В самолете я закрыл глаза. Ночной рейс в Бостон.

Снотворное, но сон не шел. Вместо сна – бессвязный гул; чувство, что все это происходит с кем-то другим. Я наблюдал за собой со стороны – что собираюсь делать, что делаю. Наблюдал свое существование, как лежащие на коленях руки.

– Не верю своим глазам, – услышал я свое обращение к темноте.

Страшно хотелось пить.

Пришла темнота.

И с ней забытье.

Началось это в тринадцать. Мгновения на грани восприятия. Пространство ощущалось, но не виделось. Зияющая, огромная пасть. А объяснить я не мог, не было слов.

Бабушка обнимала и укачивала меня, а мне между тем открывалась, распространяясь, темнота – волна, вздымающаяся над миром, грозящая раздавить и унести, так что я иногда вскрикивал и называл это «тем чувством», хотя это вовсе не чувствовалось, а виделось сквозь закрытые веки. А потом на лице бабушки появилась забота, а там и страх за единственного внука. За мальчика, который слишком много повидал и слишком много потерял.

И я перестал рассказывать ей о темноте. Я больше не кричал и не говорил ей, что то чувство вернулось. А у себя в комнате ощущал, как растет она. Волна безумия.

Я должен был встретить эту кипящую тьму, которую не то чтобы видел – я как будто стоял под самым паровозным гудком, нестерпимо громким, только здесь был не звук, а что-то другое. Что-то большее.

А потом и я тоже пугался, и зажимал глаза ладонями, и защищался, выкрикивая числа: два, три, четыре, пять, и дальше, дальше, потому что ничего другого у меня не было, – и я узнал такое, чего никак не ожидал. Я мог его отогнать – это безумие, это темное ничто.

Я научился отгонять его числами.

Самолет приземлился. Яркие огни аэропорта.

В гараже я нашел свою машину. И записку на лобовом стекле за дворником.

Сперва я принял ее за квитанцию, потом вскрыл.

«Скоро».

В машине я принял две таблетки.

Долгая извилистая дорога. Фонари в городской темноте складывались в новые созвездия, и я выпытывал у отца, куда он подевался, шептал в пустоту, но не слышал ответа. Только смерть. Вот и Сатвик, может быть, мертв. Мертвые всегда молчат в ответ живым.

Я повернул баранку.

Среди ночи я вдруг проснулся и дернулся, как будто, споткнувшись, упал с высоты.

Проснулся в поту, сердце билось молотом.

– Ш-ш-ш, – прошептала она и провела ладонью по моему потному лбу. – Спи дальше.

– Я как будто поскользнулся.

– С каждым случается, – сказала она. – Это просто душа у тебя упала на место.

Я сел.

– Надо идти.

К ней я приехал несколько часов назад. Мне нужна была твердая опора, чтобы выбраться из собственной головы, но вышла ошибка. Голова последовала за мной.

– Останься, – шептала Джой, – все у тебя хорошо.

Она держала меня за голые плечи.

– Откуда ты знаешь?

– Все будет хорошо.

Я вспомнил ее слова, сказанные несколько месяцев назад.

– Нет. Почему-то мне кажется, что не будет.

Утром я проснулся больным.

Холодный кафельный пол. В туалете меня вырвало.

Снился тяжелый кошмар – разгорающийся пожар.

Во сне легкие у меня горели, и я проснулся рывком от того, что задержал дыхание.

Таблетку я запил молоком.

– Ты уверен, что это правильно?

Она стояла рядом со мной в темной кухне. Услышала, как я звеню таблетками во флаконе.

Я поцеловал ее в лоб и ушел с рассветом. За дверью ее дома небо падало на землю – ливмя лил дождь. Я по лужам добежал до машины.

У своего мотеля я сквозь дождь разглядел неприметный «краузер». Такой явно полицейский, что диву даешься. Впрочем, это могло быть нарочно. Машины такого рода во весь голос заявляют, что дело официальное. Черный седан средних размеров. Тонированные окна. Отойди от машины, нечего в ней разглядывать.

«Приехали допросить? – подумал я. – Опять о пожаре?»

Я не глядя проскочил мимо, но не завернул на стоянку мотеля, а подъехал к заправке напротив.

Я думал о записке на ветровом стекле. «Скоро».

Подъезжая к заправке, я оглянулся на припаркованную машину. Сквозь тонированное стекло ничего не было видно, но дворники каждые несколько секунд оживали, чтобы стереть потоп.

Я купил хлеба. Арахисовое масло. Упаковку коки. Готовые шампиньоны. Я провел в павильоне всего несколько минут. Когда вышел, машины не было. В потоке движения я ее не увидел.

Я вернулся к себе в автомобиль и проехал через улицу к мотелю. Уже спеша к лестнице, услышал шум мотора и плеск шин по лужам. Я не дал себе труда обернуться.

В этот момент мужчина в брюках хаки и темной рубашке поло вышел из-за лестницы и загородил мне дорогу. Он был рослый, тяжеловесный, лет тридцати с лишним. Походил на бывшего борца из команды колледжа – или, может быть, на сотрудника мелкой охранной фирмы, – толстая шея распирала ворот рубашки.

– Эрик Аргус, – заговорил он.

Я остановился. Смотрел на него, а дождь лил, заливал нас. Можно было солгать, отпереться, но какой смысл? Он явно знал, кого ищет.

– Ну да.

– Кое-кто хотел бы с вами поговорить.

Пока я решал, как ответить, за спиной открылась дверца машины. Я обернулся. Та самая. Черная тонировка. Значит, все-таки не копы, разве что этот, в поло, был копом, а это вряд ли. Они меня ждали. Я уронил сумку на мостовую.

– Кто хочет поговорить?

– Мы вас с удовольствием представим.

– Сейчас?

– С вашего позволения.

Он шагнул ближе. И я чуть не бросился наутек. Я мог бы сбежать. Такие здоровяки не отличаются выносливостью. Их мышцы требуют слишком много кислорода. Если прыжком вырваться вперед…

Словно прочитав мои мысли, из машины с водительской стороны вышел еще один человек. Выше, стройнее, несколькими годами моложе. Если из них двоих кто был бегуном, так этот.

Я снова повернулся к «Поло».

– А если я не хочу?

Он поднял бровь. Доходчивый ответ.

Я озирался, однако они хорошо выбрали время и место. Мы стояли за углом, из главного офиса нас не видели. Лестница загораживала вид с дороги, а дождь загнал почти всех прохожих под крышу.

– Легко я вам дался, а?

«Поло» махнул на открытую дверь автомобиля.

– Это всегда легко.

В студенчестве я видал, как вышибалы выкатывают драчунов в открытую дверь, – катят как перекати-поле. То же было бы и со мной, вздумай я отбиваться. Впрочем, оставался еще вариант рвануть со всех ног – проверить, кто быстрее.

Я глянул на дверь своего номера и решился. Темная комната. Вопросы без ответов. Тот, кто устроил эту встречу, не пожалел усилий. У него наверняка есть причины со мной увидеться. А где есть причины, могут найтись и ответы.

Я позволил усадить себя в машину. «Поло» забрался следом и закрыл дверцу. Машина тронулась.

Мы ехали полчаса. На юг, к городу.

– С кем у меня встреча? – спросил я. И, выждав несколько минут: – Куда мы едем?

Если у кого из них был язык, они этого не выдали. И мы поехали дальше в тишине.

К тому времени, когда мы добрались до съезда с эстакады, дождь перестал. Еще через пять минут мы оказались у подземного гаража. Деревянный шлагбаум открылся автоматически. Мы круто завернули за угол – шины протестующе взвизгнули, и в голову мне полезли запоздалые мысли. Снова подумалось о бегстве – распахнуть дверь и рвануть. На такой скорости можно было выскочить и перекатиться.

Решиться я не успел, потому что машина, миновав несколько дверей, остановилась носом в стену. Слева и справа тоже были стены. Мужчины выходить не стали – зато за нами закрылись двери. После мгновенного замешательства я почувствовал, что мы поднимаемся. Лифт для машины? Я о таких слышал, но никогда не видел. Это было что-то из жизни супербогачей. Тех, кто любит держать под рукой свой «Астон Мартин». Лифт поднимался быстро. Над дверями я не замечал сменяющихся цифр. И, проходя этаж, кабина не звякала. Другие остановки были не предусмотрены.

Когда подъем прекратился, в животе у меня засосало. Тяжелая дверь раскрылась – за ней я сквозь ветровое стекло увидел величественный вестибюль. Яркие лампы, люстры.

Двое выбрались из машины, и я за ними. Они молча провели меня в пентхаус. Высокие потолки. Мраморные полы. Это было не просто богатство – совсем другой мир. Квартирка мультимиллионера. Я никогда таких не видел. В следующую комнату надо было спускаться по ступеням, а потом меня повели в глубь дома через бадминтонную площадку, устеленную густым белым ковром. Посредине лежал красный мяч – таким мог бы играть ребенок.

Сквозь открытую в дверь на веранду я видел большой патио и за ним – поднимающиеся к темному небу другие высотки. Мы были на двадцатом этаже – если не на тридцатом.

– Эрик.

Я обернулся на голос.

У гигантского стола черного дерева стоял Сатвик.