9
Матиас отправился на кухню, чтобы наточить забравший множество жизней нож, подарок индейцев кри. Оружие должно быть готово снова убивать, ведь он решил уйти и увести Рене туда, где будет безопасно. В дверях возник Дэн, американец наблюдал, полагая, что остался незамеченным.
– Входи, Рейнольдс, – не оборачиваясь, позвал Матиас.
Американец отпрянул, раздосадованный, что его обнаружили, но сразу взял себя в руки и подошел. На столе перед Матиасом стояла миска с водой, лежали помазок и бритва. Нет, вы только посмотрите! Немцы совсем близко, он прячется в подвале и не придумал ничего лучше бритья! Дэн попробовал разобрать слово, выгравированное на костяной рукоятке, но не преуспел. Буквы были не английские. Странные какие-то, гласных мало, согласные идут друг за другом. Невыговариваемый язык. Язык дикаря. Сын фермера пытался ему что-то сказать аккурат перед приходом четверых гражданских, вроде бы насчет канадца, и выглядел как заговорщик. Французский язык – чертова тарабарщина! Дэн был из тех, кого оскорбляло, что не весь мир говорит по-английски.
– Собираешься в дорогу? – спросил он фальшиво небрежным тоном. Матиас не ответил, намылил щеки и подбородок, глядя в маленькое треснувшее зеркало, взял нож и начал бриться.
– Таким и медведя можно убить!
Ответа не последовало – Матиас внимательно разглядывал свое изменившееся лицо: без многодневной щетины оно стало жестче, заострилось, светлые глаза отражали свет бесстрастно, как сталь лезвия. Стоявший у него за спиной Дэн инстинктивно отступил на шаг – от греха подальше! Да, у этого парня точно есть секрет, и он отсюда не уйдет, пока не расколется.
– Между прочим, Тритс рассказал кое-что интересное. Оказывается, эсэсовские свиньи делают себе татуировки…
Дэн сразу заподозрил, что Матиас не тот, за кого себя выдает: ревность подогревала неприязнь, а инстинкт подсказывал, что «канадец» запросто может оказаться одним из засланных диверсантов. Одно непонятно – при чем тут девчонка? Путаница только подогревала сомнения Дэна. От мыслей у него даже голова гудела.
– А ты не знал? – Матиас наконец соизволил открыть рот. – Накалывают группу крови под левой рукой.
Конечно, он был в курсе всех деталей. Его естественный тон заставил Дэна усомниться в своей теории. Парень похож на флюгер, но так ломать комедию? Нет, исключено! Откуда Дэну было знать, насколько Матиас изощрен в искусстве обмана. Это помогало ему выпутываться из куда более опасных ситуаций.
Дэн слегка расслабился, облокотился на стеллаж и без всякой задней мысли произнес, глядя в затылок Матиасу:
– Стоило бы распространить эту информацию, тогда не придется выяснять у каждого встречного-поперечного, на ком женат Микки-Маус!
– Ну, стриптиз на блокпостах при десяти градусах мороза тоже вряд ли поможет выиграть время.
«А ведь канадец прав. И шутки у него точно не как у фрицев», – подумал Дэн, не слишком сведущий в юморе германцев. Он вообще знал о немцах немного: они жестоки, носят каски другой формы и не говорят, а лают.
Матиас взял кухонное полотенце, вытер лицо, смочил волосы и зачесал их назад, потом надел куртку, взял нож и сунул его в чехол у пояса. Двигался он плавно и ритмично – не по-немецки, а как индеец-ирокез, что не делало его милее сердцу Дэна.
Рене в подвале не было. Она сказала, что пойдет играть во дворе с Филибером, и никто из взрослых не подумал возразить. Девочка вышла наружу, несмотря на запрет, и Матиас разозлился. Она впервые ослушалась его и была точно не во дворе, иначе он услышал бы голоса, когда брился на кухне. Матиас обошел ферму, заглянул в стойла, пекарню, амбар, но детей нигде не оказалось. Он вернулся в хлев, пробрался вглубь, заметил маленькую дверцу, нажал плечом и услышал ржание. Рене и Филибер стояли рядом с тягловой лошадью и радостно улыбались. Матиас почувствовал облегчение, но рявкнул на девочку:
– Тебе было сказано «не высовывай носа»!
Он перевел взгляд на Филибера – тот совсем не испугался и продолжал улыбаться так открыто и мирно, что Матиас остыл.
– Знаю, – ответила Рене, – но ты только посмотри!
Она махнула ладошкой, и Матиас наконец взглянул на коня: тот был огромен, красив и полон чувства собственного достоинства.
– Это Соломон, – пояснил Филибер. – Жюль его прячет. Как сокровище. Потому что он и есть сокровище. Верно, Дядюшка? Соломон грустит, потому что его друг умер.
– Та лошадь, во дворе, – уточнила Рене.
Филибер кивнул и погладил коня по голове. Рене хотела повторить его жест, но не достала, и тогда Матиас подхватил ее на руки. Девочка коснулась пальцами бархатной кожи у дымящихся ноздрей, поцеловала Соломона и что-то ласково прошептала ему на ухо. Ею овладел экстатический восторг, на ресницах дрожали слезы. Мужчины молча наблюдали за ней.
– Он объезжен? – спросил Матиас.
– Жюль часто его седлает, и Жанна тоже. А мне боязно.
– А мне нет! – похвасталась Рене.
Матиас взглянул на Филибера:
– Давай, все будет хорошо, он смирный.
Матиас усадил девочку на спину громадного жеребца, и она, млея от счастья, наклонилась к его холке. Возможно, им повезло – верхом на Соломоне они быстро окажутся на Севере. Если Жюль согласится отдать коня, помощь Филибера не понадобится. Идея воодушевила Матиаса. Он был прекрасным наездником – все люди Скорцени умели ездить верхом, прыгали с парашютом и пилотировали самолет. Он кивком дал понять, что пора возвращаться в подвал, и девочка нехотя подчинилась.
Дело было за малым – уговорить фермера расстаться с «сокровищем». Трудная задачка.
Матиас застал супругов Паке за напряженной беседой, но все-таки подошел и попросил Жюля уделить ему несколько минут. Не слишком довольная Берта оставила мужчин одних. Выслушав план Матиаса, он несколько секунд молча смотрел на него.
– Сын наболтал мне кое-что странное на ваш счет…
– Неужели? И чем он вас так удивил?
– Вы вроде как бормотали во сне… по-немецки.
– Я знаю много языков, но на этом не говорю, – мгновенно и очень спокойно отреагировал Матиас.
Ответный взгляд Жюля был непроницаем.
– Мальчишка совсем ошалел от разговоров о войне, шпионах и диверсантах, вот и придумывает невесть что, – наконец сказал он и придвинулся ближе к Матиасу. – А насчет коня – считайте, что договорились. Так и правда будет быстрее.
– Спасибо.
Жюль кивнул и встал, показывая, что разговор окончен, но спохватился и продолжил, перейдя на шепот:
– Вот еще что…
– Да?
– Соломон вообще-то не откликается на это имя. Все зовут его Дядюшкой.
– Учту. Можете за него не беспокоиться.
Матиас вернулся в подвал, где Пайк и Макс пытались оживить рацию. Некоторые солдаты считали, что с фермы пора уходить, но лейтенант не соглашался. Сначала нужно связаться с союзниками и прояснить ситуацию. У Макса и радиста Дуайера – явно не семи пядей во лбу! – получалось плохо. Немец легко мог все починить, это тоже умел каждый диверсант, но не был уверен, стоит ли помогать американцам. Если рация заработает, янки снимутся с места, а ему придется оставить Рене на ферме и идти с ними. Кроме того, здесь могут появиться другие солдаты, а это дополнительный риск быть раскрытым. Матиас не стал предлагать свои услуги Пайку, сочувственно пожал плечами и ушел к гражданским, оставив американцев колдовать над сломанным аппаратом. В подвале он столкнулся с раскрасневшейся, растрепанной Жанной. Молодая женщина взяла его под руку, обдав волной терпкого аромата.
– Поможете мне с молоком? В хлеву ждут три бидона.
Она доила коров, вот почему от нее так пахло. Теплое молоко и женский пот. Жанна убрала с лица волосы, вытерла нос тыльной стороной ладони, и Матиас заметил влажное пятно под мышкой. Погода стояла морозная, а она вспотела, как в июле, хотя была в тонком шерстяном платье. Матиас пошел за ней, как бычок на веревочке, не обращая внимания на окружающих.
Рене перехватила злобный взгляд Дэна. Ее солдату не стоило бы ходить с Жанной, но как этому помешать? Интересно, что он будет с ней делать? Целовать в губы, как пить дать. Девочка видела фотографию в журнале, когда жила в доме Марселя. Его мать любила читать книги с фотографиями киноактеров и красивых актрис. На некоторых снимках они стояли обнявшись и смотрели друг на друга так, словно прощались навек. А на одной фотографии мужчина целовал женщину с закрытыми глазами. Оба очень красивые, с блестящими волосами, роскошно одетые, у актрисы большой, изящно очерченный рот, белая кожа и длинные темные ресницы. Рене не могла не признать, что Жанна очень хороша, даже без грима и роскошного платья. И рот у нее правильно очерчен, потому Матиас и хочет прижаться к нему губами. Они не могут принадлежать Рене. Пока. Когда она вырастет, выйдет за него замуж. Они будут как кинозвезды, и их идеальные губы сольются в идеальном поцелуе.
Луиза предложила Рене поиграть в доктора. Роли распределились как обычно: Рене – врач, Луиза – медсестра. Больной назначили Мишлин – надо же использовать ее прострацию и слабость. На всякий случай девочки поинтересовались мнением «пациентки», но она не ответила, и Рене приступила к «осмотру» – для начала выслушала Мишлин консервной банкой, изображавшей стетоскоп.
– Дышите очень глубоко, мадам! – строго велела она.
Мишлин даже не моргнула – смотрела в пустоту и не сопротивлялась. Вернер подошел к детям. Рене завораживала его уверенностью в себе и умением общаться. В том, как она существовала рядом с вялой, раздавленной обстоятельствами Мишлин, было нечто пугающее. А ведь за свою короткую жизнь Рене пережила множество ужасных событий.
– Простите, доктор, – сказал он, – не уделите мне минутку? Я не очень хорошо себя чувствую.
Секунду девочка смотрела на Вернера свысока, как будто прикидывала, стоит ли он ее внимания, потом вдруг улыбнулась. Почему бы не поиграть с этим дядькой, кажется, он умеет притворяться.
– Сестра, займитесь мадам. У меня следующий пациент.
Она села рядом с учителем, велела ему открыть рот и сказать «а-а-а…». Он послушался, маленькая докторша внимательно осмотрела его горло и вынесла вердикт:
– Очень красное!
Рене начала с профессиональной серьезностью выстукивать грудь «больного».
– Ты раньше жила в Стумоне?
– Да, у Марселя и Анри, Жака и Мари.
– А до Стумона?
Рене смотрела сквозь собеседника. Он хочет играть или нет? Если решил полюбопытничать, не стоило притворяться больным гриппом. Очень жалко, этот учитель – хороший артист. О чем он спросил? Ах да, что было до Стумона…
– Я жила в большом замке сестры Марты, там было много детей.
Учитель обратился в слух, он жаждал услышать рассказ о тех ужасных, невообразимых вещах, что случились с Рене. Евреям все время приходилось прятаться и спасаться бегством. Это напоминало игру, но происходило взаправду. Рене «играла» со всем умом и живостью характера, которыми наделила ее природа. И пока что выигрывала. Вернер хотел понять как. Рене положила «стетоскоп» на пол и посмотрела ему в глаза:
– Там было опасно, потому что немцы могли появиться в любой момент. И они пришли. Ночью. Я не спала – захотела писать и пошла в туалет на лестничной клетке. Я слышала, как они поднимаются по лестнице в дортуар. Они кричали, сестры кричали, потом все стали кричать. Я на цыпочках спустилась вниз, в подвал…
Рене замолчала, переводя дух. Мужчина смотрел на нее, раскрыв от изумления рот и вытаращив глаза. Он наслаждался рассказом девочки, как девятилетний ребенок, которому читают сказку о Синей Бороде. Вернер воображал, как босые ножки Рене скользят на стершихся ступенях. На малышке белая ночнушка, через распахнутую дверь с улицы проникает мощный свет автомобильных фар. Она бежит по длинному коридору, пол выложен черно-белой плиткой, открывает дверь, ведущую прямо в темный колодец. Со второго этажа доносятся вопли, детский плач и мольбы сестер, но она сохраняет хладнокровие.
– А они… Они все-таки пришли в подвал, – тихо произнесла Рене.
Конечно, пришли! Вернер не сомневался, что тем и кончилось, и не решался представить, как все происходило в реальности. Они всегда приходят. Синяя Борода обязательно попросит у непослушной жены маленький золотой ключик. Злой волк непременно нанесет визит бабушке. Итак, немцы спускаются. Светят фонарями. Тишину в замке нарушают только жалобные голоса детей.
– Но меня не нашли, – с гордостью в голосе продолжила Рене. – Знаешь, где я спряталась?
Вернер изумленно покачал головой.
– В угольной куче!
Рене наслаждалась произведенным эффектом. Ее историю слушал не только Вернер, но и Жюль, Сидони, Юбер… Она вспомнила, какой черной была, когда выбралась! Отмываться пришлось в трех водах. Внезапно ей стало не смешно, горло перехватила судорога. Той ночью немцы забрали троих детей: малыша Люсьена – ему было два года, Мартена и ее подругу Катрин. Рене не хотелось об этом говорить. Слушатели ждали, но история окончена. Она хорошо старалась и выиграла игру. Больше рассказывать нечего. Катрин редко вставала по ночам. Ей не приходилось бегать по ледяному коридору в туалет, как Рене.
Катрин всегда спала как убитая. Она была гораздо спокойнее Рене. Верила, что снова увидит родителей. Рене не разубеждала ее. Катрин была веселая и милая, много всего знала, умела играть на пианино, помнила названия драгоценных камней и тексты песенок. Катрин проиграла, и это было несправедливо.
Луиза ждала, что они вернутся к игре, но Рене не то что играть – слова произнести не могла. Она впервые озвучила свои воспоминания. Воспроизвела их со всей силой, ясностью и юмором, на какие была способна. Попыталась отстраниться, но не сумела, и это ее травмировало. Нужно было хранить под спудом ужасное воспоминание о событиях, которые могли положить конец ее короткой жизни. Она так и делала целых два года, но не забыла, как сидела, задыхаясь от пыли, не смея дышать, луч фонаря шарил по куче, а потом стал удаляться и в тысячный раз мелькнул на уровне глаз. Во сне солдат всегда ее находил, вернее, она сама вылезала и спрашивала себя: «Может, я поторопилась, может, он меня не заметил?» Рене каждый вечер молилась, чтобы больше не видеть этот сон, и теперь, поделившись воспоминанием с другими людьми, поняла: кошмару пришел конец.
