Глава 30. Константин Плющ. Летучий голландец

Когда служки Семаргла вели его в Киев, Костя миновал этот высокий холм над Днепром, где нынче копошились землекопы. Пара заостренных осокоревых столбов уже была вкопана, уходя в жирный чернозем на треть. Потом зароют параллельный частокол, а промежуток засыпят каменюками, дресвой, гравием. И вый дет стена Вышгорода, как славины переиначили Вусегард.

Эваранди поглядел на восточный берег. Там было пусто – не реяли бунчуки печенежской орды, не копошились хазары, надувая бурдюки и мастеря из них плоты для переправы. Степь хранила тишину и спокойствие.

– Жалко, что варяги тут остаются, – проговорил Костя.

– Ты жалеешь обо всех сразу, – ухмыльнулся Роскви, – или только об одной молодой особе?

Плющ вздохнул. Когда Хродгейр настоял на том, чтобы Эльвёр оставалась под охраной Халега Ведуна, Костя обошелся без протестов. С одной стороны, ему было жалко расставаться с девушкой, с другой – он полностью поддерживал ее дядю: на днепровских порогах, где в любую секунду можно получить стрелу в спину, его племяннице не место. Да и самой Эльвёр меньше всего хотелось стать наложницей жирного вонючего хана или бека, чтобы всю жизнь доить кобылиц и доедать лепешки со стола господина.

И, как ни стыдно было в этом признаться, Плющ ощутил облегчение. Да, в мечтах он заносился до женитьбы и прочих дел, но…

Если ему приспичит жениться, лучше будет поступить по обычаю, то есть явиться к Хродгейру, как ближайшему родственнику Эльвёр, и поднести ему мунд за невесту. Девушка должна почувствовать себя законной женой. Стало быть, следует в точности придерживаться ритуала – это очень важно для людей из этого времени. Уж такова их жизнь.

Костя вздохнул, но без грусти. То, что он думал о ритуале, – совершенно правильно, но… Ему кажется, что Эльвёр действительно его любит. Это тем более ценно, поскольку ее сверстницы в Сокнхейде – весьма рациональные особы. Для них муж – это источник богатства, человек, который станет осыпать их жемчугами, привезенными из походов. И надо, чтобы он обзавелся большим домом, и землями, и целой толпой рабов, и чтобы жена богача-героя была полновластной хозяйкой, гордо таская на поясе тяжелую связку ключей от амбаров, овинов, кладовых и прочих слагаемых достойной жизни.

А вот Эльвёр не такая – в ней есть тяга к романтике, которой не знают во фьордах. Викинги не ходят за море, чтобы увидеть дальние земли, у них иная задача – грабить народ на тех землях, и чтобы добыча была поделена по справедливости.

Плющ опять вздохнул. Вчера они попрощались с Эльвёр. Всю ночь прощались… Девушка сказала, что не будет его провожать, а то расплачется и станет некрасивой.

– Кое-кто из варягов отправится с нами, – перебил его мысли Валерий. – Свенельд, Лидул, Турберн и этот… как его…

– Лют, – подсказал Костя.

– Во-во! Он самый. Что-то я еще хотел сказать… Забыл… А-а! Те девчонки нашлись, ну которых ты выпустил. Тора, Гудрун и… и еще одна… Гейра… Гейла…

– Гейрлауг.

– Во-во! Она самая. Так что Эльвёр скучно не будет.

Вздохнув в который раз, Эваранди сказал:

– Ладно, пошли. Отплываем скоро.

Народу на «Рататоске» прибавилось. Дружно помахав провожающим, они отвалили от новенького причала Вусегарда, и ветер с севера выдул парус, погоняя кнорр.

Костя долго высматривал знакомую фигурку на берегу, однажды ему показалось, что он видит Эльвёр, но кто знает? Может, и она стояла. В любом случае, он ее никогда не забудет, а вот увидит ли?

Бог весть… Затеряться среди чужих пространств и времен – это так просто…

От печальных размышлений и душевных терзаний здорово отвлекла гребля. Ветер неожиданно стих, и Хродгейр бодро скомандовал:

– Весла на воду! И… раз! И… два!

Ближе к полудню справа показался Кенугард. Прополз мимо, удаляясь, и пропал. Тридцатью верстами ниже по течению стояла крепость Витахольм, но туда заходить не стали. Зачем?

Продуктов набрали – ну просто завались, все в сборе.

Вперед, и с песней.

Кнорр шел ходко – опять задул попутный ветер, и «Рататоск» понесло в юго-восточном направлении, куда тек Днепр. Если бы река проложила русло напрямик, от Киева к морю, то путь сократился бы вдвое, но вода нашла дорогу вкругаля, изгибаясь колоссальной дугой по степи.

Витахольм стал последним оплотом оседлости, дальше тянулся пустынный простор, куда землепашцы боялись соваться, а кочевники проживали врозь, их юрты были раскиданы по степи, не терпя близкого соседства. Печенеги говаривали: «Моим глазам больно, если я вижу чью-то юрту на краю неба».

Да оно и понятно – выпас скота в степи требует простора, даже несколько больших стад, пасущихся рядом, выедят всю траву с корнем. Потому скотину и перегоняют постоянно, потому и кочуют скотоводы.

Правый высокий берег тянулся цепочками холмов да кручами, рассеченными балками. Левый, пологий, тянулся вдаль, но не плоско, а с почти незаметными уклонами, словно невысокие холмы растянули по горизонтали.

У самой воды шуршали камыш и тростник да развесистый краснотал, в глубину отступали бересклеты и вязы, липа попадалась, высовывались острые верхушки тополей, а еще выше росли дубы.

Степь тянулась и справа, но за высотами берега она не давалась глазам. Зато слева – простор! Лишь кое-где взгляд натыкался на кусты боярышника, а дальше – широчайший разлив муравы.

Трава вымахивала высоко, она могла скрыть лошадь до самого седла. На зеленом фоне голубели поля незабудок, колыхались белые перья ковыля. Июнь. Месяц Ягнят, как викинги считают.

Пока «Рататоск» плыл, никто особо не опасался нападения печенегов, но вот на ночь приходилось подходить к берегу на стоянку: река не море, в темноте не поплаваешь, даже ориентируясь по звездам.

Несколько ночей подряд команде везло – вовремя попадались островки, к которым можно было пристать, и даже дрова не приходилось рубить – Днепр сам «наносил» кучи плавника.

Пару-тройку раз приставали к правому берегу, хоронясь в устьях оврагов, где, как правило, бежали чистые ручьи, а дозорные бдели наверху. Однако за все дни пути ни вблизи, ни вдали не попадались конники.

Было видно, как по степным просторам бредут стада диких туров, правда уже не такие многочисленные, как в древности, – степняки, невзирая на свою нежную привязанность к конине, буйволятину тоже уважали.

На десятый день пути впереди вовремя замаячил остров, заросший дубняком. К нему и пристали.

Множество кострищ, заботливо обложенных камнями, свидетельствовало о «популярности» клочка суши – многие, следуя вверх или вниз по Днепру, останавливались здесь.

Еще днем викинги не удержались и высадились на левом берегу – поохотиться. Часа два они пропадали и вернулись, волоча за собой добычу – молодую турицу.

Вот она-то и стала ужином – в тушеном и жареном виде.

Ну, насколько приятным выдался вечер, настолько любопытным было утро.

Все уже собрались в путь, позавтракав холодным мясом и чем-то вроде компота из вареных ягод и трав, собранных Турберном.

Он-то и приметил странный корабль, что приближался с севера. Это был скейд, на его треснувшей мачте полоскались обрывки паруса, а сам корабль рыскал по курсу, кренясь на левый борт.

Вблизи оказалось, что нос скейда был размочален в щепки, словно на полной скорости судно налетело на скалу. Да так оно, наверное, и произошло, вот только рассказать об этом было некому – ни единого человечка не видать на борту.

– «Летучий голландец», – пробормотал Костя.

– Кто-кто? – заинтересовался Хродгейр.

– Да это легенда такая, о капитане, проклятом… богами.

– Вечером расскажешь.

– Обязательно.

– Эй, все на борт! Надо глянуть, что это такое к нам плывет.

Собрались быстро, отчалили и обождали пару минут, пока дрейфующий скейд приблизится настолько, что его можно будет притянуть абордажными крючьями.

– Да-а… – только и вымолвил Йодур, шагнув через борт на палубу «летучего голландца».

Роскви присвистнул. Повсюду на палубе лежали мертвецы, сраженные несколькими стрелами подряд, а один труп, смердевший у мачты, и вовсе походил на подушечку для иголок – пять стрел торчало у него из груди и живота.

– Я знаю его, – сказал Костя, сглотнув, – это Одд Бирюк.

– А мне знаком корабль, – хмуро проговорил Беловолосый. – Это «Ворон ветра».

– Точно! – крикнул Хадд, сдирая мешковину с носовой фигуры. – Они ее еще и повернули, чтобы не пугать духов степи!

– В степи не духи опасные, – сказал Линду, выдирая стрелу, – а живые люди. Моя знать – это стрела орды Сары-Кулбай. Большой орда, сильный.

– Не понимаю, – озаботился Хродгейр, – почему они плыли с севера? Мы что, обогнали Эйнара?

– Это вряд ли, – мотнул головой Йодур. – Похоже, что эти отбились от каравана или рассорились с Пешеходом. Отбились или ушли, да и нарвались на печенегов. Тут семеро, но я не вижу Фроди Белого, а это его скейд.

– Надо полагать, – сказал Бьёрн Коротыш, – печенеги напали, когда корабль стоял у берега. Фроди, скорее всего, подстрелили на земле.

– Похоже, – кивнул Хродгейр, – а печенеги до того разозлились, что перестреляли всех на борту, кто сумел уйти. Только выжить им не удалось. Ну что ж, парни, им не повезло, зато нам везет – с Эйнаром осталось два скейда!

Эваранди со всеми вместе обыскал скейд. Викинги перенесли на «Рататоск» все оружие и брони. Ну и в сундучках кое-что нашлось. Косте досталась витая золотая цепь – «новый русский» обзавидовался бы.

– Запаливай, – пробурчал Хродгейр. – Починить скейд не получится, а для этих, – он кивнул на мертвецов, – выйдет погребение. Хоть и не наши, а просто так бросать негоже. Огня!

Эйрик Свинья разворошил костер, набрал на пласт коры углей и перенес их на палубу «Ворона ветра». Викинги побросали туда же охапки веток. Завились дымки, затрещали первые робкие огоньки.

– Уходим, – буркнул Кривой, – загорелось вроде.

«Рататоск» плавно отошел от безымянного островка. Горящий скейд сплавлялся следом, словно пытаясь нагнать собрата, но огонь все пуще пылал, все жаднее и крепче раскидывал жгучие объятия.

И вот пламя охватило весь корабль, закрутилось дымным смерчем, унося души павших воинов. Вроде и валькирии замелькали…

– Парус ставить!

По ветру кнорр побежал веселее, волны, расходившиеся от острого носа, зажурчали веселее.

– Эй, Эваранди! – окликнул Костю Хродгейр. – Ты обещал рассказать про «летучего голландца»! Кто это, вообще?

– Голландцы? Ну это те же фризы. В общем… Один тамошний… кормщик, а звали его Дюк, слыл большим грешником. Вечно он поступал наперекор богам и людям. Как-то Дюк проплыл мимо тонущего корабля и не помог никому из терпевших крушение. Вот такой был человек. И вот однажды отплыл он из одного южного порта. Взял груз и двух пассажиров, молодую пару. Дюку приглянулась девушка, и он зарезал ее суженого. Молоденькая вдова бросилась за борт. Вскоре начался сильный шторм, команда умоляла Дюка переждать непогоду в укромной бухте, но кормщик всех послал и поклялся, что никто из них не сойдет на землю, пока не прибудут в свой порт. Даже если им придется плыть до самого Рагнарёка.

И тут с небес раздался громовой голос: «Да будет так – плыви!»

Так кормщик Дюк навлек на себя страшное проклятие. С тех давних пор его корабль-призрак бороздит моря, обреченный на вечные скитания. Старое, полусгнившее судно с рваными черными парусами не тонет и не может пристать к берегу. Команда корабля-призрака давно превратилась в скелетов с ошметками плоти на костях, в рваной одежде, но не может упокоиться – Вальхалла для них закрыта, и даже Хельхейм отвергает их. Вот такой был «летучий голландец»… Говорят, что встретить его на пути – к несчастью, ведь Дюк не переменился – как был мерзавцем, так им и остался. А иногда он принимает в команду новичков с затонувших кораблей… Мне кажется, что Эйнар вполне подойдет кормщику Дюку!

– Когда мы его потопим! – осклабился Хродгейр.