз снова взобралась на меня, как и прошлой ночью. Но я тут же перевернул ее на спину и лег сверху.

Она крепко обвила меня ногами вокруг пояса, и я вошел в нее. Полагаю, мы оба знали, что это не любовь. И даже не страсть. Но мы нравились друг другу. Я увидел в Лиз частичку себя, а она во мне – свою частичку. Думаю, мы оба были предостережением друг для друга, каждый по-своему.

Лиз запустила себе руку между ног и широко раздвинула половые губы, чтобы я мог проникнуть еще глубже. Она начала задыхаться, что только сильнее возбуждало меня. Мои движения становились все интенсивнее, пока кровать не начала скрипеть, и мне пришлось сбавить темп и сменить положение колена, потому что шум отбивал у меня всякое желание.

– Вот так, – прошептала она. – Ш-ш-ш…

Она мягко оттолкнула меня от себя, снова перевернув на спину. Потом стала целовать меня в губы, в грудь, в живот. А затем взяла в рот мой пенис и принялась энергично и целеустремленно сосать его. Я видел на фоне окна силуэт ее головы, ритмично двигающейся вверх-вниз. Видел очертания губ, сомкнувшихся вокруг моего члена.

На мгновение она замешкалась, и я почувствовал прикосновение ее острых зубов. Это мгновение затянулось, давление зубов стало сильнее, и у меня мелькнула безумная мысль, что она хочет откусить мне головку.

– Лиз, – заговорил я с нарастающей паникой в голосе.

Но потом услышал ее смех – приглушенный, потому что рот был занят, и она продолжила ласкать мой член языком и губами. Я почувствовал, как мышцы непроизвольно напряглись, и кончил. Все это время Лиз не вынимала мой член изо рта, тайком глотая семя. Закончив, села и поцеловала меня. Губы у нее были сухими.

– Может, как-нибудь в другой раз, – прошептала она, наклонившись ко мне. – И уж точно в другом месте.

Мы лежали, касаясь руками, почти в полной темноте. Лиз быстро уснула, и я ощущал ее дыхание на своем обнаженном плече. Меня охватила пустота, тоска и одиночество, словно весь мир отвернулся прочь. Словно все вокруг знали тайну, которой не хотели со мной делиться. Я слышал раздраженный шепот моря и возню птиц в сточных желобах. Я подумал о фотографии Фортифут-хауса, висевшей внизу в коридоре, и прочитал небольшую молитву, чтобы молодой мистер Биллингс не смог подойти ближе.

Я решил, что неплохо будет утром спуститься в кафе на пляже и снова поговорить с Дорис Кембл. Возможно, она расскажет мне о Биллингсе что-нибудь еще и объяснит его беспокойные перемещения по саду. Тревога, исходившая от Фортифут-хауса, казалось, настолько пропитала обитателей Бончерча, что стала частью их повседневной жизни, поэтому Дорис вполне могла забыть рассказать мне что-то важное.

Примерно в два часа ночи я открыл глаза и увидел взошедшую луну. Комната была залита зыбким серебристым светом. Лиз по-прежнему спала, прижавшись к моему плечу. Одеяло соскользнуло, и в лунном свете ее обнаженная спина и округлые ягодицы образовали извилистый эротический ландшафт, напоминавший дюны пустыни Нефуд. Я прислушался, но в доме было необычно тихо. Ни царапанья, ни шуршания. Ни скрипа половиц. Возможно, дом принял Гарри Мартина в качестве жертвы, и его голод был временно утолен. Сейчас, посреди ночи, я был готов поверить во что угодно.

Из-за страшной усталости мне очень хотелось спать. Я пытался придумать способ, как вернуть деньги агентам по недвижимости, чтобы можно было покинуть Фортифут-хаус, не обременяя себя долгами. Пытался придумать способ, как купить новую машину. Быть может, мне удастся занять деньги у моей бабушки. Проблема в том, что ей 88 лет, и она почти ничего не видит, а поверенный охраняет ее активы лучше любого сторожевого пса. Продать мне уже больше нечего.

Я пытался не думать о маленьких карликах, сновавших туда-сюда.

Предположение Лиз, что в доме прячутся бродяги, звучало маловероятно, и все же над ним стоило подумать. Со слов сержанта Миллера, в пустом пространстве под крышей никого не было. Но прямо под ним находился небольшой изолированный угол. Прямо рядом с этой спальней – угол, где когда-то было окно, выходившее на запад, прямо на сад и земляничные грядки.

Угол, способный вместить трех-четырех человек, может, даже больше. Но туда не было никакого видимого доступа – ни отсюда, из спальни, ни из пространства под крышей (насколько я смог увидеть). Ни снаружи.

Я рассматривал необычные, совершенно не симметричные углы потолка, образовавшиеся после перекрытия части комнаты. Стены на северной стороне казались скошенными сильнее, чем на южной. А соединявшая их западная – то самое перекрытие – проходила по такой очевидной и раздражающей диагонали, что трудно было поверить, что это сделано не специально. Стены были настолько неправильными, что случайно сконструировать их не могли. Это делалось с определенной целью. И возможно, с этой же целью конструкция крыши возводилась с нарушением всех законов перспективы. Случается, что дома бывают плохо спроектированы, но не настолько.

Я продолжал разглядывать углы, когда до меня дошло, что наклон выбран не случайно. Трудно описать это ощущение, но мне показалось, будто я гляжу не только на потолок, но и сквозь него. Будто вижу его внутреннюю и внешнюю сторону одновременно. Я протер глаза, но, когда снова открыл их, впечатление лишь усилилось. У меня было четкое ощущение, что я смотрю сквозь потолок и вижу весь изолированный закуток.

В этот момент в воздухе появилась какая-то размытая фигура. Она чуть сгибалась в сторону, слегка мерцала, как отражение черно-белого телевизора в окне, и находилась в юго-западном углу комнаты, где наклон был заметен сильнее всего. И чуть ближе к потолку, чем к полу. На несколько минут она зависла прямо над моей кроватью. Я в ужасе гадал, что она будет делать дальше.

Постепенно силуэт становился все четче. Хотя я по-прежнему не мог понять, что это. Отражение? Блуждающий огонек? Я слышал, что в старых домах случаются утечки из-за неисправных вентиляционных труб. Во времена королевы Виктории домовладельцы регулярно болели и умирали из-за угарного газа или протекающей канализации.

Вдруг мне показалось, что я понял, кто передо мной. Силуэт напоминал склоненную набок женщину в белой угловатой шляпе. Мне почудилось, как она повернула голову. Я увидел ее глаза и громко закричал, а силуэт исчез в углу между стен, словно его затянуло туда пылесосом. Лиз проснулась и, прижавшись ко мне, потному и дрожащему, спросила:

– Что? Дэвид, что такое?

Я выбрался из кровати и раздвинул занавески. Стоя в свете уходящей луны, потрогал руками потолок в том месте, откуда появилась бесплотная фигура. Я не почувствовал ничего, кроме твердой, чуть влажной стены.

– Дэвид, в чем дело? – настойчиво спросила Лиз.

– Я что-то видел. Что-то появилось из потолка. Это было похоже на сгусток света, на призрак. Я не знаю. Медсестра или монахиня.

– Дэвид, наверное, тебе приснилось.

Я ударил по стене от ярости и отчаяния:

– Мне не приснилось, потому что я не спал!

– Хорошо, хорошо, – попыталась успокоить меня Лиз. – Ты не спал, ладно. Но теперь все исчезло? Так что возвращайся в кровать и успокойся.

Я метался из одного конца спальни в другой, всякий раз шлепая ладонью по стене, откуда появился призрак.

– Я не могу успокоиться! Я не спал и видел это!

– Дэвид, у тебя сейчас трудный период в жизни… Послушай, может, тебе просто привиделось?

– Ничего мне не привиделось! Я видел монахиню напротив этой чертовой стены!

Лиз терпеливо ждала, наклонив голову, когда я закончу истерику. Мне очень не хотелось кричать на нее. Я кричал на себя, на Джени, на бородатого типа по имени Рэймонд, на Гарри Мартина, на Бурого Дженкина – на все, что привело меня сюда. Думаю, она понимала это. Ведь по-своему тоже использовала меня. То, как она занималась любовью, выдавало ее. Было в этом что-то очень интимное. Она позволила бы мне делать с ней все, и, в свою очередь, сделала бы все для меня, но чувства ее были где-то далеко. С кем бы она ни занималась любовью, это точно был не я. Скорее всего, я просто заменял кого-то, кто сильно ранил ее. Роль секс-дублера меня не особенно вдохновляла, но иногда приходится брать что дают.

Наконец замерзнув, я забрался обратно в кровать. Лиз сразу же придвинулась ко мне и обняла рукой.

– Ты весь дрожишь, – сказала она.

Я не мог оторвать глаз от потолка. Он по-прежнему наполнял меня страхом.

– Я видел какую-то женщину. Клянусь. Медсестру или монахиню. Она была прямо там.

– Дэвид, этого не может быть.

– Я хочу взглянуть на ту статью в «Нэшнл Джиогрэфик», – решительно сказал я. – Еще хочу поговорить с Дорис Кембл из кафе на пляже.

– Тебе лучше поговорить с менеджером твоего банка и взять кредит на новую машину.

Я опустил голову на подушку. Не знаю почему, но у меня потекли слезы. В голове продолжала крутиться старая кантри-песня «У меня полные уши слез от того, что я лежу на спине и плачу по тебе». Лиз уткнулась носом мне в плечо, потом поцеловала в щеку и запустила пальцы мне в волосы. Но я слишком устал и был очень встревожен, а секс не решил бы проблемы. В конце концов, она села и наклонилась надо мной, заслонив остатки лунного света, и подарила мне легкий, снисходительный поцелуй в лоб.

– Ты безнадежен, – сказала она мне.

– Нет, вовсе нет, правда, – ответил я, вытирая глаза. – Просто я совсем на мели. Я взволнован, напуган и очень беспокоюсь за сына. А так, я потрясный парень.

Она рассмеялась и поцеловала меня. Я держал ее в своих объятиях, пока не спряталась луна. Потом стало темно, очень темно. Я пытался уснуть, но не мог отвести глаз от того жуткого места на потолке, хотя уже ничего не видел.

Лиз спала. Между тем в Фортифут-хаусе происходило какое-то движение, и оно все ускорялось. Босые ноги едва слышно носились по стропилам. Мохнатые существа сновали в пустотах между стен. Молодой мистер Биллингс приближался, я был уверен в этом. Вот только в компании с кем… или с чем? Когда я проснулся, солнце ярко светило, и казалось, меня разбудили последние отголоски звонкого детского смеха.

Лиз открыла глаза и посмотрела на меня. Утро было теплым, а бахрома на абажуре развевалась от ветерка, напоминая какую-то странную многоножку.

Лиз поцеловала меня в плечо, потом в губы.

– Знаешь что? – сказала она. – Хреново выглядишь.