– Давным-давно жила-была женщина, которая рассчитывала бюджет корпорации, заполняла длинные таблицы, давала осторожные взвешенные оценки риска и выгоды, – а потом случилось ужасное.

– Что же? – спросил я.

Мы вышли наружу и прогуливались по старой дороге. Шины грузовика промяли колеи в высокой траве.

– Она обнаружила, что ошибалась в оценках. Мир оказался намного опаснее, чем она думала.

Мы добрались до особенно глубокой колеи и обогнули ее по траве, перейдя на другую. Солнце освещало нас косым лучом из-за высокого кучевого облака. Денек как с открытки.

– Точную оценку можно дать, только располагая информацией, – продолжала Викерс.

– А вам информации недоставало – вы к этому ведете?

– Нам всем ее в какой-то степени недостает. Я всегда была осмотрительной, но мир сделал из меня то, чем я никогда не думала становиться.

– Что же это?

– Игрока.

– Вот почему я здесь? – догадался я. – Рисковая ставка?

– В каком-то смысле, – кивнула она и, распахнув на ходу пиджак, достала два глянцевых снимка шесть на четыре. Передала их мне. – Что вы встречались с Брайтоном, я знаю, а второй на этих снимках не кажется вам знакомым?

Я узнал его с первого взгляда:

– Боаз.

– Когда вы впервые его увидели?

– Несколько недель назад на конференции.

– О чем говорили?

– В тот вечер? Большей частью о мечах, как мне помнится. – Я разглядывал фотокарточки. Похоже, их распечатали с камеры наблюдения. Брайтон заходил в здание с группой других мужчин. В какой-то старый банк или контору. Боаз шел рядом. Фаланга бизнесменов маршировала на корпоративную встречу высшего уровня – или с нее.

– Ах, о мечах! Должно быть, вы ему действительно понравились.

– Мне так не показалось.

Я вернул ей фото.

– Это снималось несколько лет назад. – Викерс убрала снимки во внутренний карман. – Теперь они стали осторожнее. Не так легко к ним приблизиться.

– Вам, кажется, удалось, – заметил я, размышляя над ее словами. Корпоративный бюджет. Таблицы… – Вы на них работаете.

– В некотором смысле, – поправила она. – Точнее, я работаю на фонд. Их вижу лишь изредка, в кабинетах, но я не обманываюсь. Все указания исходят непосредственно от них. Я – полезная маленькая пчелка – или была такой. Они, по большей части, набирают сотрудников прямо из Лиги Плюща, хотя, если попадется талант в другом месте, подберут и его. Ищут головы, способные к синтезу данных из широкого круга источников. Это особый дар, и я это умею лучше, чем они думают. Лучше, чем они ожидали – что и привело нас сюда. Я слишком хорошо сделала свою работу.

– И ушли с нее, как я понимаю?

– От них не уходят, – улыбнулась она. – Те, кто работал на фонд, из него не уходят. Сбегают. Закрываешь свой счет в банке и пускаешься в бега, потом тебя ловят. Так всегда кончалось.

– Значит, были и другие?

Она кивнула.

– За эти годы я нашла сведения о нескольких. Они требуют верности, а если ее не получают, обеспечивают молчание. Навсегда.

– Если так всегда кончается, какой смысл бежать? Почему было не остаться, как полезной и усердной рабочей пчелке?

– Потому что я узнала больше, чем они думают. Узнала, кто они на самом деле. – Она замолчала на полуслове и взглянула на меня. – В фонде я впервые наткнулась на ваше имя.

– В связи с экспериментом.

Она покачала головой:

– Гораздо раньше. – Отвернувшись, Викерс пошла дальше. – Я участвовала в сборе информации и оценке групп, готовила материал для премии «Дискавери». Мы следили за разными темами. Там сложная система оценки, выбора работ, требующих особого внимания. В список попадают сотни проектов и тысячи имен. Я поначалу думала – мы пытаемся отобрать достойнейших, но понемногу поняла, что там другое.

– И что же?

– Заявленные цели фонда – ложь. Мы не стремились награждать за достижения. Мы пытались их предсказать.

– Предсказать?

– Да.

– Зачем?

Она не ответила. Просто повернула обратно к трейлеру и сменила тему:

– Брайтон в пентхаусе о чем с вами говорил?

– Он много наболтал всякой бессмыслицы, – ответил я.

– Я бы попробовала разобраться.

– Он толковал о волнах. Об антропном принципе. О роге Гавриила.

– Ах, о роге, – протянула она. – У него слабость к классике. Еще что-то упоминалось?

Я стал вспоминать. В памяти мелькнул лифт. Металл под щекой. Я встряхнулся.

– О каком-то аберисе или абрексе.

– Абераксия.

– Точно, так и звучало.

– Значит, она все же существует. Что Брайтон о ней говорил?

Вот она, игра. Плати или пасуй. Я читал это в ее взгляде, в том, как она ждала ответа. Я остановился. Викерс сделала еще два шага и только тогда заметила, что идет одна.

Она обернулась ко мне. В любых переговорах, в любой торговле должна быть черта, которую нельзя переступать. Я до своей дошел. Викерс хватило ума это понять. Торговля – это когда не только даешь, но и получаешь. Пришла моя очередь задавать вопросы. Она бесстрастно ждала.

– Зачем Брайтон хотел меня убить? – спросил я. – Зачем убил моего друга?

Лицо ее не дрогнуло, но в глазах появилась усталость – усталость разбитого полководца.

– В мире есть тайны, – начала она. – И те, кто их хранит. Ваш ящик рассказывал о том, о чем следовало молчать.

Я вспомнил Сатвика. Минимизировать. Оцифровать. Превратить в товар. Я вспомнил его завернутым в брезент.

– Нет, – возразил я, – не так просто. Статья уже опубликована. Брайтон говорил о людях, у которых волна не коллапсирует. Назвал их обреченными.

– Слово не хуже других.

– Что он имел в виду?

– Вы физик, – напомнила она. – Как по-вашему, что?

– Не знаю.

– Это потому, что вы подходите не с того конца. Они, что ни говори, не тайна.

Что-то было в ее лице, в ее взгляде – как будто я не замечал очевидного.

– Вы хотите сказать, что тайна – мы?

– Конечно, – улыбнулась она.

Противоречие существовало всегда. Свобода воли в детерминированной Вселенной. Математика ведь смертельно серьезна. Она отказывает только на нас. Тайна не в тех, кто не способен вызвать коллапс волны. Тайна в тех, кто это может.

– Само сознание, – подсказала Викерс. – Оно ведь всегда было тайной.

– А что с обреченными? Кто они?

– Считайте их соединительными тканями мира, – предложила она. – Они работают, растят детей. Они голосуют в странах, где принято голосовать, и бунтуют там, где бунтуют. Они стоят за переворотами, или умирают ради переворотов, или подправляют результаты выборов. Они – молчаливое меньшинство, функционирующее в пределах сложного набора параметров. Они поддерживают общественный порядок, чтобы общество росло и процветало.

– Не понимаю.

– Антропный принцип требует всего лишь, чтобы Вселенная могла порождать жизнь, а давайте пойдем дальше. Не должна ли она еще и порождать культуру? Пропорциональное соотношение ролей? Обреченные помогают направлять порядок вещей соответствующим образом.

– Вы хотите сказать, стремятся к этому.

Она покачала головой:

– Нет, они не могут ни к чему стремиться. Их действия предопределены, они просто делают.

– С какой целью?

– Их влияние на пользу цивилизации. Считайте их смазкой между шестеренками общества. Без смазки металл скрежещет по металлу. Механизм стопорит, перегревается. Огромный двигатель останавливается. Но обреченные ничего не изобретают. Они не способны создавать. Для этого требуются такие, как вы.

– Кому требуются?

Викерс заморгала.

– Миру, само собой. Вы при первом знакомстве с Брайтоном с ним ели?

Я не сразу сообразил, у меня тоже заедало шестеренки.

– Да, ужинали.

Женщина развернулась и снова медленно зашагала. Явно ожидала, что я пойду с ней, и я пристроился справа. Ее туфельки оставляли в мягкой земле маленькие следы. Она покосилась на меня.

– Каково сидеть с ним за одним столом? Я никогда с ним не ела. Мы только о работе разговаривали. Еще не зная, что он такое, я чуяла в нем что-то ужасное. Если верить философам, зло существует для того, чтобы выявить добро. – Она смотрела на меня. – Как по-вашему, это верно?

– Откуда мне знать?

– Все записано, надо только знать, где прочитать. Уловишь намек в записях, и вдруг все становится понятно. Всегда есть две стороны. Возьмите любую религию – в самых древних мифах упоминаются воители. Неважно, как они называются. Я никогда не была верующей, так что представьте, как я изумилась, узнав, что эти старые сказки – правда.

Я понял, что уже ничему не удивлюсь. Уже ничему.

– Так Брайтон – один из этих воителей? Вы об этом?

– Да. – Ее зеленые глаза были пустыми, невыразительными. – Один из старейших.

– Чего он хочет?

– Чего всегда хотели такие, как он. Остановить движение. Прекратить прогресс. Замедлить наступление постмальтузианского роста. Они сеют хаос. Они – враги мира. Их цель проста – не дать нам выйти на следующую ступень общественного развития.

Это звучало бредом. Безумным бредом, которому место в маленьких белых палатах.

– То есть они – противоположность обреченным?

– Нет, – отмахнулась она. – Обреченные – всего лишь орудие мира, и, как любое орудие, их можно сломать. Они просто пешки в игре. Нет. Брайтон и ему подобные – противоположность вам: тем, кто движет мир вперед. Они его тормозят. Они – враги самой цивилизации.

– Вы говорите: «ему подобные». И Мерси так же говорила.

Она пристально взглянула на меня.

– На разных языках их называют по-разному.

– А вы как называете?

– Все те, кто видел их в действии, используют одно и то же слово. Мы зовем их мерцающими.

Я уставился на нее. Слово было мне знакомо. Из письма.

– Вы понимаете, каким безумием это звучит?

– Даже после того, что вы видели?

– Но зачем? Не вижу смысла. Эти люди… мерцающие… даже если они – то, что вы думаете, какие у них мотивы?

– Вы сомневаетесь. Это хорошо. Ученый в вас требует доказательств. – Мы как раз вышли на место, где колеи скрещивались, где в грязи остался свежий отпечаток шин. След, ведущий в наше расположение и из него. Лет тридцать назад здесь, может быть, проходила дорога с аккуратной разметкой. Теперь она покрылась землей и заросла травой – растрескавшийся асфальт ушел в глубину. Викерс повернула направо по колее.

– Расскажите, что вам известно о Брайтоне.

Я, свернув за ней, начал:

– Он богат. Он безумен. Он…

– Управляет, – перебила она, – странной организацией, которая отслеживает открытия в области математики и физики.

– Да, – кивнул я, – фонд…

– Прикрытие, – продолжала она. – Контроль над такой организацией дает ему доступ к научным работам. Позволяет подобраться к новым открытиям. Затем есть несколько вариантов. Можно подвесить морковку – так изящно, что никто не заметит, – и заманить исследователей в высокооплачиваемый тупик. Тщательно выстроенная карьера делает из блестящего ученого богатого и бесполезного администратора. Если это не сработает – а срабатывает не так уж часто, – в ход идет палка. Они обрубают финансирование. Иногда попросту выкупают новые технологии, чтобы их закрыть. И еще игра на патентах: суды превращаются в поле боя, карьеры вылетают в трубу, а технологии тихо хоронят.

Я вспомнил фирму Стюарта. «Финансирование иссякло».

– Они – враги цивилизации, – повторила Викерс. – Они всегда действуют наперекор общему благу. Применяют самые различные стратегии, а если ни одна не срабатывает, всегда остается последний вариант. Его они оставляют на крайний случай.

– Это какой же? – спросил я, хотя уже знал ответ.

– Ученые исчезают, – сказала она. – Брайтон осторожен и разборчив в средствах. Иногда все выглядит несчастным случаем. Да и происходит обычно до публикации результатов.

– Но мы с Сатвиком? Мы уже опубликовались. Даже если вы не ошибаетесь, было уже поздно. Наша работа у всех на виду.

– Дело не только в том, что вы уже сделали, – объяснила она, – но и в том, что могли сделать в дальнейшем. Брайтона испугала тема, над которой вы работали.

– Бред. Нет у меня никакой темы.

– Ваше имя попало в список до перехода в «Хансен». Из-за какого-то исследования, которое вы начинали. Или к которому подбирались.

– Вы на них работали и не знаете из-за чего?

– У меня не ко всем материалам был доступ. Другие аналитики отслеживали другие имена. На совещания, к решениям я не допускалась. Знаю только: он считал, что вы на пороге чего-то важного. Открытия, которое может двинуть все вперед. Вот почему вы должны были умереть.

Голова у меня кружилась. Слишком много всего. Слишком безумно.

– Вы мне рассказываете о тайном заговоре по убийству ученых? – съязвил я. – Не могли они просто исчезать – возникли бы вопросы. У нас есть закон, следователи, репортеры.

Викерс снова мотнула головой.

– Вы не представляете их могущества. Деньги и влияние – это далеко не все.

– Я был свидетелем убийства. Видел, как умер Сатвик. Его застрелили у меня на глазах. Я дам показания.

– Стоит вам выйти с этим на публику, и вы не доживете до утра.

Я всматривался в ее лицо, искал правды. Может, она запугивает меня, чтобы был сговорчивее? Или сама в это верит? Я вспомнил Роббинса за стеной охраны. «Не вы один теряли людей». Если Роббинс что-то знал, он не обратился с этим к слугам закона. Вероятно, у него были на то причины.

«Вы бежите, а они вас ловят».

– Вам нужны доказательства, – повторила она и снова полезла в карман пиджака. Достала газету, открытую на середине и сложенную заново. Викерс протянула ее мне. – Сегодняшняя, – пояснила она. – Вот почему я не встретила вас здесь вчера. Знала, что вы потребуете доказательств.

Заметка располагалась на середине страницы. Я прочитал заголовок.

«В автомобильной аварии погиб человек». Я выхватил имя Сатвика. Сердце у меня упало. Ни слова о стрельбе. Ни слова о других погибших. Ни намека на грязную игру. Газета утверждала, что он скончался от ударной травмы.

– Но его застрелили, – сказал я. – Я видел.

– Газета другого мнения.

Еще через двадцать ярдов мы вышли к крайнему зданию. Большой склад из шлакоблочных плит и стали. Я увидел под его стеной припаркованную машину. Серый седан, такой же как миллионы других серых седанов. Такая машина легко теряется в толпе.

Викерс повернулась к солнцу; профиль был резким и острым, как из камня высечен.

– Идемте. – Она поманила меня к проему в стене. Дверь, если когда-то и была, давным-давно пропала.

Мы прошли по узкому проходу. Глаза не сразу приспособились к темноте, а мы уже оказались в сумрачном коридоре.

Она посматривала на меня на ходу, но в тени не разобрать было выражения лица.

– Абераксия тоже известна под разными именами, – заговорила она. – Эберрин, эберекс, аксиерра. – Она отвернула лицо. – И еще – блуждающая ось, ось колебаний. По результату действия. – Мы вышли к новому дверному проему. – Входите.

От ее слов в памяти проскочила искра.

– Брайтон говорил об оси мира.

– Что сказал? – насторожилась она.

– Что в мире есть вещи, не видимые глазу.

Мы оказались в просторной комнате, и через секунду я увидел.

– Он прав, – сказала Викерс. – И здесь мы видим след одной из таких вещей.

У стены было устроено рабочее место. Завалы бумаг, карт. Даже если когда-то здесь находился склад, теперь он служил другой цели.

Мой глаз уловил быстрое движение. Серая тень мелькнула над самым полом.

Я проследил движение среди теней – с переменой направления, слишком размеренной для живого существа. Скорее механической. И тут я понял. В центре комнаты был подвешен на длинной проволоке тяжелый груз.

– Добро пожаловать к маятнику, – сказала Викерс.