Глава 24. Валерий Бородин. Ставки сделаны

Когда викинги напали на криве, возбужденно дырявивших копьями мешки с травой, те сначала ничего не поняли. Увлеклись. Они попросту не видели, не заметили, что на них самих напали и чинят умертвия.

Криве стали бить по одному, а когда те опомнились, почуяли некий непорядок, было уже поздно. «Прибалты» закричали, заметались, но куда там… У викингов не забалуешь.

Решил сыграть в любимую игру хольдов и дренгов? Валяй. Но помни, что играть тебе придется по правилам этих самых хольдов и дренгов.

Жестким правилам.

Сыграли с разгромным счетом – шайка криве оставила вокруг костра больше двадцати трупов, а у викингов даже ни одного раненого! Но вот один боец пропал. Эваранди.

Именно пропал. Следопыты нашли его следы, увидели тех, кого Эваранди убил, а потом…

А потом Эваранди кинулся на убегавших криве, когда те отплывали на лодке, или же сами криве набросились на Костю. Дальше – непонятки. Если Эваранди убили, то на воде. Однако ныряльщики никого не нашли на дне вблизи поляны. Труп Эваранди не могло унести течением – кольчуга утянет под воду.

Это приободрило Валерку. По всему выходило, что Костян угодил в плен. Вопрос: куда ушел каюк с пленником?

Хродгейр недолго думал и послал кнорр вниз по течению.

Во-первых, по дороге. Во-вторых, там проживал старый знакомец Йодура Беловолосого – Чагод Шатун. В молодости они немало покуролесили, сражаясь бок о бок в дальних морских походах, а ныне Чагод осел, пацанов наплодил, завел себе настоящий грэнд на берегу Непра. Лет двадцать они с Йодуром точно не виделись, но боевое братство – крепкая штука, куда прочнее родства.

Грэнд Чагода приятно удивил Йодура.

– О как! – хмыкнул он, оглядывая ладный частокол, из-за которого выглядывали добротные крыши… не изб даже, а… как их называют русы? Теремов!

Чагод вышел встречать одинокий корабль и взревел, как истинный медведь-шатун, углядев Беловолосого. Йодур спрыгнул на берег, и Чагод облапил старого товарища, стал тискать его и лупить по гулкой спине.

– Старый сивый тролль! – трубно ревел он. – Где ж ты пропадал столько зим?

– От тебя прятался, бешеный морж! – сипел Беловолосый. – Боялся, что придушишь!

– Га-га-га!

Когда Шатун малость притомился выражать радость встречи, к нему шагнул Хродгейр.

– У нас пропал молодой воин, зовут его Эваранди. Не встречал ли ты его? Следопыты говорят, что его взяли в плен криве…

– А-а! – воскликнул Чагод, будто вспомнив о чем-то.

Развернувшись, он велел привести какого-то Тайдо.

– Тайдо, сын Гинтовта, – тоже из криве, но не разбойник, а трудяга, – объяснил Шатун. – Давеча он рассказывал интересный случай… Да вот и сам Тайдо!

Светловолосый криве в заношенной и чиненой, но чистенькой рубахе, остановился, робея перед целым отрядом викингов.

– Тайдо! Подь сюды. Расскажи нам про того воина, что привез старый Тормейсо.

Сын Гинтовта приободрился.

– Это было в деревне Верхоталье, что выше по течению, – начал он повествование. – У пристани стояли корабли Эйнара Пешехода, уже готовясь отплыть. И тут приплыл Тормейсо на каюке, с ним были братья Конис и Бераусто. Они вывели на причал связанного воина, молодого, то ли из урман, то ли из варягов. Тормейсо пожаловался Эйнару, что викинги побили его бойцов, но одного они таки пленили. Эйнар стал расспрашивать воина, и тот сказал, что зовут его Эваранди и что он служил у Гунульфа-сэконунга, а какой-то Бирюк подтвердил это…

– Одд Бирюк! – не выдержал Валерка. – Все точно!

Тайдо досказал историю, и Хродгейр ухмыльнулся.

– Беловолосый, как думаешь, когда Эваранди сбежит?

Йодур задумался, а после тряхнул патлами волос.

– Завтра вечером, – сказал он уверенно.

– Спорим, что сегодня?

– Спорим!

– На что?

– На динар!

– Идет!

Кнорр не особо задержался – Чагод до того вдохновился встречей со старым боевым товарищем, что решил тряхнуть стариной и отправиться в поход с Йодуром.

Хродгейр, ясное дело, препятствий тому не чинил, а Шатун, оставив грэнд на старшего сына, взял с собой среднего – Инегельда.

И уж неведомо, какой из них радовался больше.

Разумеется, провизии на «Рататоск» приволокли столько, что впору еще один кнорр грузить.

Насколько видел Валерий, папаша не особо «воспитывал» Инегельда. Отдав его под руку Йодура, Чагод вообще перестал обращать внимание на «кровинушку» – воин должен слушаться командира, а не отца.

Отплыли спозаранку.

Днепр, он же Непр, обретал помалу приметы величавости – все набирал и набирал силы, ширился, впитывая воду с необъятных просторов. Деревушки на берегу попадались все чаще – власть Рюрика и его посадников доставала даже до этих мест, пришлый народ селился на пока еще ничейных землях, а исконные хозяева – племена охотников – уходили в далекие леса.

Испокон веку в Поднепровье проживали венеды. Их родичи, переселившиеся на южный берег Восточного моря, сократили имя свое до энергичного «венды» (так его произносили даны и нореги). Греки времен Перикла прозывали их энетами, нынешние ромеи и арабы именовали венедов антами.

Венеды приноровились к чужакам за многие века. Их дремотное житие да старинный уклад не отторгали инородцев, а растворяли их в местных. Лесные жители, венеды, понемножку распахивали угодья в полосе лесостепи, напрямки соседствуя со степняками, только народ в степи менялся. Жили-были там кимры, они же киммерийцы, да куда-то подевались. Их место заняли скифы-сколоты.

И с этими венеды роднились, отдавая своих синеоких дочерей черноглазым кочевникам.

Ушли скифы, пришли сарматы. Всякое бывало – и набеги случались, и прочие обиды, но потом все равно мирились.

На берегу Днепра – Данаприса по-сарматски, – под Лысой горой сам собой сложился торг – сюда сарматы привозили кожи, сыры, кошмы и прочий нехитрый степной товар, меняя на хлеб, на горшки, на изделия кузнецов.

Место это назвали Самбат.

А потом прихлынули гунны. Это был союз довольно-таки продвинутых племен, способных строить города. И они их таки строили, обживали, растили детей, вели хозяйство, однако бродяжья закваска порой выдавала такой сильный позыв, что племена срывались с насиженных мест и, все сокрушая на своем пути, шли дальше на запад.

Венедов гунны почти не тронули, кочевников не интересовали деревушки – их манил захиревший, но все еще златокипящий Рим. Но жили на Днепре и другие чужаки, пришедшие с севера, – готы. Лет за двести до гуннов они переселились на Днепр, теснимые предками норегов и свеев, огляделись и решили, что новые земли вполне подходящи для жития.

Пришельцы были народом хулиганистым и не дураки подраться. Венеды натерпелись с ними, но время прошло, и ужились как-то.

Правда, готскому вождю Эрманариху все не сиделось на месте, и решил он однажды прогуляться по волокам на самый север, захотелось ему поугнетать тамошних русов, из земель которых поступали роскошные меха. Ну русы и есть русы – так наподдали наглым захватчикам, что те не знали, куда деваться.

Не стали готы больше связываться с ними и от греха подальше переселились в Тавриду. Правда, не все, а, скажем, треть. Другую треть увлекли с собой гунны, соблазнив римскими сокровищами, а вот два готских племени, тервинги и гревтунги, остались в Поднепровье жить-поживать да добра наживать.

Ну к ним-то венеды привыкли уже, своими считали, хоть и не всегда разумели, о чем болбочут эти готы.

Только венеды вздохнули спокойно, проводив гуннов, как оказалось, что не вся орда ушла на запад – одно из гуннских племен, племя славинов, решило задержаться на Днепре.

Главное, родичи их подались с гуннами дальше, за Дунай, а эти остались. Нравится нам здесь, заявили их вожди. И прописались.

Венеды, правда, быстро успокоились – славины оказались народцем смирным. С готами местными они быстро столковались – прозвали их по-своему, полянами да древлянами, и успокоились на этом.

Нагрянули из степи авары – стерпели славины. Завладели степью хазары, наложили дань – понесли безропотно.

Ныне в Диком поле насчитывалось два хозяина: хазарский каган был уверен, что это он владыка степи до самого Днепра, а печенеги ему дули показывали да пасли свои табуны на обильном разнотравье.

Но взоры венедов, готов, славинов и прочих устремлялись вовсе не в степь, а в сторону темных лесов севера – там пробуждалась русь. Племя воинственное, безбашенное, неистовое, оно все чаще заявляло о себе, овладевая громадными просторами.

«Русские викинги» – варяги – строили крепости на главных путях в греки да в арабы, обкладывали данью черемисов и арису, мещеру и мурому, мерю и весь, водь и чудь, ижору, карел, бьярмов, галиндов, криве, и прочих, и прочих, и прочих.

Русы правили жестко, но не опускались до бессмысленной жестокости, не истребили ни одного племени, пусть даже те и были против их владычества. Ничего, ухмылялись варяги, стерпится – слюбится!

Не слюбится? Ничего, переживем как-нибудь. Лишь бы подати платили вовремя…

И шли всякие кнезы, рейксы, кунингасы да кугыжи на поклон к русам, ибо, взимая дань, они брали местных под свою защиту. А ворога бить русы умели, их меча отведали многие – варяжские лодьи наведывались в Персию и Ширван, споря с самим Халифатом, нападали на грады и веси Ромейской империи, в страхе держали городища пруссов, ливов и эстов, добираясь даже до жарких земель Андалусии.

Великая сила копилась на севере, и чуяли славины, что приходит их черед. Варяги уже утвердились в Витахольме, а это на тридцать верст южнее Киева.

Киевом славины назвали небольшой городишко, что будто сам по себе вырос рядом с Самбатом. Назван он был в честь Кия, одного из вождей гуннской поры.

Варяги прозывали того предводителя славинов Киуном, а сам город – Кенугардом.

Лет десять тому назад, когда в Альдейгьюборге правил Хакан-конунг, сын Бравлина, прозванный Гостомыслом, один из бояр его, Аскольд-сэконунг, вознамерился овладеть Кенугардом.

Оно и понятно, старость не радость, а у Аскольда, как у всякого сэконунга, «морского короля», была дружина, были корабли, а вот земель – увы. Вот и вознамерился старинушка Аскольд прибрать к рукам городишко на Непре.

Взял без боя – просто высадился да постучал в ворота. Киевляне связываться не стали, впустили варягов. Аскольд первым делом зарезал тамошнего князька, забыв даже спросить, как того звать, и сам сел на трон.

А славинам так даже лучше было, ведь Аскольд первым делом хазар прогнал, а тудуна ихнего, сборщика податей и наместника кагана, утопил. Хазары повозмущались было, но войну затевать не стали – русы не славины, долго терпеть не станут, сдачи дадут.

И вот уже год, как помер сэконунг. Власть в Кенугарде перешла к Диру – этот полукровка, сын варяга и славинки, с молоком матери впитал хитрозадость ее родного племени.

Дир и с варягами заигрывал, и с хазарами, и с печенегами, шатало его, крутило флюгером, но политика «и вашим и нашим» – провальная. Можно огрести и от тех и от этих.

Терпение кончалось и у Рюрика-конунга, и у кагана…

…То ли казалось так Валерке, то ли и вправду потеплела вода в Днепре, а только он как следует искупался. Викинги могли и в Неве плескаться, народец был закаленный, а вот Бородин терпеть не мог лезть в холодную воду.

Открыл он купальный сезон вечером того дня, когда «Рататоск» с «Рарогом» прибыли в факторию – ромейские купцы именовали ее эмпорием.

Торгаши сразу вышли жаловаться Халегу Ведуну на некультурного Эйнара Пешехода. Ярл побывал на фактории позавчера.

Рано утром он вышел на берег и увидал, что сторожа, которым поручили охрану кораблей, мирно спят. Ни одно судно не пропало, только каюк отвязался.

Пешеход отпинал охранников, и на том бы все и закончилось, однако у амбара, где были заперты девушки-наложницы, дрых еще один страж.

Это Эйнара взбесило.

Выяснив, что девушки разбежались и одновременно исчез недавно принятый дренг Эваранди, ярл испытал горячее желание передушить хотя бы пяток человек.

А тут к нему купцы пожаловали со своими дурацкими претензиями – дескать, за постой платить полагается да за угощение. Ну вот Эйнар и угостил их – зуботычинами на первое, тумаками на второе и пинками на десерт.

Халег Ведун мужественно выслушал жалобы, не улыбнулся даже, а Йодур обернулся к Хродгейру.

– Гони динар! – ухмыльнулся он.

– Твоя взяла… – проворчал Кривой.