Глава 13

Я прихожу чуть пораньше. Итан, Итан Маркс уже ждет меня в библиотеке. Он в своей неизменной футболке с Бэтменом. Смотрит в окно, как завороженный, хотя там нет ничего интересного. Только безоблачное голубое небо, пустое небо. Он трет рукой нижнюю челюсть, как будто она разболелась от всех разговоров, которые не состоялись, потому что он категорически не желает ни с кем разговаривать. Мне хочется подойти и дотронуться до его щеки, почувствовать пальцами узелок, где кость соединяется с костью.

Я правда это сказала? Беру свои слова обратно. Да, он симпатичный. Но он избалован вниманием, и было бы глупо влюбляться в парня, вокруг которого вьются все девочки в школе. Напрасная трата времени. У меня никаких шансов.

Получаем «пятерки» по литературе и идем дальше. Как говорится, проходим, граждане, не задерживаемся. Мне есть чем заняться: работа, школа, подготовительные отборочные тесты для поступления в колледж. Жизнь потихоньку налаживается. Впервые после переезда в Лос-Анджелес у меня нет ощущения, что все летит под откос. У меня есть работа, а значит, есть деньги. У меня есть Дри, с которой у нас завязалась уже настоящая дружба. У меня есть КН, с которым мы постоянно на связи. Мы с ним «болтаем» о всяких пустяках, но это даже прикольно. Хорошо, когда есть человек, с которым можно болтать о всяких пустяках.

— Привет. — Я сажусь в кресло, поджав под себя ноги. Этак вальяжно, расслабленно. Словно ни капельки не смущаюсь. Как оказалось, я не такая плохая актриса. Я почти себе верю. А потом опускаю взгляд и вижу у себя на лодыжке один-единственный, но зато длинный черный волосок. Меня бросает в холодный пот. С трудом сдерживаю себя, чтобы не дернуть вниз штанину джинсов. Успокойся, Джесси. Он и не смотрит на твои ноги. Не делай резких движений.

— Привет, Джесси. — Снова эта улыбка. Его лицо на мгновение раскрывается, а потом закрывается снова. — Готова к подвигам и свершениям?

— Ага, — говорю я и злюсь на себя. Интересно, смогу ли я преодолеть барьер односложных ответов в разговорах с этим человеком? Скарлетт, когда нервничает, начинает болтать без умолку — адреналин дает встряску мозгу и активирует доли, отвечающие за остроумие, — а мой мозг отключается от перегрузки. Иногда у меня возникает чувство, что я и мой мозг существуем отдельно друг от друга.

От Итана пахнет лавандой и медом. Запах легкий и свежий в отличие от едкого химического «аромата» дезодорантов, которыми пользовались все мальчишки в Чикаго и который долго еще держался в воздухе после того, как его гордый носитель уходил прочь. Интересно, что это? Стиральный порошок или одеколон? Итан каждый вечер стирает свою футболку? Скорее всего у них дома есть своя Глория, которая, помимо прочего, занимается стиркой. Или, может быть, у него несколько одинаковых футболок с Бэтменом. Да, я понимаю, что становлюсь похожей на Дри с ее одержимостью Лиамом: собираю подробности, материалы для последующих размышлений.

Прекрати. Прямо. Сейчас. У меня ограниченное число клеток мозга, и лучше приберечь их для отборочных тестов.

— Ты читаешь поэзию? — спрашивает он меня.

На самом деле не меня. Итан обращается к окну.

Итан Маркс снова смотрит в Необозримую даль. Пребывает в каком-то своем мире. Где угодно, но только не здесь. Я узнаю этот взгляд. Полное погружение в себя. Выпадение из реальности. Со мной тоже такое бывало: вроде бы я что-то делаю, с кем-то общаюсь, воспринимаю окружающий мир, а потом, вспоминая прошедший день, понимаю, что в какие-то периоды меня как бы и не было. Как будто кто-то украл у меня куски жизни. Тело, оставшееся без души. Чем-то похоже на маму: она еще где-то присутствует в физическом мире — ее тело лежит под землей, — но ее уже нет. Отмечена как отсутствующая. Адресат выбыл, местонахождение неизвестно.

— Ага, — говорю я. Ну, вот опять. Односложный ответ. Хорошо, что Итан не слушает. — В смысле да. Я люблю поэзию. Я прочитала «Бесплодную землю» даже раньше, чем нам ее задали. Но я не очень ее понимаю. Какое-то попурри из разных голосов.

— Именно. Я погуглил «Бесплодную землю». Там куча аллюзий, все намекает на что-то другое. Почти как шифр, — говорит он и вдруг смотрит прямо на меня.

Кажется, он очнулся. Может, он что-то употребляет? Траву? Кокаин? Экстази? Поэтому он такой мутный? Но потом он трет глаза, и я понимаю, что это старый добрый недосып. Парень явно не высыпается. Почему он не спит? Что происходит с ним по ночам, когда он закрывает глаза?

Я заставляю себя сосредоточиться.

— Ладно, давай начнем с первой строчки: «Апрель — жесточайший месяц». Что это значит? То есть это красиво и поэтично, но почему апрель? Почему именно он жесточайший из всех двенадцати месяцев? — говорю я.

— Не знаю. Я ненавижу апрель, — говорит Итан и резко умолкает. Смотрит на меня, прищурившись. Смотрит почти сердито.

Он не хотел этого говорить. Само вырвалось, случайно. Но почему? Я не понимаю. За что ненавидеть апрель? В Чикаго я ненавидела январь, потому что это был самый холодный месяц. Но мы сейчас говорим явно не о погоде. Итан выпрямляется, словно очнувшись.

— Ты любишь ходить пешком? Пойдем прогуляемся? Заодно все и обсудим.

Итан не ждет моего согласия. Собирает книги, убирает в рюкзак ноутбук. Мне приходится идти за ним.

— Я думала, люди в Лос-Анджелесе не ходят пешком, — говорю я, когда мы выходим на улицу и у меня за спиной закрывается школьная дверь.

Я всегда испытываю облегчение, когда выхожу из школы после уроков. Еще один день прожит и закончен. Итан надевает темные очки, «Рэй-Бэн». Теперь я не вижу его глаз, и мне будет еще труднее разобраться в его настроениях.

— Мне на ходу лучше думается. Я вроде как просыпаюсь. Рассказать, что я нагуглил?

Я киваю, и получается глупо, потому что он на меня не смотрит.

— Ага.

— Элиот начал поэму не с этих строк. Эзра Паунд сказал, что она получается длинная и надо выкинуть сорок три строчки или около того. По изначальной задумке весь этот апрель должен был появиться позднее. Но пришлось вырезать и переставлять строки. Причем в то время, наверное, реально резать и вклеивать. Ножницами и клеем.

Я на миг закрываю глаза и представляю себе весь процесс, хотя понятия не имею, как выглядел Томас Элиот. Он представляется мне белым мужчиной, стариком с моноклем. В одной руке — тяжелые ножницы, в другой — клей-карандаш.

— Сложно представить, как люди писали без компьютеров, — признаюсь я. — Когда приходится писать на бумаге, получается как-то… медленно и коряво. Руки не успевают за мыслью.

— Да, у меня тоже. Расскажи что-нибудь о себе, чего я не знаю. — Он наклоняет голову и на этот раз смотрит прямо на меня.

Хорошо, что он в темных очках. Дополнительная защита. У него слишком пронзительный взгляд. И это, конечно, одна из причин — одна из многих причин, — по которым девчонки вьются вокруг него на переменах. Этот пристальный взгляд. Эти скупые слова, которые он раздает, словно крошечные подарки. Может быть, его замкнутость и отстраненность — это тоже защита. Стоит лишь чуть приоткрыться, и тебя уже никогда не оставят в покое.

— Не знаю, — я пожимаю плечами. — Рассказывать, собственно, нечего.

— Не верю. Так не бывает.

— Ладно. Есть что рассказать. Но все какое-то невеселое. — Декабрь, вот жесточайший месяц, — думаю я. День рождения мертвой мамы и рождественское веселье. Апрель тоже жестокий. Месяц, когда все кончается. И мне нравится твоя футболка с Бэтменом и твои убийственные глаза, и мне хочется знать, почему ты страдаешь бессонницей. Ночью, когда я ложусь спать и закрываю глаза, я вижу последние мгновения, невыносимое прощание.

— Лучше ты расскажи что-нибудь о себе, — говорю я.

— …призывает цветение сирени из мертвой земли, сплетает / Память с желанием, сопрягает / Вялые корни с весенним дождем. / Зима нас согрела, укутала землю / Снегом забвения и напитала / Уснувшую капельку жизни сухими клубнями.

— Ты выучил наизусть всю «Бесплодную землю»?!

— Не всю, но почти. Я читаю поэзию, когда не могу заснуть. Мне нравится запоминать стихи.

— Правда?

— Вот теперь ты меня засмущала вконец. Не надо так на меня смотреть.

Но это не у него, а у меня горят щеки. Да, я уставилась на него во все глаза. Парень читает поэзию. По собственной воле. Для развлечения.

Умереть и не встать.

— Да, я ненормальный. Я в курсе.

Он улыбается, и я тоже. Я тоже.

— Нет, это круто, на самом деле. — Я борюсь с искушением тронуть его за плечо. Кто ты? Все, приплыли. Я — Дри номер два. Мне хочется знать о нем больше. Хочется знать о нем все. — Сухие клубни?

— Ну да. Знать бы еще, что такое клубень.

Вечером я лежу на своей антикварной кушетке и общаюсь с КН.

КН: ты сегодня какая-то тихая. КАК ПРОШЕЛ ДЕНЬ? ОТВЕЧАЙ!

Я: Глазам не верю! Ты умеешь писать прописными буквами! День = неплохо. Как у тебя?

КН: очень неплохо, на самом деле.

Я: Расскажи что-нибудь о себе, чего я не знаю. Три правды о себе. Ну, кроме твоего настоящего имени и вообще… Раз уж ты соблюдаешь секретность.

Да. Время, проведенное с Итаном, не прошло даром. Я стала смелее. Раскованнее. Когда мы прощались у моей машины, он сказал: «Ладно, до встречи». Ладно, до встречи. Три простых слова, а вместе звучат как песня. В таком порядке. Почти поэзия.

КН: о'кей. (1) я умею готовить офигительный жареный сыр.

Я: В смысле, все офигевают?

КН: от моих выдающихся кулинарных способностей. (2) в шестом классе я был повернут на Джастине Тимберлейке. называл его Джа-Ти. типа «йо, всем привет, это Джа-Ти на радио», да. это было ужасно, не лучший год в моей жизни.

Я: Ладно, открою секрет: я до сих пор слушаю Джастина Тимберлейка. И (3)?

КН: не знаю, пусть это будет мой маленький секрет.

Я: Да ладно! Ты и так весь засекреченный.

КН: скажи мне три правды о себе, и тогда, может быть…

Я: (1) У меня есть безумная теория мироздания. Я понимаю, что это бред, и тем не менее… Мы, люди, — крошечные и ничтожные существа. Как муравьи. Если брать муравьев по отношению к нам, то мы точно такие же муравьи по отношению к каким-то огромным, более развитым существам, что вроде как объясняет все эти трагические случайности в нашей жизни типа ураганов и рака. Черт, неужели я только что выдала тебе свою страшную тайну?! Я никому об этом не рассказывала. Даже Скарлетт. #всявсмущении

КН: теория и вправду безумная, но, по-моему, гениальная. #подвпечатлением

Я: издеваешься?

КН: погугли парадокс Ферми, взрыв мозга обеспечен, давай (2)

Я: (2) Я никак не могу запомнить таблицу умножения. В смысле, я умею считать и решаю примеры, но вообще с математикой у меня туго.

Я: Погуглила Ферми. И ты так навскидку все это знаешь? Что ты ешь, что ты такой умный?

КН: умный я от природы. И (3)…

Я: Ты сказал только 2.

КН: (3) ты мне нравишься.

Я: (3) Ты тоже мне нравишься.

Черт. Вот опять. Не подумав, нажала «отправить». Кто мне нравится? Кто этот человек? Я не соврала. Мне нравится с ним общаться. Я всегда с нетерпением жду его сообщений, мне интересно читать, что он пишет. Но вот так взять и сказать «Ты мне нравишься», не зная, кто он, и при нашей неравной расстановке сил — он знает, кто я; может быть, знает, где я живу, — это верх идиотизма. Все-таки надо хоть иногда включать мозг. Сообщение отправлено. Назад его не отзовешь. Если сейчас написать что-то вроде: «Беру свои слова обратно», — получится уже совсем глупо. Наверное, надо забить. Оставить все как есть и просто порадоваться, что парень (да, я надеюсь, что это действительно парень из Вуд-Вэлли, а не какой-то шутник или, допустим, сотрудник полиции, выявляющий педофилов в Сети; воображение у меня бурное, да) написал мне, что я ему нравлюсь. Мне такого еще никто не говорил. Никогда. Если не считать Лео Спрингера в шестом классе, когда он передал мне записку «Давай встречаться!!!» и был моим парнем примерно полдня, потому что я еще могла смириться с тремя восклицательными знаками, но только не с потными ладонями. Мне было противно, а потом стыдно, когда я узнала, что у него были большие проблемы с эндокринной системой. Впрочем, сейчас речь не о Лео. КН написал, что я ему нравлюсь. Но я почему-то совсем не рада.

Да. Все это как-то странно. Неправильно.

Я не радуюсь. Я бешусь.

Я: Это все как-то странно. Я даже НЕ ЗНАЮ, КТО ТЫ. Давай отменим последние посты.

КН: отменим посты, начиная с «ты мне нравишься»? ладно, я сам не уверен, что это значит.

КН: «ты мне нравишься» в моем мире значит, что ты крутая, интересная, вот как-то так. расслабьтесь, барышня, я не предлагаю вам руку и сердце.

Я: Очень смешно. Просто… Ладно, проехали.

КН: просто — что?

Я: Ничего.

КН: нет уж, теперь договаривай, ты сама завела разговор.

Я: Просто мне странно. Ты знаешь, кто я, а я не знаю, кто ты. Так нечестно.

КН: жизнь вообще штука нечестная.

Я: Ладно. Как скажешь. Я пока отключаюсь.

Я откладываю телефон в сторону. Сижу злая. Поникшая. Значит, я ему не нравлюсь на самом деле. Он просто считает, что я крутая. То есть я и не ждала от него признания, что я для него лучшая из всех девчонок на свете. Просто… Просто приятно, когда ты нравишься парню, что бы это ни значило.

КН: стой, погоди, вернись, извини.

Я: И?

КН: просто мне нравится с тобой общаться, как мы с тобой разговариваем, пишем друг другу, ты мне нравишься, правда, я стесняюсь к тебе подойти в реале, типа, слишком волнуюсь, боюсь, у меня не получится заговорить, а тут получается, да?

Я: Да. Но…

КН: расскажу тебе еще три правды: (1) музыка, книги и видеоигры мне ближе, чем люди, с людьми я теряюсь. (2) когда я был маленьким, я спал под одеялом, которое называл… ты не поверишь… Одеялом, собственно, я и сейчас под ним сплю. (3) год назад я был совершенно другим человеком.

Я: Да? И каким же?

КН: счастливым, или счастливее, проще, не таким ненормальным, хотя это еще вопрос.

Я: А потом…

Долгая пауза. Я жду.

КН: моя сестра умерла, скоропостижно скончалась, долгая история, а теперь… ты сама знаешь, как это бывает.

Я: Да.

КН: у тебя умерла мама? ничего, что я спрашиваю?

Я: Откуда ты знаешь?

КН: Тео. то есть он мне ничего не рассказывал, просто кто-то сказал, что ты его сводная сестра, а дальше я уже сам догадался, ничего, что я спрашиваю? я разучился общаться с людьми, не понимаю, о чем можно спрашивать, о чем нельзя.

Я: Ничего, все нормально. В смысле, спрашивать можно. А то, что случилось… это совсем не нормально. Не знаю. Так не должно быть…

КН: да, не должно.

Я: Да.

КН: давно?

Я: 765 дней, пять часов, двадцать две минуты. А у тебя?

КН: 196 дней, один час, три минуты.

Я: Ты тоже считаешь?

КН: я тоже считаю.

Я думаю о сестре КН. Не знаю почему, но я представляю ее двенадцатилетней девчонкой, бледной, слабенькой, с двумя хвостиками. Но это, конечно, лишь плод моего воображения. У меня столько вопросов: сколько ей было лет, как она умерла? Но ее больше нет. Все остальное неважно. Все эти «как», «почему», «от чего» — просто детали.

Потом. Не сейчас. Может быть, я спрошу, но потом.

КН: я вчера видел радугу, но у меня сел телефон после нашей с тобой активной переписки, и я не смог ее сфотографировать. и теперь я уже сомневаюсь, была она или нет. скажи, что ты тоже видела радугу.

КН: просто мне иногда начинает казаться, что я схожу с ума. мне надо знать наверняка, что она мне не привиделась. тебе знакомо такое чувство?

Я медлю с ответом. Вчера по дороге на работу я попала под дождь, длившийся ровно тридцать секунд, — первый дождь после нашего переезда в Лос-Анджелес, — а потом тучи рассеялись и… Да, КН прав. Была радуга. Кусочек радуги на полнеба, такой радужной в своей радужности, как яркий детский рисунок. Неловко признаться, но на мгновение мне показалось, что это послание от мамы или это она сама приняла облик радуги, чтобы мне показаться, — не знаю, как объяснить. Я ее сфотографировала, но не стала выкладывать фотку в «Инстаграм». Не хотела показаться радостной и беззаботной, потому что это не так. Ни разу. Может, отправить КН фотографию?

Я: Я тоже видела радугу.

Нахожу фотографию в телефоне. Даже не нужен никакой фильтр, потому что в отличие от всего остального она идеальна такая, какая есть. Нажимаю «отправить».

Лиам: Сможешь завтра после уроков выйти на работу? У нас репетиция. Внезапно.

Я: Да, смогу.

Лиам: Ты спасаешь мне жизнь.:)

Я: Ты никогда не задумывался, как часто мы в повседневном общении используем фразы, связанные с жизнью и смертью? Мне вот только что было сказано, что я спасла человеку жизнь.

КН: да. с тех пор, как… ну, ты понимаешь… эти фразы звучат постоянно, я труп, мама меня убьет, умереть не встать, смерти подобно, но знаешь, что самое поганое? стоит кому-то произнести нечто подобное в моем присутствии, как он умолкает и смотрит на меня, словно извиняясь. будто я могу обидеться, психануть или типа того, и чью жизнь ты спасла?

Я: Просто выхожу на работу вместо другого человека.

КН: очень мило с твоей стороны.

Я: Я беру дополнительные часы вовсе не по доброте душевной. Все что угодно за лишние деньги.

КН: гм… все, что угодно?

Итан: Из толкового словаря: «Клубень: сильно утолщенный, укороченный побег корневища некоторых растений (картофеля и др.). Клубни, как правило, растут под землей. Их можно использовать для вегетативного размножения растений».

Сообщение от Итана. Восемь вечера, четверг. Это значит, что Итан думал обо мне. Потому что, если ты шлешь сообщение человеку, ты о нем думаешь, правильно? Или, может, он думал о «Бесплодной земле». Это, конечно, не то же самое, что думать обо мне, но достаточно близко. Я и поэма теперь связаны воедино. Я уже счастлива, выражаясь словами Дри. Вот такие безумные мысли приходят в голову, когда ты влюблена до безумия.

Но я в него не влюблена.

Я: Ясно. Вроде логично. Корни питают новую жизнь.

Итан: Но почему они сухие?

Я: Без понятия.

Итан: Мне нравится слово «клубень». Шикарное обзывательство.

Я:??? Например?

Итан: Джем и Кристель? Полные клубни.

Я точно знаю, что Итан слышал, как Джем рявкнула на меня в первый раз. Собственно, он сам был причиной того раздраженного «Чего уставилась?», когда она психанула на него и сорвала злость на мне, и никак не успокоится до сих пор. Но я не знала, что он слышит все гадости обо мне, которые она шепчет себе под нос на уроках литературы. Волшебно. Одно дело — когда над тобой потешаются изо дня в день, и совершенно другое — когда при этом присутствуют симпатичные парни.

Сегодня мишенью насмешек стали наклейки на крышке моего ноутбука. Это переводные татуировки. Их нарисовала Скарлетт — в подарок мне на день рождения в прошлом году. Они потрясающие. Именно такие татуировки я сделала бы себе, если бы не боялась их набивать. Но я боюсь боли. И долговременных обязательств. Поэтому безболезненные временные наклейки — два корейских иероглифа. Скарлетт говорит, что они означают «лучшие подруги»: строка «Но главное — будь верен себе», написанная готическим шрифтом, и змея, которую я не просила, но которую Скар решила добавить, поскольку считает, что мне надо быть более жесткой и дерзкой, пусть и только теоретически. Блестящая догадка Джем: «Это, наверное, «неудачница» по-японски».

Я: Полные клубни, и сухие притом. Спасибо.

Итан: За что?

Я: Не знаю. За то, что меня защищаешь.

Итан: Я тебя не защищаю.

Я: О'кей.

Итан: Просто ты не похожа на человека, который нуждается в чьей-то защите.

Открываю страницу. Мы с Дри за столиком в школьной столовой. Агнес — за кадром. Ее вырезали специально? Не помню. Может быть. Вероятно. Мне кажется, да. Мне не следует радоваться, но я радуюсь.

Скарлетт: Хоть ты и не спрашивала, но платье для бала выпускников куплено. КИСЛОТНО-ЖЕЛТОЕ.

Я: Теперь ты точно выделишься из толпы.

Скарлетт: Я и так выделяюсь.

Я: Как Адам? Весь в восхищении?

Скарлетт: Надо думать. У него новое обострение угрей. Прямо весь расцвел пышным цветом. Еле сдержалась, чтобы не повыдавливать их ногтями.

Я: Фу…

Скарлетт: Жалко, это не идет в зачет общественно полезной внешкольной деятельности.

Да, признаюсь честно, я сделала скриншот. Четыре беседы одновременно. Четверо разных людей, которым есть что мне сказать. Один разговор о работе, второй — о школьном проекте, третий — со Скарлетт, которая не считается, и четвертый — с кем-то, кого я не знаю, но все равно это приятно. Это доказывает, что, возможно, у меня вновь началось что-то похожее на настоящую жизнь.