Перебираясь от пролома к пролому, я беззвучно проходил через застройку. Как частица сквозь щели. Легкие горели, потому что я надышался пылью, и пришлось остановиться, тихо откашляться в сгиб руки, выкашляв густую черную слизь. Я зашагал дальше. Сколько минуло времени, не помнил.

Я опять чуть не наступил на тело Хеннинга. Под ним расползалась красная жижа. Глаза несговорчиво уставились в небо. В дюжине шагов от тела я нашел его мешок. И двинулся дальше, ловя слухом каждый шорох.

Я тихо проскользнул в следующую дыру и перешел к дальней стене. Свет косо падал сквозь дыры в крыше, проливал на замусоренный пол золотые лужицы. Я тщательно выбирал дорогу, чтобы не наступить на листы жести.

Я не сразу понял, куда попал.

Свинцовый груз неподвижно висел в нескольких дюймах от пола. Маятник замер. Все шпильки были сбиты. Я подошел ближе и поднял глаза к балкам перекрытий, за которыми терялась проволока подвеса.

И не стал задерживаться.

На дальнем конце, у выхода на грузовую площадку, я остановился и выглянул наружу. Вот двери ангара – дюжина футов в высоту, двадцать в ширину. Они раздвинуты, между ними щель: только-только пройти человеку. За дверью начиналась гравийная дорожка, сворачивающая налево. Направо все заросло травой и кустарником – там мы собирали дрова. Дальше был холм с оградой вдалеке.

Я поторопился преодолеть открытое пространство. Потом, в траве и путанице веток, споткнулся о совсем старый фундамент, которого прежде не замечал. Одной стены не было вовсе, две другие, фута в три высотой, не поднимались над травой. Прижавшись спиной к раскрошившейся кирпичной кладке, я перевел дух. И услышал рычание. Поодаль, в просвете между домами, стоял Брайтон. Куртка его была в грязи.

На миг он как будто замельтешил солнечными бликами, решая, чем ему стать. За его спиной принюхивалась собака. Пятнистая шкура щетинилась на загривке – ни у одной породы я такого не видел. Ее ноги словно дрожали в мареве – опять глаза играли со мной шутки. С Боазом мне повезло, но с этой собакой на удачу надеяться не приходилось. Если догонит, порвет на куски, как Хеннинга.

Я пригибался, направляясь к ограде, и надеялся, что ветер дует в мою сторону. Добравшись до проволоки, присел на корточки и задрал голову. Ржавые куски колючей проволоки безобидно свисали в траву. Если лезть через верх, я окажусь на виду. От подножия холма всякий здесь будет заметен, как отставленный большой палец. Прохода низом не было. Разве что подкопать, а на это не осталось времени.

Я высунул голову, проверяя, где Брайтон с собакой, но те куда-то подевались с глаз. Может, зашли в здание или притаились в траве, высматривая каждое движение. Они могли оказаться где угодно.

Тянуть не было смысла. Лучше все равно не будет.

Я перебросил вещмешок через изгородь и полез сам. Хлопья ржавчины липли к ладоням. Подтянувшись наверх, я рискнул оглянуться. Вдали между зданиями хищная тварь повернула голову в тот самый миг, когда я перебросил ноги и спрыгнул вниз.

Подобрав мешок, я побежал.

Спуск был крутым. Я выбрал дорогу по лощине, осыпая под собой листву и сучья. Я телом проламывал себе тропу. То ли мчался, то ли сползал лавиной. Лощина открывалась в сухое русло ручья с валунами по берегам. Я двинулся по нему. Поднырнул под поваленный ствол и выбрался на шестифутовый уступ, с которого в дождливое время, должно быть, падала вода. Я на животе сполз с каменной полки и побежал дальше. Ложе ручья почти выровнялось, когда я услышал сверху собачий лай. И удар – что-то врезалось в сетку ограды. Я не знал, выдержит ли сетка. И не знал, умеет ли эта гиеноподобная тварь лазать.

Через второй ствол я перепрыгнул – и чуть не провалился в яму. Солнце поднялось уже высоко, но еще не проникло в узкую щель. Здесь, в лощине, стояли сумерки, и тени были глубокими, непроницаемыми.

Запах добрался до меня прежде, чем я увидел. Запах рыбы, соли и океана.

Я вспомнил слова Мерси: «Если повезет и будет отлив…»

Я пробился сквозь густую зелень, которой заросло русло.

Наверху снова задребезжала сетка ограды. Что-то пыталось пролезть или перепрыгнуть. Я взмолился, чтобы ограда выдержала. Или чтобы сам холм оказался препятствием.

Когда я был маленьким, дедушка с бабушкой держали большую собаку – ирландского сеттера, я играл с ним во дворе. В пределах двора я не мог за ним угнаться – четыре ноги обгоняли две. А вот на лестнице в подвал мы менялись местами. Я узнал тогда странный факт: на крутом спуске четвероногие не быстрее двуногих. Иногда даже медлительней.

Перебравшись через небольшой валун, я рванул вдоль русла, пробив гущу листвы, отводя ее руками. Еще один обрывчик всего в три фута, песок, и я, заморгав, остановился, чтобы оглядеться. Передо мной раскинулась заливная равнина – огромное блестящее поле темного, перемешанного с песком ила.

Мои ноги оставили на гладкой поверхности глубокие рытвины. Выбрался.

Несколько часов назад на этом месте стояла вода глубиной десять футов, но сейчас передо мной открывалось морское дно. Вдали, за илистой равниной, поднимался лесистый пригорок – зеркальное отражение холма, с которого я спустился. Я пошел к нему.

Залив был шириной полмили – узкая низина между холмами, которую приливы затопляли водой.

Мелкие лужи соединялись между собой канавками, и я тщательно выбирал дорогу по скользкой грязи. Вброд прошлепал по ручейкам – то глубоким, то широким; они сплетались в сложном порядке, менявшемся с каждым приливом. Приходилось соблюдать осторожность, чтобы не очутиться по колено в холодной воде с сильным течением. Вода была ледяной, а запах морской соли валил с ног.

Я брел по краю особенно глубокого протока, отыскивая разлив, где его можно было бы перейти, когда увидел следы. Человека загнала на ту же дорогу география – по илу тянулся ряд отпечатков поменьше моих.

Я присмотрелся. Следы уже наполнились водой и расплылись, но размер показался мне подходящим. Их оставили ступни женщины или малорослого мужчины. Может, час назад, а может, и минуту, хотя впереди я не заметил никакого движения. Равнина была пуста.

Я пересек русло по следам и шел по ним еще сотню ярдов, но потом попалась песчаная заплата, с которой блуждающие ручейки стерли все, как ластиком. Я пошел наугад, пока не услышал звук позади.

Как раз когда я обернулся, из-за деревьев выскочила собака и большими прыжками понеслась по равнине. Ее задние лапы взбивали песок – а там, где ударялись оземь передние, поднимались белые облачка пара. Может, на склоне она не обогнала бы человека, но равнина оказалась словно создана для нее. Очень скоро ищейка должна была догнать меня.

Отвернувшись, я побежал. Впереди сливались несколько ручейков, а времени искать безопасный брод не было. Я вошел в поток – провалился сперва по колено, потом по бедра. Течение сбивало с ног, от холода перехватывало дыхание. Грудь, сердце сжимало, словно тисками. Я одолел пятнадцать футов, двадцать – половину пути, – когда вода дошла до плеч, огнем обожгла ссадины, а потом дно ушло из-под ног, я погрузился с головой и поплыл. Холодная вода ударила в лицо. Невольно ахнув, я ощутил во рту вкус, навсегда памятный для каждого, кто раз побывал в океане.

Я плыл, спасаясь от смерти. Синее течение втягивало в себя воду из бессчетных луж – и меня заодно, угрожая унести в море. Я подумал, не случилось ли так с Мерси. Где она теперь – пропала на глубине или нашла безопасную переправу?

Подошвы задели дно, скользнули по камням, я занырнул и поплыл еще быстрее, пока не смог встать и пойти вброд. Выбравшись на тот берег, я сделал два шага и рухнул, перебирая руками, чтобы отползти от воды. Меня трясло от холода и изнеможения. А когда я обернулся, сердце замерло.

По ту сторону потока стояла собака. Стояла совершенно неподвижно, от влажной шкуры поднимался пар. Она пожирала меня хищным взглядом.

Но в воду не лезла.

Я уставился на нее. Она оскалила длинные кривые зубы.

– Не любишь холода? – хрипло пробормотал я.

Она глухо прорычала и шагнула к берегу. Когда светлая передняя лапа коснулась воды, от нее с шипением поднялся белый пар. Зверюга отступила.

«Они не просто то, чем кажутся», – сказала тогда Мерси. Чем бы ни являлась эта собака, море ей было не по нраву.

Хотя лучше ее не дразнить, решил я. И медленно, не делая резких движений, поднялся на ноги под ее буравящим взглядом.

Я попятился от воды. Собака вдруг навострила уши, словно уловила слышный только ей призыв. Застыла, а потом развернулась и унеслась туда, откуда пришла, взбивая лапами фонтаны песка.

Я обернулся и рванул к холму.

В гуще зеленых зарослей не было троп. Первые двадцать ярдов я ломился напрямик, потом подлесок поредел, и начались серьезные деревья. Еще дальше склон стал круче – скользкий глинистый подъем, присыпанный листьями, и я стал подниматься наискосок, цепляясь за стволы. Лезть было трудно, но через два часа я выбрался на вершину, где начинался ровный лес, редевший и дальше. Еще через полчаса я вышел на скошенную полянку, а потом в парк с качелями и лазалками. Цивилизация. Я рад был бы упасть на колени, но остановила мысль, что потом придется вставать.

Вечерело, и в парке оказалось пусто. Я быстро оставил его за спиной.

По краю парка проходила дорога.

А за ней светил огоньками городок.

Я пригладил волосы и привел в порядок одежду, чтобы не слишком привлекать внимание. Рубашки на мне больше не было, майку я порвал в клочья. На коленях брюк хаки светились дыры. Оглядев себя, я порадовался, что пришлось поплавать, – вода отчасти смыла кровь и грязь. Пятна остались, но расплывчатые, размытые – на беглый взгляд не заметные.

Улочка с окраины вывела меня на главную – с магазинами, ресторанами и закусочными. Люди ходили туда-сюда. Торговали недвижимостью, мороженым, готовым платьем.

Я на ходу высматривал знакомое лицо. Мог ли кто-то из них добраться сюда?

Если Брайтон знал, что я переплыл поток, он мог быть рядом. Я, зажатый с двух сторон водой, не имел большого выбора, в какую сторону двигаться.

Дальше главная улица пошла под уклон, и мне открылось море с огромным пирсом. Городок был туристским, набережная для таких – кровь жизни. В сотне ярдов впереди, среди прохожих и покупателей, я заметил женщину с влажными светлыми волосами. Вытянул шею, чтобы рассмотреть получше, но она уже затерялась в толпе. Это могла быть Мерси или мечта о ней. Я ускорил шаг, чтобы проверить.

Через несколько минут на главную улицу вывернула знакомая машина.

Таких машин полным-полно, сказал я себе.

Белый «рейнджровер». В такую затолкали меня люди Брайтона в день, когда погиб Сатвик. Водитель, прижимая к уху телефон, шарил глазами по толпе. Лет тридцати с лишним, темноволосый. Лица я не узнал, но это ничего не значило.

Я нырнул в магазин и пропустил «ровер». Здесь торговали бусами и бижутерией – я попытался изобразить заинтересованность. Когда машина проехала, выскочил на улицу и пошел так быстро, как можно было не привлекая внимания.

Я нашел переулок, куда свернула светловолосая женщина, но ее не увидел. Я перешел на другую улицу, ближе к морю и причалу. Пошел медленно, внимательно всматриваясь.

Она оказалась впереди меня. Все еще мокрая после купания. Мерси. Меня обдала волна облегчения. Она обхватила себя руками – явно продрогла. Но жива, спаслась!

Теперь, увидев, я задумался: не дать ли ей уйти?

Может быть, хватит? Мы оба на свободе. Я мог бы ускользнуть. А куда? И что делать потом? Я вспомнил заметку о смерти Сатвика. Автомобильная авария, говорилось в ней. В потоке машин передо мной снова мелькнул белый «ровер». Тот же водитель. Тот же мобильный в руке. Мерси, если бы не свернула, прошла бы прямо мимо него.

Я непринужденно пробирался в толпе, не поворачиваясь к проезжей части, пока не оказался прямо у нее за спиной и не взял за плечо. Мерси вздрогнула, но тотчас опомнилась, открыла рот, чтобы заговорить, но я не дал:

– Они рядом.

– Где? – Не поворачивая головы, она стрельнула глазами по толпе.

– Впереди, на дороге.

Я замедлил шаг. Мы проходили широкий бетонный спуск к воде.

Тогда я заметил, что Мерси хромает.

– Ты ранена. Тяжело?

Взгляд у нее был рассеянным, лицо бледным.

– Жить буду.

– Свернем сюда.

Я направил ее за плечо.

Мы по ступеням спустились к воде, пропуская «ровер». Внизу стояла билетная касса. Я взглянул на вывеску.

– Два, пожалуйста.

Сунув руку в карман за бумажником, я нащупал мобильный – промокший, бесполезный. Мерси протянула в окошко мокрые скомканные купюры. И вот мы уже прошли за турникет и по узкому трапу шагали к парому. Очередь машин выстроилась до холма, но пешие проходили свободно.

Мы поднялись на пассажирскую палубу и нашли столик у окна. Сели.

Электрический свет, гудение машины.

Я смотрел в окно, ожидая, что среди пассажиров мелькнет лицо Брайтона. Или того водителя. Если нас увидели и проследили, деваться нам будет некуда.

Но на трапе не было знакомых лиц.

Мерси опустила голову мне на плечо. Она промокла, вымоталась, продрогла. Я ее обнял. Штанины у нее порвались, одна туфелька была красной. Она перехватила мой взгляд и подтянула вверх дырявую брючину. На икре я увидел рваную рану.

– Не так страшно, – сказал я.

Она покачала головой:

– Это собака укусила. Хуже, чем выглядит.

– Что это была за тварь?

– Из их охотников.

– Где Викерс?

– Она добралась до своей машины.

– Уехала?

– Угу.

– Откуда ты знаешь?

Мерси помолчала.

– Видела. Она ранена, но к машине добралась.

– Хеннинг…

– Хеннинг мертв.

Она закрыла глаза.

Шум машины вдруг стал громче. Палубные матросы сбросили канаты, и паром отошел. И мы с ним. Никто больше не поднимется на борт. За окном проплывали огромные деревянные столбы, мелькали чайки.

Хотя бы на время мы оказались в безопасности.

Я протяжно вдохнул и выпустил воздух.

Адреналин схлынул, и с ним ушли силы. Усталость проняла до костей. Я ощущал грубую ткань одежды, мокрой, липнущей к телу. Штанины стали жесткими от соли. Я знал, что эту корку смоет только пресная вода. Меня затрясло. Я напряг мышцы рук и ног, приказывая себе не дрожать.

– Как ты спасся? – спросила Мерси.

Мы были одни в этой части судна, у самой кормы. До ужина оставался час, народу не много. У входа толпились несколько человек, но рядом никого.

– Я убил Боаза, – сказал я.

Она подняла голову с моего плеча, впилась глазами в лицо.

– Ты его убил…

Может, она ждала заверений. Я слишком устал – просто смотрел на нее.

– Как? – спросила она.

– Ударил.

– Ударил…

– Железякой.

После этого она долго молчала. Снова опустила мокрую голову мне на плечо, лицо отвернула к окну. Судно выходило на глубокую воду. Городские огни растянулись по береговой линии.

– Ты его ударил, – повторила она. – Только и всего.

Я опять промолчал. Волны плескались о борт. Мы шли, думаю, на восьми узлах. По меркам больших судов, не быстро, но ни одна парусная лодка нас не догонит. Интуиция не верит, что суда с более длинной ватерлинией ходят быстрее. Казалось бы, более длинная ватерлиния означает большее трение, более медленный ход. Но это не так.

Ветер вспенивал барашки на воде, и паром качнулся, встретившись с первой большой волной.

– Они смертны, – сказал я. – Так же, как мы.

– Не так, – возразила она.

Я рассказал ей о темной трубе и стальном клинышке. Рассказал о раздробленном черепе Боаза, превратившемся в кашу.

– Я колотил, пока он не умер.

Она кивнула, словно поняла наконец.

– Труба его связала.

– Он лез наружу, а я бил.

Я откинулся назад. Говорить больше не хотелось. Усталость проникла до костей. Я отвернулся от окна, отдался знакомому ритму волн. Я много лет не выходил в море. С тех пор как погиб отец. Корабль качался на волнах.

Мерси закрыла глаза. Проходили минуты, но я не был уверен, что она спит. Она повернула ко мне лицо – воплощение покоя. Идеальное, ангельское лицо. Я гадал, что ей снится. Прошлое? Темные ангелы, странные чудища?

Я смотрел в окно, паром качался на волнах. Ветер в открытом море стал сильнее. Уже видны были огоньки на том берегу. Еще один городок в бухте.

Спустя несколько минут меня заставил очнуться ее голос.

– Они не отстанут, – сказала Мерси. – Они будут искать, искать, и они нас выследят.

Оконное стекло задребезжало под ветром. Я закрыл глаза, выгнал из головы все мысли. Усталость спускалась на меня липким туманом. Немного погодя я уснул.