Глава 15

— Это всего лишь секс. Мне вообще непонятно, почему все так носятся с этим сексом? — Агнес валяется на кровати Дри. Она переворачивается на спину и свешивает голову через край, так что челка падает вниз, открывая лоб.

Лоб у нее высоковат. Похоже, она носит челку не только потому, что это модно, но и из чисто тактических соображений. Сейчас вечер пятницы, и я провожу его не дома в компании «Гарри Поттера», а в гостях у подружки. Ем чипсы из большого пакета, листаю прошлогодний альбом СШВВ, болтаю с Дри и Агнес, как будто это обычное дело. Как будто я именно так всегда и провожу выходные. Начав слегка напрягаться, что Агнес не особенно радует мое присутствие, я напоминаю себе, что меня пригласила Дри и даже добавила: «Да ладно тебе, мымра», — когда я сказала, что, наверное, не приду, потому что мне надо заниматься. Я решила истолковать «мымру» как дружеское обращение.

— С каких это пор ты у нас знаток секса? — Дри швыряет в Агнес подушку. — Я твоему мнению не доверяю. Технически ты еще девственница.

— Нет! Как раз технически уже не девственница. — Агнес изображает притворное негодование.

Они с Дри похожи на пожилую семейную пару, для которой этот спор не в новинку, и им, в общем-то, все равно, кто окажется прав. Важен не результат, а процесс.

— Что значит «технически»? — Я оборачиваюсь к Агнес. — Только не говори, что ты из тех извращенок, для которых считается… ну, типа… э… оральный секс.

— Конечно нет. Все, как положено, с проникновением. Пусть и не до конца, но все равно… — Агнес хихикает. — Это считается. Определенно считается.

Я тоже смеюсь, хотя не совсем понимаю, что она хочет сказать.

— Что значит не до конца?

— В смысле, Агнес отделалась легким испугом и половинчатым проникновением. Она у нас полупробитая.

— Полупробитая! Ну, ты и скажешь! — Агнес хохочет, и уже очень скоро мы все втроем воем от смеха.

— Я все равно не врубаюсь, — говорю я, отсмеявшись. — Расскажи поподробнее.

— Да рассказывать, собственно, нечего. В прошлом году, в летнем театральном лагере… сама знаю, банальность… бла-бла-бла… но хотя бы не на выпускном. В общем, мы с этим парнем… его звали Стилз… уединились в лесочке, валяемся на траве. Чувствую, все к этому и идет. Думаю: «Ладно, давай попробуем». Меня уже начала утомлять моя девственность, а тут такой случай. В общем, он надевает презерватив, потому что безопасность превыше всего, ясное дело, и мы… типа… ну, занялись сексом. Типа… э… с проникновением. Все, как положено. А потом он вдруг резко идет в отказ. Говорит, что его — я цитирую — «брат Иисус» этого не одобряет, и до свадьбы ни-ни.

— Не может быть, — говорю я. — Что, прямо так и сказал: «брат Иисус»?

— Ага, так и сказал. Облом по всем фронтам. Вот печальная история о том, как я потеряла невинность. Но это считается, да? — спрашивает меня Агнес, и я думаю, что, наверное, поторопилась с выводами насчет нее. Она прикольная, честная и не боится посмеяться над собой. Теперь я понимаю, почему они с Дри — лучшие подруги.

— Думаю, да, — говорю я. Это, конечно, не самый удачный секс, но у меня не было и такого.

— Но Дри тоже права. Я пока полупробитая. Так что есть к чему стремиться. А как у тебя? — спрашивает Агнес так небрежно, словно интересуется, какой у меня любимый фильм.

— У меня пока глухо. В смысле, я не жду до свадьбы и все такое, просто… ну… мне еще не подвернулась возможность. — Я говорю правду. Но скромно умалчиваю о том, что мне хотелось бы потерять девственность не с кем попало, а с кем-то, кто мне по-настоящему нравится и кому нравлюсь я. Похоже, это случится только в колледже. Девушкам вроде меня раньше колледжа ничего не светит.

— У меня тоже глухо, — говорит Дри. — Возвращаясь к нашему разговору: я не утверждаю, что это такое уж большое событие, но, с другой стороны, это все-таки не пустяк.

Агнес говорит:

— У меня сестра учится в Калифорнийском университете. Трахается с кем ни попадя. Говорит, что случайные половые партнеры помогают ей раскрыть собственную сексуальность. — Агнес садится на кровати и смотрит на нас с Дри. — Она даже записывает в веб-блокноте все свои похождения. Сколько раз, с кем и когда.

— Это достойно всяческого восхищения, — говорит Дри. — Человек, не щадя себя, трахается с кем ни попадя ради торжества феминизма.

Мы снова смеемся, и я думаю о Скарлетт. Ей бы понравились Дри и Агнес. Я продолжаю листать ежегодник. Ищу КН, хотя даже не знаю, кто он такой.

— А можно вопрос?

— Можно, — отвечают мне Дри и Агнес в один голос. У нас со Скарлетт тоже такое бывало. Синхронизация мыслей.

— Вы не знаете, у нас в классе есть кто-нибудь, у кого умерла сестра? — Я понимаю, что лучше не выяснять, кто такой КН. Может быть, если я это узнаю, все сразу закончится. Я не хочу портить самое лучшее, что у меня есть. У меня не так много радостей в жизни. И все-таки я не могу удержаться. Не могу не спросить.

— Да вроде нет, — говорит Дри. — А почему ты спросила?

— Ну, есть один парень… — Я умолкаю на полуслове, не зная, как рассказать эту историю, чтобы она не казалась бредом сумасшедшей. Обо мне и КН, о нашей непрекращающейся переписке. Хотя я даже не знаю, кому пишу. Но мне все равно кажется, что он меня знает, знает меня настоящую, пусть даже мы никогда не встречались в реальной жизни.

— Сколько захватывающих историй начинается с этих слов: «Есть один парень», — хихикает Агнес.

— Тише, — шикает Дри. — Дай человеку договорить.

И я начинаю рассказывать. Я почему-то уверена, что им можно доверять. Невзирая на шуточки Агнес. А может, как раз из-за этих шуточек. Кажется, я нашла настоящих подруг. Я рассказываю им почти все, умолчав лишь о деталях: о нашей новой игре в «три правды», о том, как КН еще в самом начале сказал, что мы с Дри непременно подружимся. Тем более что первое не касается никого, кроме нас с КН. Но я признаюсь, что он мне нравится, что бы это ни значило по отношению к человеку, с которым общаешься только в Сети.

— Тебе явно хочется, чтобы он тебя того… полупробил, — говорит Агнес.

— У каждого человека должна быть мечта, — отвечаю я.

Вечером я возвращаюсь в дом Рейчел и вижу, как Тео топчется у дверей спальни наших родителей. Явно подслушивает.

— Только не говори мне, пожалуйста, что ты слушаешь, как они там занимаются… ну, типа… всякими безобразиями.

— Фу. Ну ты и скажешь! Говори тише. Они ругаются. — Тео хватает меня за руку и подтаскивает ближе к двери.

В этом нет необходимости, поскольку наши родители орут друг на друга так громко, что, наверное, слышно в соседних домах.

— Может быть, они теперь разведутся, и этот долгий национальный кошмар наконец-то закончится.

— «Долгий национальный кошмар»? Ты серьезно? — говорю я.

— Какого хрена, Рейчел? Это просто обед! — кричит за дверью мой папа, и я понимаю, что дело плохо. Папа редко ругается. Очень редко. Почти никогда. А если ругается, значит, его допекло всерьез. — Мне надо готовиться к аттестации.

— Это не просто обед. Это важная деловая встреча. И это нормально, что я хочу пойти с мужем. Мы с тобой муж и жена, если ты вдруг забыл. Для меня это важно, — говорит Рейчел, и я жалею, что не могу видеть сквозь стены.

Интересно, они стоят или сидят? Станет ли Рейчел швырять о стену дорогущие предметы декора, которыми заставлен весь дом? С другой стороны, кому нужен почти двухметровый фарфоровый белый жираф за тысячу долларов?

— Ладно, не хочешь — не надо. Может быть, и хорошо, что ты не пойдешь.

— И что это значит?

— Ничего. Ничего это не значит.

Ага, пассивная агрессия. Вроде как соглашаешься с оппонентом, но при этом его унижаешь. Агнес возненавидела бы ее сразу.

— Мы оба знаем, что дело не в аттестации. Ты сам говорил, что сдашь этот экзамен, даже если тебя разбудить посреди ночи.

— Хорошо. Скажу честно. Я хотел провести вечер дома. Один-единственный вечер для себя. Один-единственный вечер, когда меня не будут оценивать твои друзья. Думаешь, я не вижу, как они на меня смотрят? Как ты сама на меня смотришь, когда они рядом? Я даже ходил с тобой по магазинам, чтобы, как ты говоришь, выглядеть соответственно, но знаешь что? С меня хватит! — говорит папа, и теперь у меня горят щеки.

Да, я чувствую себя белой вороной в Вуд-Вэлли, но мне даже в голову не приходило, что у папы тоже есть сложности с тем, как приспособиться к жизни на новом месте.

— Тебя никто не оценивает, — возражает Рейчел, и теперь ее голос звучит мягко и льстиво. — Ты всем нравишься.

— Думай обо мне что хочешь, но меня не прельщает смотреть очередное «другое кино» о бенгальском прокаженном, который играет на арфе ногами. И ты на днях не постеснялась поправить меня в ресторане, как будто я неразумный ребенок. Я хотел заказать пива к бифштексу. Бутылочку пива, а не бокал каберне по цене минимальной зарплаты. Прошу прощения, если мои плебейские замашки оскорбляют твой тонкий вкус. Мне, знаешь ли, до фонаря все эти великосветские закидоны.

— Просто я не хотела, чтобы ты выставил себя на посмешище. — Голос у Рейчел дрожит. Без слез явно не обойдется. Мне совершенно ее не жалко. — В таком месте пиво никто не заказывает. Я пыталась тебе намекнуть…

— Не надо мне намекать. Я взрослый мужик, и если я предпочитаю пиво и гамбургеры какой-то там хитровывернутой, экологически чистой рыбе, это не значит, что я неотесанный варвар. Ты знала, за кого выходишь замуж. Я никогда не притворялся кем-то другим. Я думал, я тебе нравлюсь таким, какой есть. Если тебе обязательно нужно кого-то дрессировать, завела бы собаку.

— Одно дело, если у человека простые вкусы, и совершенно другое, если он не развивается интеллектуально. Неужели так трудно хоть иногда почитать книжку? — спрашивает Рейчел.

Получается, я все неправильно поняла. Она не заплачет. Она переходит в наступление.

— Вот, значит, как. Теперь у меня еще и недоразвитый интеллект. Я, кстати, ни разу не видел с книжкой тебя. Разве что с глянцевыми журнальчиками. На самом деле здесь только Джесси читает книги. Единственный нормальный человек в этом доме.

— Джесси — единственный нормальный человек в этом доме? Проснись, Билл! У нее нет друзей. Совсем. Тебя это не беспокоит? Девочки в ее возрасте должны веселиться, ходить на свидания и тусоваться с подругами, — говорит Рейчел.

Похоже, без слез все же не обойдется. Только реветь буду я. Да, конечно. Так всегда и бывает в последнее время. Мне хочется крикнуть в закрытую дверь. У меня есть друзья! Я стараюсь. Мне не нужна ничья помощь. Я не виновата, что у меня умерла мама и мы переехали в этот дом. Мне пришлось начинать все с нуля. Мой папа выбрал эту женщину, она — что еще более странно — выбрала моего папу, а я не выбирала никого из них. Да, мой папа простой фармацевт из Чикаго, но он добрый, хороший и умный. Очень умный на самом деле. Ну и что, что он любит боевики и боксерские поединки? Мама любила поэзию, папа ее вообще не понимал, но это им не мешало. Она не стремилась его переделать. Она давала ему быть собой.

Я больше не выдержу. У меня просто нет сил. Слезы уже потекли в три ручья. Я сползаю по стенке и сажусь на пол. Тео смотрит на меня и шепчет:

— Не слушай ее. Она всегда порет чушь, когда злится. И всегда бесится, если не добивается своего.

— Уж не тебе говорить о родительском беспокойстве. — Голос моего папы. — У меня самая лучшая дочка на свете, и не смей говорить о ней в таком тоне. Посмотрела бы лучше на своего сына. Ходит весь расфуфыренный, как… — Слава богу, он вовремя умолкает.

— Как кто? — голос Рейчел звенит от ярости. — Да, мой сын гей. И что с того?

Рейчел явно его провоцирует. Судя по голосу, она настроена очень решительно и жаждет крови. У меня вдруг мелькает мысль, что лучше бы они занимались сексом. То, что у них происходит сейчас, кажется еще интимнее, еще оголеннее, еще больнее. Это даже хуже, чем видеть полуночные слезы Рейчел. Я не хочу приближаться к этим взрослым вещам. Мне не нужна эта боль.

Приходит еще одна мысль: наверное, так всегда и бывает, когда люди знакомятся по Интернету. Общение, вырванное из контекста. Намного проще, чем в жизни. Проще произвести благоприятное первое впечатление, ведь написать можно все, что угодно. Просто буковки на экране. Но папа с Рейчел познакомились на форуме поддержки людей, переживших смерть близких. Это был не простой сайт знакомств, где люди ищут партнеров для легких, ни к чему не обязывающих отношений. Как вообще Рейчел попала на этот форум? Она не похожа на женщину, не способную справиться со своим горем без посторонней помощи. Сильная, собранная, очень самостоятельная, она вряд ли нуждается в том, чтобы ее жалели.

При всей моей нелюбви к этой женщине я начинаю понимать, чем она привлекла папу. Несмотря на всю тяжесть вдовства, Рейчел устроила свою жизнь на пять с плюсом. Успешная, в меру красивая и богатая женщина. Но почему она вышла замуж за моего папу? Он не уродливый, даже вполне привлекательный для своего возраста и очень добрый — мама всегда говорила, что она счастливейшая из женщин, ведь ей повезло встретить папу, доброго, любящего и надежного, как скала, — но в Лос-Анджелесе таких мужчин миллион, причем у них наверняка меньше сложностей и больше денег на банковском счете. Почему она выбрала именно моего папу?

Когда мои родители ссорились, я уходила к себе в комнату, надевала наушники и врубала музыку на полную громкость. Я не подслушивала, что они говорили друг другу. Я заранее знала, что ссора затянется надолго — дня на два-три, как минимум, — и я буду для них живым переговорным устройством, потому что они не разговаривают друг с другом: Джесси, скажи отцу, чтобы он завтра забрал тебя после уроков; Джесси, скажи матери, что у нас кончилось молоко. Они редко ссорились, но если ссорились, то по-крупному. Страшно и неприятно.

«Все проходит, Джесси. Запомни. То, что сегодня воспринимается как катастрофа, завтра покажется пустяком», — однажды сказала мне мама после очередной крупной ссоры с отцом. Я не помню, из-за чего они поругались в тот раз — может быть, из-за денег, — но хорошо помню, что они не разговаривали друг с другом целых четыре дня, а потом вдруг помирились. Просто переглянулись и расхохотались. И все забылось само собой. Но я не забыла мамины слова. Потому что теперь я доподлинно знаю, что она ошибалась. Проходит не все. Нет, не все.

— Давай кое-что проясним, — говорит папа глухим тихим голосом. Он очень спокоен, слишком спокоен, как всегда, когда сердится по-настоящему. Я знаю эту холодную ярость. Самое время спасаться бегством. — Я не какой-то дремучий баклан-гомофоб, и не надо со мной разговаривать как с придурком.

— Билл!

— Ладно, проехали. Пойду прогуляюсь. Хочу подышать свежим воздухом. Где-нибудь, где нет тебя, — говорит папа, и мы с Тео срываемся с места и мчимся по коридору.

Конечно, мой папа должен был понимать, что они с Рейчел орали на всю округу, но ему лучше не знать, что мы тут сидели с попкорном в первом ряду.

— Хорошо. Уходи! — кричит Рейчел. — И можешь не возвращаться!

Мы сидим в комнате Тео. Я была здесь лишь однажды, когда сообщила ему, что меня приняли на работу, и пользуюсь случаем, чтобы как следует осмотреться. Голые стены, ни одной фотографии в рамочке на столе. Смотреть, в общем, не на что. У него, как и у Рейчел, явная склонность к минимализму.

— Как думаешь, они разведутся? — спрашивает Тео, и я с удивлением понимаю, что у меня сердце сжимается от этой мысли.

Не потому, что мне хочется здесь остаться, а потому, что нам некуда возвращаться. Наш дом в Чикаго уже давно продан. Прежняя жизнь завершилась. Если мы решим остаться в Лос-Анджелесе и переедем в какую-нибудь унылую крошечную квартирку, папа не сможет платить за мое обучение в Вуд-Вэлли. Мне придется переходить в новую школу и начинать все сначала. Прощай, моя глупая влюбленность в Итана, моя дружба с Дри и Агнес, мое непонятно что с КН. Когда Рейчел сказала папе, что он может не возвращаться, она, конечно, имела в виду, что мне тоже пора выметаться. Нас уже выгоняют? Можно идти собирать вещи?

— Не знаю.

— Так будет проще, — говорит Тео.

— Тебе, может, и проще. А мне некуда идти.

— Это не мои проблемы.

— Да, не твои. — Я встаю, чтобы уйти. Хватит с меня этой семейки.

— Извини, я не хотел тебя обидеть. А что, твой отец собирался назвать меня?.. Ладно, проехали.

— Не собирался. Он не такой.

— Да мне все равно. Хочешь дунуть? — Тео лезет в карман за папиросной бумагой.

— Нет, спасибо. Он никогда не назвал бы тебя плохим словом.

— Я уже не уверен.

— Я знаю своего папу. Он собирался сказать «павлин». Что ты расфуфыренный, как павлин. А что, скажешь, нет? — говорю я и сама понимаю, что, кажется, перешла все границы дозволенного. Я смотрю Тео прямо в глаза, чтобы он понял, что я не хотела его обидеть. Просто пыталась быть честной.

— Я чуть ли не с первого класса знал, что я гей. В какой-то момент я подумал: а зачем это скрывать? Наоборот, надо распушить перья и дать людям то, что им хочется. И пусть никто не уйдет обиженным. — Тео затягивается, выдыхает дым и хихикает. — Никто не спасется от моего ослепительного великолепия.

— Как нам повезло, — говорю я, но с улыбкой. На самом деле он не такой уж плохой. Мне нравится его отношение к жизни. Нравится его пылкий, игривый энтузиазм — противоядие от непробиваемого подросткового цинизма большинства старшеклассников в СШВВ. Тео не злой, хотя тщательно это скрывает, и по-своему искренний.

— Кстати, кому ты все время строчишь сообщения? — интересуется он, и у меня снова мелькает мысль, что, может быть, Тео и есть КН. Может быть, он хотел мне помочь, не раскрывая себя, чтобы не усугублять и без того сложную ситуацию в нашей новой семье. Может быть, я неправильно все поняла, и КН не пытается со мной заигрывать. Может быть, это нормальная манера общения Тео. Надеюсь, что нет.

— Не твое дело, — говорю я, может быть, чересчур резко, но его это не задевает.

— Раз ты не куришь, тогда, может быть, заешь стресс? У меня где-то была аварийная шоколадка. На случай крайней необходимости. — Он роется в ящике стола и достает гигантский батончик «Годивы».

— Не откажусь.

— Ты не знаешь, твой отец подписал брачный контракт? — спрашивает Тео, и я снова его ненавижу.