Поздно вечером Алексей снова сидел на лавочке во дворе: за короткое время это вошло в привычку. Уличное освещение не включал: не хотел, чтобы его самого было видно с темной улицы. Мало ли, кому придет в голову понаблюдать за ним. Хотя, разумеется, понимал тщетность своих попыток скрыться: прятаться от них бесполезно.

Он зажег свет в прихожей и приоткрыл входную дверь, чтобы можно было услышать, если Маруся вдруг встанет. Умытая на ночь, накормленная ужином, она находилась в спальне. Алексей надеялся, жена проспит до утра, не станет беспокоить. Ему требовалось обдумать все спокойно, хладнокровно, без эмоций.

Он надел теплый свитер с высоким горлом, вельветовые джинсы и ветровку. Рассчитывал провести во дворе ночь: идти в дом не хотелось – обстановка слишком действовала на нервы. Пару часов назад Алексей съездил в магазин, купил блок сигарет, три банки пива, набрал каких-то сухариков, чипсов, плитку горького шоколада. Нужно было чем-то наполнить пустой желудок, а готовить нормальную еду не хотелось. То, что было в холодильнике, он скармливал Марусе. Запасы таяли: аппетит у нее теперь нешуточный. «Зверский», – прозвучал в голове насмешливый голос Ирины. Она сказала Алексею, что Маруся теперь безмозглое животное: только инстинкты и физиологические потребности. Разум отключен. Навсегда.

Алексей содрогнулся и залил подступающий ужас большим глотком пива. Сунул в рот горсть орешков. В прежней, нормальной, жизни он не слишком любил пиво. Предпочитал крепкий алкоголь – виски, коньяк. Да и вообще пил мало, не находил в этом особого удовольствия. Сегодня же нужно было немного расслабиться, привести нервы в порядок. Однако он испугался, что если купит бутылку коньяка, то попросту не сможет остановиться и напьется в одиночку до бесчувствия. Искушение забыться было слишком велико. К тому же оно смешивалось с нарастающей паникой и страхом.

«До тошноты страшно за свою, в сущности, прожитую жизнь, но еще больше боюсь за жену. Случись что со мной, точно не спасется», – всплыли в голове строки.

Андрей и Зоя не спаслись. Теперь Алексей почти на сто процентов был уверен, что им с Марусей это тоже не удастся.

Ирина Шустовская дала ему время до утра, чтобы все решить. Это, разумеется, было притворством, и она сама это прекрасно понимала. Все давно уже решено за него. Что могут изменить несколько коротких часов, оставшихся до рассвета? Это время ему подарили лишь для одной цели: чтобы Алексей смирился с мыслью, что прежняя жизнь кончена. Принял это. А решено все было в тот самый момент, когда он летом свернул на дорогу, ведущую в Каменный Клык, и остановился возле этого проклятого дома. Теперь отсюда не выбраться. И дело не только в том, что дороги из Каменного Клыка заблокированы, что его тут же остановят и заставят вернуться. Дело в Марусе. Выезд с территории поселения убьет ее через несколько часов.

– Отпусти нас, – тоскливо и без всякой надежды попросил он Ирину во время разговора, – отпусти, пожалуйста. Я не хочу… Клянусь всем, чем хочешь, что забуду это место, никому ничего не скажу и…

– Ты можешь уехать в любой момент. – Она не дала ему договорить, откинулась на спинку стула и поджала губы. Они сидели на кухне, друг напротив друга, по разные стороны стола, как будто играли партию в шахматы. Только какая же это игра, если заранее ясно, кто победит? Это бойня. – Я ведь тебе уже объяснила, что члены нашей общины не могут покидать пределов Каменного Клыка – для нас это погибель. Ты пока не посвящен, поэтому можешь уезжать и приезжать, когда тебе заблагорассудится.

– А Маруся… Она же…

– Маруся – другое дело. Теперь она сможет прожить вдали от поселка очень недолго. Но Избранной никогда не станет. Ее роль в другом.

Алексей стиснул челюсти, не замечая, что судорожно вцепился руками в край столешницы.

– Любой, кто становится с нами в ряд, совершает обряд. Не волнуйся, от тебя мало что потребуется. Я сама все сделаю. – По губам ее порхнула мимолетная улыбка. Ирина сощурила глаза и провела рукой по волосам. Алексей заледенел, ожидая, что она скажет дальше. – От тебя, в сущности, требуется одно: попросить принять тебя.

– Принеся в жертву свою жену?

Ирина поморщилась, словно он сказал что-то глупое и не совсем приличное.

– «Жертва», «преступление», «наказание»… Еще стихами заговори. Не надо патетики. Ты судишь обо всем с тривиальной точки зрения. Возможно, она подходит обычным людям, но мы – другие. Ты тоже станешь другим, и уже через минуту после обряда начнешь воспринимать все совершенно иначе. И потом, за все нужно платить. За приобщение – в том числе.

– А как она должна все воспринимать? Маруся? – с болью проговорил Алексей. – Для нее у тебя тоже найдется красивая теория?

– Даже искать не буду никакую теорию, – Ирина пренебрежительно отмахнулась от его слов, – да ей и не надо ничего объяснять.

И вот тут она произнесла те самые слова о том, что Маруся теперь – что-то вроде зверушки. Ей ничего не страшно, не больно, не важно.

Алексей сделал еще один глоток. Первая банка закончилась, и он ловко забросил ее в урну возле крыльца. Пошуршал оберткой, отломил кусок шоколада, засунул в рот. Шоколад оказался с изюмом, а изюма Алексей не любил с детства. Взял, что под руку подвернулось. Впрочем, сейчас ему было не до вкусовых пристрастий. Неспешно пережевывая шоколад, он думал о том, что в рассказ Ирины невозможно поверить. Бред, сюрреализм. Но и не верить он не мог. В голове была полная каша.

Какими наивными казались теперь теории о том, что в Каменном Клыке орудует банда черных риелторов! Теперь поселок представлялся ему чем-то вроде муравейника или улья. В нем шебаршились и копошились невиданные, древние твари, похожие на людей только внешне. Они жили своими законами, своей моралью, своими принципами. И беспрекословно слушались свою королеву-матку. Еще тогда, на празднике, он заметил это благоговение, этот священный трепет. Такое отношение казалось странным, но сейчас Алексей знал, чем оно вызвано.

Поднялся ветер, стало холодно. Алексей поежился: возможно, придется принести из дому одеяло. Алкоголь согревал, но ненадолго. Он распечатал вторую банку. Надо пить помедленнее – ночь только начинается. Ирина обещала заехать ровно в девять. Обряд состоится в полдень, а подготовка занимает довольно много времени, пояснила она. Уходя, прижалась к его губам. Видела, что ему невыносимы ее прикосновения, но тем не менее сделала это. Он не сумел (да и не старался) скрыть ужас и отвращение, а она в ответ лишь удовлетворенно улыбнулась и облизнулась, как сытая довольная кошка, налакавшаяся молока.

Ирина уехала, а он бросился в дом, зашел в ванную и долго умывался, полоскал рот, чистил зубы. Его колотила дрожь, как это бывает, когда поднимается высокая температура. «Ты сам усложнил все, – с ласковым сожалением говорила Ирина, – если бы тогда, во время Осеннего бала, позволил всему случиться, сейчас не мучился бы так, мой бедный мальчик. Все было бы по-другому. Но мне нравится твоя способность сопротивляться. Твоя чувствительность. С тобой не могло быть просто, я это сразу поняла. Поэтому тебя и выбрала».

Сейчас он точно знал, почему шарахнулся от нее в ту ночь. Почему внезапно пропало безумное желание. Почему горячечный любовный жар сменился безотчетным, смутным страхом и неприятием. Всему виной была та самая «чувствительность», благодаря которой он понял, что перед ним – чуждое, чужое существо. Источающее едва уловимый, но отчетливый запах, который невозможно перебить самыми дорогими духами.

Это был запах тлена, гнили, старости. Не старины – как пахнет в архивах и музеях, а именно старости. Так смердят покинутые людьми дома – нетопленные, пустые, с плесенью по углам. Это вонь от замоченного и прокисшего в тазу белья. Запах прелых листьев, запах подвала. Сладковатый, липнущий к рукам и телу запах мертвой плоти. Едва уловимый, воспринимаемый скорее на уровне инстинкта, этот запах исходил тогда от красавицы Ирины, и Алексей отшатнулся, растерялся от непонимания. Зато теперь он все понимал.

Ирине Шустовской было сто семьдесят три года. И сто сорок четыре из них она прожила не-человеком. Она рассказала Алексею, что родилась в 1839 году. Здесь же, в Каменном Клыке – так в то время называлось поместье ее родителей. Дом стоял на берегу моря, на том самом мысе, который сейчас постепенно сползал в воду. На котором погибла Алиска. Неподалеку, как раз на месте современного поселка, располагалась небольшая деревенька Клычки. И в этой деревеньке однажды появилась женщина по имени Ева.

– Когда она забрела в наши края, мне было семь лет. Никто не знал, откуда взялась эта женщина и зачем пришла. С ней была дочь, грудной младенец, – рассказывала Ирина, глаза ее подернулись прозрачной дымкой, лицо стало задумчивым и отрешенным. Она давно никому не говорила об этом и, видимо, получала удовольствие от своих воспоминаний.

– Ева осела здесь, поселилась на окраине Клычков, в заброшенном полуразрушенном доме. Никто не хотел отстраивать его и жить в нем: случился страшный пожар, в огне погибла вся семья, и дом пользовался дурной славой. А Еве все было нипочем, ничто ее не пугало. Она быстро, каким-то чудом сумела восстановить дом и стала там жить вместе с дочкой. Люди сразу поняли, что Ева – необычная женщина. Никто не сумел бы настолько быстро справиться с такой сложной задачей. Деревенские перешептывались, что ей помогают черти. А кто-то божился, будто бы их видел. – Шустовская залилась русалочьим смехом. Отсмеявшись, продолжила. – Ева умела заговаривать хвори, толковать сны, по глазам определяла, какая болезнь поселилась в теле. Могла прочесть жизнь человека по диковинным линиям на ладони. Предсказать смерть. Еву уважали и опасались. К ней бегали тайком и заходили открыто. Она никому не отказывала и плату за свою помощь брала молоком, хлебом, мясом, овощами да фруктами. Сама она не держала скотину, не занималась садом-огородом. Она была умной, ученой женщиной… И она точно знала, чего ищет в Каменном Клыке.

– Тебя? – вырвалось у Алексея.

– Да, – просто ответила Ирина, – но не только. Ева искала Камень и Ключ. В древних книгах она прочла о том, что Камень находится где-то в этих местах. Но сам по себе Камень ничего не значил, он мертвый и стылый. Разбудить его мог только Ключ. Ева думала, что Ключ – это ее дочь, Варвара.

– Варвара, – прошептал Алексей.

– Но она ошиблась. Ключом, конечно же, была я.

Последние слова Ирины прозвучали с ледяным, но безудержно рвущимся из души восторгом. Она помолчала, а потом вдруг громко, нараспев произнесла низким, непохожим на ее собственный, грубоватым голосом:

– «И придет к Камню Первый Избранный.

И будет Он ликом светел, как ангел небесный,

Собою же черен, как смутная мгла ночная.

И все прочие пойдут за Ним и поклонятся Ему,

И дарует Он им благость Приобщения…»

Она вскинула голову, пристально посмотрела Алексею в глаза и договорила своим обычным голосом:

– То есть, правильнее сказать, Ей поклонятся. Мне. Понял, милый? – Шустовская немного помолчала. – Мои родители были обычными людьми. Жили себе и жили. Ругались, мирились, ели, пили, тратили деньги, покупали обновы, растили детей. Я была другой. И всегда это понимала. А после встречи с Евой узнала наверняка! Я видела их мелкие душонки и страстишки насквозь. И презирала. Не подчинялась. Знаешь, я ведь даже не разговаривала до встречи с Евой.

– Совсем ничего не говорила? – поразился Алексей.

– Совсем. Научилась, как все дети, но потом сразу замолчала. О чем я могла с ними говорить? – губы Ирины зазмеились в презрительной усмешке.

– Как же ты училась?

– Учителя приходили к нам домой, учили моих сестер и меня. Я слушала, впитывала, но не отвечала, выполняла все задания письменно. Но, не произнося ни слова, училась все равно лучше. Много читала, прочла все книги, что стояли на полках отцовской библиотеки. Ни мать, ни отец их и не открывали! Так что я уже в десять лет была умнее и образованнее и родителей, и тем более сестер. И, уж конечно, намного, намного красивее этих нелепых глупых куриц.

– Как ты познакомилась с Евой?

– Скорее она познакомилась со мной, – ответила Ирина. – Это вышло случайно. Ева наведалась к нам в поместье, чтобы взглянуть на Камень, и увидела меня.

– Как она собиралась узнать этот Камень? – спросил Алексей. Он сидел перед ней почти неподвижно, вытянувшись, сцепив кисти рук, напряженный, как струна.

– О, его невозможно не узнать! – благоговейно выдохнула Ирина. – Я обратила внимание на Камень, как только научилась осознавать саму себя. Ходить еще толком не умела. Не удивляйся, я помню себя с младенчества. Няня привела меня на прогулку в дальний, заброшенный уголок сада, почти возле ограды. Там росли вишни, рядом была полузаброшенная беседка. Ажурная крыша, перильца, две скамьи и стол. Туда редко кто забредал. Теперь я знаю почему – сила Камня отталкивала праздных гуляк. В тот, самый первый, раз я не запомнила почти ничего, кроме густого, тягучего аромата спелой вишни. Ягоды нагревались на жаре, сок в них бродил, как вино, и этот запах кружил голову. Позже я приходила к Камню постоянно. Иногда сидела и читала на скамье в беседке, но гораздо чаще – лежала на Камне.

– Лежала? Он настолько большой?

– Его поверхность – сто пятьдесят два сантиметра. И всегда, в любую погоду, он теплый на ощупь. Я много раз чувствовала, как он еще сильнее нагревается под моим телом. Вбирает мое тепло и отдает мне свою силу. Лежать на нем приятно, совсем не жестко. Если хочешь знать, я даже свой первый оргазм испытала, именно лежа на Камне, – с лукавым сладострастием проговорила Ирина.

«Неужели она и вправду считает, что мне это интересно?» – подумал Алексей. Ирина, игнорируя его молчаливый протест, продолжила:

– Мне всего-то лет девять-десять исполнилось. Я лежала на Камне, смотрела вверх, в небо. Надо мной гнулись под тяжестью бордовых ягод ветки вишневых деревьев, а между ними виднелся кусочек неба. Было так тепло и спокойно, я почти заснула, отбросив в сторону книжку. А потом вдруг Камень стал вибрировать. Такая тонкая, приятная дрожь, но сильная, как электрический ток, она передалась и мне. Я замерла, не двигаясь, а в глубине моего тела зарождался маленький вихрь. Он набирал силу, растекался волнами, захватывал меня, подчинял. И это было так приятно, так томительно-прекрасно, что я застонала и поняла, что плачу. Ощущение нарастало и крепло, я почувствовала, как Камень подо мною стал горячим, этот жар как будто перетекал в меня. Аромат вишен усилился. Теперь всегда, когда я занимаюсь сексом, мне смутно чудится этот сладкий запах… Потом удовольствие стало таким сильным, что мне показалось, я умираю. Что-то взорвалось внутри меня, и… все закончилось. Я была растеряна, опустошена, мне хотелось повторения.

Она говорила и говорила, продолжая со вкусом делиться своими эротическими ощущениями, а Алексей сидел и с беспросветной тоской думал о том, что Ирина никогда его не отпустит. В том, как она обращалась с ним, как говорила и смотрела, чувствовалась жажда обладания. Что-то похожее на голод. Ирина хотела его, не только в физическом, но и во всех иных смыслах. Ей необходимо было подчинить его себе, и она ни за что не допустит другого варианта развития событий. Что это означает для Маруси, его бедной, больной, любимой Маруси, лучше и не думать.

– Ева застала меня лежащей на камне. Нет, ничего такого, я всего лишь читала, – скабрезно осклабилась Ирина, и красивое лицо ее вдруг стало безобразным. На секунду Алексею показалось, что зубы у нее стали кривыми и желтыми, глаза глубоко запали, лицо изрезали морщины. Он испуганно моргнул – и видение исчезло.

– Не знаю, как она оказалась на территории поместья, я очень этому удивилась, – говорила между тем Ирина. – Тогда я еще не знала, что для Евы никогда не существовало закрытых дверей и запретных территорий. Она шла туда, куда хотела, и брала то, что ей в ту минуту требовалось. Ева тихо сказала: «Здравствуй, девочка. Выходит, я нашла Ключ».