Когда ходишь под парусом, узнаёшь один факт. Вам никогда не захочется иметь лодку поменьше, пока вы в море. Вам никогда не захочется иметь лодку побольше, пока вы в марине. Наши мучения были достойны легенды – «Регата Мария» словно растопыривалась, когда отец подводил ее к причалу.

Почти все любят хорошую погоду. Солнечные дни, легкий ветерок. Мой отец любил шторма. Проливные дожди.

Среди моряков судачат о том, что тебя прикончит. О волне твоего имени. О ней толковал старикан, что помогал нам завести концы и декламировал историю «Нортерна» – своего первого корабля, потерянного в юности. Море было бурным, но не слишком, рассказал он, пока не набежала большая волна. Волна-гора, поднятая ураганом за тысячу миль от них – и пересекшая океан, чтобы найти, опрокинуть корабль, сбить мачты. Волна его имени.

Когда кто-то пропадает в море, береговая охрана соблюдает процедуру. Есть особые списки. Одни пропавшие корабли выбрасывает на берег. Другие уходят прямиком на дно. Никто их больше не увидит. Они стерты с картины мира, как резинкой.

Старое видео, смотреть которое слишком больно.

На нем мой отец – мальчишка – бегает по песку. Маленький, с каштановыми волосами, неузнаваемый. Пока не улыбнется. В улыбке видишь его.

Это был тот самый берег. Камни, как обломки кораблекрушения, остались на месте, как лежали вечно и будут лежать. Как будто мой маленький отец только вчера бегал по песку с той широкой кривоватой улыбкой. Видео – машина времени. И ложь. Потому что вернуться невозможно.

Искра погасла.

Когда отец пропал, береговая охрана провела поиски. Они очертили периметр, разбили участок на квадраты.

Нашли его в конце концов за сотню миль. В шторм, под двумя парусами. Не первый день пьян.

Думаю, он пытался. Пытался пропасть. Но море его не приняло. К тому времени с циррозом стало совсем плохо. Печень отказывала и зрение тоже. Пил по ночам, прятал спиртное под раковиной.

– Слепых моряков не бывает, – говорил он мне.

А мать укрылась за стеной отрицания.

– Он поправляется, – говорила она, когда отец в одиночку уходил в море.

Кое-что я запомнил из того последнего дня. Его кожу, больную, отечную. Как у восковой фигуры. Врач сказал, что он умрет, если выпьет еще раз, но в душе отец, наверное, подозревал, что ближе к истине другое. Он и так умирал. И ничто не могло его спасти. Цирроз зашел слишком далеко.

И он ушел с утра, вроде бы в контору.

Остальное я составил из обрывков. Из клочков информации, собранных за годы.

Думаю, она бы выдержала, если бы его нашел кто-то другой. Думаю, все могло быть иначе. Просто не повезло.

Он оставил портфель дома и не вернулся за ним, так что она решила сама завезти ему в контору. Или ее вело предчувствие. Подробностей мне никогда не рассказывали. Только обрывки. И одно слово – пистолет – повторялось снова и снова.

Она заметила его машину, проезжая по Вестерн-авеню. Могла бы проскочить мимо: девяносто девять из ста было за то, чтобы это произошло. Незачем ей было смотреть в ту сторону, разве что полюбоваться морем. Но на костях выпал сотый шанс, она взглянула на море и увидела его машину на песке. На стоянке с видом на океан.

Паром, взбивая пену из-под носа, ударился о причал. Толчок разбудил меня.

– Идем, – позвала Мерси. Она сидела прямо и протирала глаза. – Надо идти.

Остальные пассажиры уже встали. Мы вместе с ними спустились по эстакаде и по мокрым от дождя сходням. Я поднял лицо к небу.

Дождь шел, когда мать остановила свою машину рядом с отцовской.

Было холодно – промозглый октябрьский день, и, наверное, мать, выходя из машины, подняла воротник. Может, подставила лицо дождю. Я представил, как она обходит сзади свой красный «Шеви Кавалье». Может, она готовила слова. Собиралась посмеяться над его забывчивостью или спросить, зачем он встал на берегу.

Я представил, как она тянется к его дверце, уже согнув пальцы, чтобы ухватиться за ручку. А дальше я не видел.

Через несколько минут остановилась проезжавшая машина, ей помогли. Старый докер оттащил с дороги мою кричавшую посреди улицы мать. Она пыталась остановить и других, но те объезжали ее, не желая впутываться.

Полиция нашла его на переднем сиденье с пистолетом на коленях. В записке только и было: «Это волна моего имени».

В городе почти все было уже закрыто. Еще один прибрежный туристский район.

Я высмотрел на улице отель, показал Мерси, но та возразила:

– Не сюда.

– Почему?

– В первый, что мы увидели, нельзя.

Немного дальше светилась красным вывеска: «Свободные места. Кабельное ТВ».

Мы расплатились наличными.

– Морозилка в конце коридора.

Номер был чистый, без финтифлюшек. Одеяла с цветастым узором. Я включил отопление на полную мощность. Двуспальная кровать была мягкой. Я спал как покойник.

Когда я проснулся утром, Мерси, уже одетая, сидела за круглым столиком в углу. Она оставила мне кофе и пышки.

– Континентальный завтрак, – объявила она. – Я опасалась, что ты проспишь.

На кровати лежал маленький полиэтиленовый пакет.

– Зубная щетка и паста, – добавила Мерси, – и бритва. Купила в лавочке дальше по улице.

Она настроила телевизор на новости – монотонную скороговорку о внешней политике. Корея. Рынок акций. Грядущие выборы.

Я сел. Одежда прилипла к телу. Все болело. Рубашка заскорузла, засохла по форме спящего тела. Ободранная кожа горела. Надо было принять душ и побриться.

– Купить бы новую одежду, – сказал я Мерси.

Она кивнула.

– Рядом есть магазин. И аренда машин тоже. Чем скорее выедем, тем лучше.

– Возьмем машину напрокат?

– Если не берешься угнать.

Я поднялся и побрел через номер за своим кофе. Он был горячий и вкусный. Я выпил весь. Но пышки в меня не полезли.

– Когда они нас поймают – убьют, – сказала Мерси.

«Когда», а не «если».

– И что нам делать? Нельзя же просто так сидеть?

– Переберемся в другой схрон, как велела Викерс.

– Это далеко?

– Довольно далеко. Два дня пути. Там встретимся с ней и решим, что делать.

– А если ее там нет?

– Она там будет.