День третий
Время после обеда
Драконы в ночи
18
Дорога на восток
Мы любим всегда то, что себе вообразили.
Поль Валери
1
Солнце. Пыль. Асфальт.
Последняя летняя жара. Из радиоприемника доносится саксофон Джона Колтрейна. Выставив локоть в открытое окно, Марк Карадек катил по шоссе, наслаждаясь ветерком, который шевелил ему волосы.
Сквозь темные очки он поглядывал на просторы, что лежали не двигаясь по обеим сторонам дороги. Луга, поля, фермы, стада коров, элеваторы, комбайны.
Деревенская Америка. Поля и поля до самого горизонта. Желто-зеленое однообразие сои, кукурузы, табака, пшеницы.
Марк впервые попал на Средний Запад и теперь старался припомнить хоть что-нибудь из курса географии, который повторял с дочерью, когда она училась в коллеже. Вспомнил раскрашенные цветными карандашами карты, обозначающие обширные сельскохозяйственные территории Америки: кукурузный пояс, фруктовый пояс, пшеничный пояс, масло-молочный пояс…
Занудные, лишенные смысла задания, если тебе четырнадцать и ты мало где побывал. Но сегодня все карты и пояса стали для Марка реальностью, и она впечатляла.
Карадек расправил затекшую руку и взглянул на часы. Начало шестого. Четыре часа назад он оставил Рафаэля в устричном баре. Интуиция подсказала ему, что нужно мчаться в аэропорт и лететь в штат Огайо. Так он и сделал. Два часа полета, и Карадек приземлился в Коламбусе. В аэропорте взял напрокат «Додж». Сначала включил навигатор, но вскоре плюнул на него и взял направление на северо-восток, довольствуясь указателями, которые должны были привести его к Форт-Уэйну.
Марк не спал последнюю ночь и очень мало – в две предыдущие. Из-за разницы во времени и транквилизаторов он должен был бы рухнуть, но, как ни странно, случилось обратное: энергия в нем била ключом. Выброс адреналина поддерживал его в состоянии возбуждения, все чувства были обострены. И лучшие, и худшие.
Лучшим была мозговая активность. Голова фонтанировала, мысли бурлили, и в этом богатом идеями хаосе ему удавалось выловить удачные решения. А худшим была проснувшаяся суперчувствительность. Воспоминания причиняли боль: жена, дочка, невозможность ничего поправить.
Марк вдруг обнаруживал у себя на щеке слезу и удивлялся ей. Призраки стеснились вокруг него, и только транквилизатор удерживал их на расстоянии. В голове вертелась строчка Арагона: «Быть человеком значит бесконечно падать». Он летел вниз вот уже двенадцать лет. В последние дни боль опять очнулась. В конце концов она его одолеет, Карадек это знал. Придет день, она спустит своих гончих псов, и они его загрызут. День этот недалек – возможно, завтра. Но не сегодня.
Марк глубоко вздохнул. Сейчас, на этой пустынной дороге, он чувствовал: в нем живет дар ясновидения. Если б понадобилось, он ходил бы по воде. С той минуты, как расправился со скотиной по имени Стефан Лакост, он действовал словно по наитию. Просвистевший мимо свинец унес с собой и страх. Марк стал вспоминать все, что случилось потом, прокручивая кадр за кадром, как в замедленной съемке. Вот он взял «пушку», поднялся и выстрелил. Он отнял эту жизнь не в горячке, а с разрешения. И стрелял будто бы не сам.
Для него уже было бесспорной очевидностью: он непременно найдет Клэр.
Такова его миссия.
Он найдет Клэр, потому что это в порядке вещей.
Бывает, что в расследовании наступает особый момент, когда не ты ищешь правду, а правда ищет тебя. Это и есть порядок вещей.
Спустя десять лет дело Карлайл вновь восстало из пепла и приносит самые неожиданные результаты. Костяшки домино соединились одна с другой и привели его на противоположный берег Атлантики. Марк видел перед собой сцепляющиеся черные прямоугольники: Клотильда Блондель, Франк Музелье, Максим Буассо, Хайнц Киффер, Джойс Карлайл, Флоренс Галло, Алан Бриджес…
Потеря ребенка, смерть тому виной или исчезновение, затрагивает не только одну-единственную семью. Она сжигает все вокруг себя, втягивает все в себя, ломает оставшихся и уничтожает связи между ними, оставляя каждого наедине со своими кошмарами.
Марк доехал до развилки, но даже не притормозил. Сразу свернул направо, не взглянув ни на карту, ни на указатель. Он не знал наверняка, куда ведет его эта дорога, но точно знал, что идет по следу. Планеты выстроились, истина властно вступила в свои права. Она пробивалась на поверхность, ломая и разметая в пыль все, чем старались ее прикрыть. Естественный ход вещей был неотвратим и разрушителен.
А он, Марк Карадек, был всего лишь ее орудием.
2
После встречи с Мэй Су-юн я вернулся в гостиницу и забрал Тео. Хотел, чтобы после обеда он поспал. Мы с ним долго из-за этого препирались, но в итоге проиграл я. Сражение кончилось, как обычно, перед экраном компьютера, с которого подмигивал старичок Луи де Фюнес.
Зато в три часа, за «Рестораном господина Септима», Тео крепко заснул, и я вслед за ним оказался в объятиях Морфея.
Разбудил меня легкий звон эсэмэски. Я в ужасе открыл глаза. Тео ворковал на другом краю кровати, болтая ногами в воздухе и подкидывая Фифи, любимую плюшевую собачку. Я взглянул на часы: начало седьмого!
– Дерьмо собачье! – рявкнул я в огорчении, вскакивая с кровати.
– Демо собаче, – с улыбкой повторил сын.
Я вздохнул поглубже, чтобы не расхохотаться.
– Нет, Тео, не повторяй, это очень грубые слова.
Он задумался, не решаясь открыто приступить к освоению нового приобретения. Я просмотрел сообщения на телефоне. Последняя эсэмэска была от Мэй Су-юн: «Через двадцать минут встречаемся в «Перлманс кныш бейкери».
Я не стал обращаться на ресепшн, а позвонил Марике прямо из номера. Юная нянюшка сидела с подружками в «Рауле», маленьком кафе в Сохо. Заказывая такси по мобильному, по городскому я просил Марике побыть с Тео сегодня вечером. Она пообещала приехать через пятнадцать минут. И как добросовестный член капиталистического общества воспользовалась ситуацией и заломила несуразную цену, на которую я – увы! – вынужден был согласиться.
На встречу я примчался с опозданием чуть ли не в полчаса. «Перлманс кныш бейкери» оказался небольшим кафе на Эссекс-стрит, в двух шагах от 7-го участка комиссариата Лоуэр-Ист-Сайда.
Народа в кафе почти не было: у стойки развлекалась японская пара, фотографируя друг друга, а у стеклянной витрины сидел старичок, рекламируя блюда еврейской кухни. В глубине белело несколько пластиковых столиков, окруженных красными табуретками, обитыми дерматином.
Я удивился и занервничал, не увидев Мэй, сел за столик поближе к выходу и попросил бутылку воды. Предыдущий посетитель оставил на столике «Нью-Йорк таймс», и я, ругательски ругая себя за то, что заснул, машинально принялся перелистывать газету, не спуская глаз с двери. Дышать тут было нечем. Старый вентилятор медленно перелопачивал теплый воздух, пропитанный запахом чеснока, жареного лука и петрушки. Завибрировал телефон. На этот раз сообщение прислал Алан.
«Приезжайте ко мне немедленно, А.Б.»
«Что случилось?» – послал я вопрос.
«Новости о Джойс Карлайл»
«Поделитесь»
«Не по телефону»
«Приеду, как только смогу», – пообещал я.
Я набирал очередное послание, когда дверь открылась и в «Бейкери» вошел мужчина. Моего возраста, поджарый, темноволосый, с трехдневной щетиной. Лицо усталое. Он распустил галстук и поддернул рукава. Как только заметил меня, тут же уверенно направился ко мне и уселся напротив.
– Следователь Барези, – представился он. – В прошлом коллега Мэй. Мы вместе вели дело о смерти Джойс Карлайл.
– Рафаэль Бартелеми.
Полицейский вытер лоб бумажной салфеткой.
– Мэй попросила встретиться с вами. Говорю сразу, времени в обрез. У республиканцев дебаты, и вот уже три дня мы света белого не видим.
Похоже, Барези был здесь своим. Хозяин тут же принес ему чем подкрепиться.
– Кныши только из духовки, Игнацио, – сказал он полицейскому, ставя перед ним поднос с картофельными пирожками, капустный салат и корнишоны.
Мне жег губы вопрос, и я его задал:
– Вы могли бы достать мне папку с делом Карлайл?
Барези налил себе воды и покачал головой:
– Дело десятилетней давности. Если папка сохранилась, она в архиве пятьдесят второго участка. Иначе говоря, отправлена в хранилище или Бруклина, или Куинса. Не знаю, что пообещала вам Мэй, но щелчком пальцев такую папку не достанешь. Нужен запрос. Оформлять его сложно, может уйти не одна неделя.
Я постарался не поддаваться нахлынувшему огорчению.
– Мэй сказала, что на месте смерти Джойс была не только ее кровь.
Барези пренебрежительно хмыкнул.
– Это она хватила! На месте смерти Джойс не к чему было подкопаться. Попался нам только комар.
– Комар?
Я решил, что Барези употребил жаргонное словечко, но нет, речь шла о насекомом.
– Раздавленный комар, переполненный кровью, на плитке в ванной комнате жертвы. Мэй, как всегда, хотела быть самой умной. Вбила себе в голову, что комар мог укусить убийцу, и значит, его кровь находится в нем. И добилась анализа ДНК.
– Вы были против?
Барези проглотил картофельный пирожок.
– Конечно, против. Что он доказывал, этот анализ? Что было совершено преступление? Да ничего подобного! Суд ни за что не принял бы во внимание этот результат. Мало ли где летал этот комар! А значит, и делать анализ не было никакого смысла. Но Мэй в то время была «госпожой Непреклонность». Самомнение и амбиции. Хотела, чтобы весь Нью-Йорк говорил о ней: сделала то, чего никто не делал!
Барези замолчал и занялся своими кнышами; доел и только потом продолжил:
– В общем, специалисты все-таки занялись этим комаром. Ухитрились добыть образчик крови и отправили в лабораторию. А там ребятам удалось сделать анализ на ДНК.
– И что же было дальше?
Следователь пожал плечами.
– Дальше было то, что обычно бывает. Вы это видите в каждом сериале: лаборатория зарегистрировала новый образец в базе данных и сравнила с другими образцами, которые там были зарегистрированы.
– И что это дало?
– Ничего. Nada, – уверенно заявил Барези и протянул мне листок бумаги. – Это копия результата лабораторного исследования. Я разыскал его на сервере. Можете убедиться сами: сходство с зарегистрированными образцами отсутствует.
Он захрустел корнишоном и добавил с набитым ртом:
– В любом случае лаборатория так долго возилась с этим анализом, что дело было уже закрыто.
Я стал изучать отчет лаборатории. Генетический профиль представлял собой что-то вроде штрих-кода или гистограммы – так выглядели на бумаге тринадцать сегментов ДНК. Эти тринадцать сегментов дают возможность достоверно идентифицировать человека. Мучительное переживание: я видел перед собой убийцу – в этом я не сомневался, – но у меня не было возможности узнать, кто он такой.
– Сколько было в то время человек в вашей базе?
Барези снова пожал плечами.
– В базе? В середине нулевых? Точно не скажу. Думаю, что миллиона два.
– А теперь сколько?
– Больше десяти миллионов. Я понял, чего вы хотите, но поверьте: о дополнительном расследовании не может быть и речи!
– Почему?
Полицейский сердито ткнул в меня пальцем.
– Поймите, мы работаем сейчас! Наша работа – преступления, которые совершены сегодня, а не десять лет назад. Если дело затягивается, значит, кто-то виляет. Нераскрытое преступление – это выкрутасы умников, я не уважаю коллег, которые позволяют себе такое.
Я обомлел.
– У меня много знакомых в полиции, и, я уверен, мало кто думает так, как вы.
Барези вздохнул и повысил тон, став еще грубее.
– Дело это ваше – табак! От него дерьмом несет, ясно? Плюньте и разотрите. Другого дела не нашли, ширяльщицу оплакивать?!
Тут меня осенило, и я даже вздрогнул от неожиданности. Парень темнил, он ничего такого не думал. Он хотел, чтобы я бросил свое расследование. Хотел, потому что знал, кто убийца.
3
Солнце все ниже склонялось над полями Среднего Запада, обливая золотистым светом высокие стебли кукурузы, глянцевые листья сои, вспыхивая на крышах зернохранилищ, погружая в тень коровники.
Марк Карадек, вцепившись в руль своего «моноспейса», гнал все время на запад. Многих равнинные пейзажи Огайо удручили бы однообразием. Однако Марк даже с какой-то жадностью смотрел на пылающий красками закат, наслаждаясь игрой света, меняющего каждую секунду все вокруг: причудливые силуэты комбайнов, медлительных невозмутимых коров, ряды ветряков, темневших на шафранном небе.
Мелькающие указатели тасовали перед глазами городки из вестернов: Вапаконета, Рокфорд, Хантингтон, Колдуотер… Нужный ему поселок находился где-то не доезжая до Форт-Уэйна, на границе между Огайо и Индианой. Еще несколько километров, и станет ясно, ведет ли его гениальная интуиция или он попусту теряет драгоценное время.
Впереди нарисовалась бензоколонка. Марк скосил глаза на панель. В баке кое-что еще оставалось, но он решил все же заправиться, чтобы выбросить из головы проблемы с бензином.
Помигал. Снизил скорость. И остановился, подняв облако пыли. Колонка была одна. Старорежимная. Точь-в-точь со страниц романа Джима Гаррисона.
– Полный бак, сэр?
Возле машины стоял паренек в спецовке не по росту и в бейсболке с надписью «Цинциннати Редс». Смотрел на Марка и улыбался. На вид лет тринадцати, не больше, но в здешних местах, как видно, брали на работу несовершеннолетних без проблем.
– Yes, рlease, – ответил Марк пареньку и протянул ему ключи.
Он вылез из машины и толкнул дверь в бистро, приютившееся возле магазина. Сделал несколько шагов по полу, посыпанному опилками, и остановился. Посмотрел на плясавшую в луче света пыль. Потом обвел взглядом все помещение. Вечер только начинался, и в бистро пока еще все дремало. Два-три завсегдатая сидели возле стойки, пили пиво и повышали себе в крови холестерин гамбургерами с ветчиной, копчеными ребрышками и рыбой с жареной картошкой, плавающей в жиру.
В углу висящий у потолка старенький телевизор передавал дебаты республиканцев в прямом эфире, но звук был выключен, и никто не обращал на него никакого внимания. Зато из радиоприемника на этажерке рычал Ван Моррисон.
Марк взгромоздился на табурет и попросил кружку пива. За пивом принялся проглядывать свои записи. На бумаге захватившая его идея выглядела бледно, но он вцепился в нее и не хотел отпускать. Если поверить не забытой еще латыни, слово «интуиция» изначально значило «образ, отраженный зеркалом».
Образ. Образы. Картинки. Именно картинки всегда были для него на первом месте. У него в голове прокручивался фильм, и он пытался найти в нем место для Флоренс Галло.
Старый следователь, поклонник йоги, софрологии и гипноза, учил его такой методе. Нужно было войти в контакт с жертвой, поставить себя на ее место, вжиться в нее, почувствовать, что она чувствовала, на какое-то время стать ею.
Марк мало верил в возможность мысленного контакта с покойниками, зато не сомневался, что дедукция и логика поведут к цели, только если будет учтен психологический расклад. С этой точки зрения беседа с Аланом Бриджесом – настоящее имя Алан Ковальковски – была необыкновенно информативна. Она давала материал, чтобы, как говорится, заглянуть в душу Флоренс.
Рафаэль сообразил правильно. Флоренс отправила Алану по электронной почте звуковое сообщение – разговор между Джойс Карлайл и ее убийцей, который она только что записала. Отправила сразу после того, как набрала полицию и сообщила о нападении на мать Клэр. Она сделала это под наплывом чувств, обуреваемая эмоциями. Отправила с чужого компьютера, потому что жена Алана накануне разгромила ее стол и разбила компьютер. К этому же компьютеру она не привыкла, и на нем не было списка ее контактов.
Прикрыв глаза, Марк словно бы видел Флоренс: она в ужасе, она спешит, покрывается потом, ей приходится самой нажимать клавиши, набирая адрес Алана. Между страничками своей записной книжки Марк нашел визитную карточку главного редактора «Уинтер сан», на которой тот вывел адрес личной электронной почты:
[email protected].
Но Флоренс в спешке сделала ошибку. В этом-то и состояла гипотеза Марка. В волнении и спешке Флоренс набрала:
[email protected]. Набрала не «i», а «y». Вместо
kowalkowski написала
kowalkowsky. Почему? Да потому что такое написание первым пришло ей в голову. В таких окончаниях сплошь и рядом люди делают ошибки. К тому же она давно жила в Нью-Йорке, а американцы в именах русского происхождения всегда предпочитают писать «
у». Американцы пишут Tchaikovsky, Dostoyevsky, Stanislavsky, тогда как французы написали бы Tchaikovski, Dostoievski, Stanislavski. И неважно, что фамилия Ковальковски польского происхождения, а не русского.
4
– Вы знаете, кто убил Джойс Карлайл?
Влажный воздух в кафе сильно пах луком, мятой и чесноком. А еще тишиной.
– Нет, – ответил мне следователь, и на лице его не выразилось ни единой эмоции.
Тогда я поставил вопрос по-другому:
– Детектив Барези, вы разве не поняли, что результат мне нужен, чтобы сверить его с современной базой данных?
Барези вздохнул.
– По этой причине я и опоздал, – сообщил он. – Мэй рассказала мне вашу историю, и, должен сказать, она меня тронула.
Он отвел глаза. Воцарилось молчание. Я в прямом смысле заерзал на стуле. Еще минута, и я буду знать все!
– Главная работа была проделана десять лет назад, – снова заговорил детектив, ткнув пальцем в листок с генетическим кодом. – Мне оставалось только выйти в базу данных и ввести эти.
– И теперь оно сработало! – догадался я.
На экране телефона снова обозначилась эсэмэска от Алана, но я не стал ни читать ее, ни писать ответ. Барези достал из кармана сложенный вчетверо листок.
– Вот наш подозреваемый.
Я развернул листок и увидел фотографию человека с широким лицом и квадратной челюстью. Бульдожья физиономия с ежиком волос. Он слегка напомнил мне Эрнеста Боргнайна в фильме «Грязная дюжина».
– Его зовут Блант Либович, – уточнил Барези. – Родился тринадцатого апреля тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года в районе Астория, Куинс. Служил в морской пехоте с восемьдесят шестого по две тысячи второй год, дослужился до звания лейтенанта. Участвовал в первой иракской войне и военных операциях в Сомали.
– Чем занимался после демобилизации?
– Я дела на него не заводил. Но четыре года назад его арестовали, он сообщил, что возглавляет небольшое частное агентство.
– Его имя появлялось при расследовании дела Джойс Карлайл?
– Нет. Ни при каких обстоятельствах.
– Почему он оказался в картотеке?
– Дорожное происшествие. Он был задержан в Лос-Анжелесе в две тысячи втором за вождение в нетрезвом виде. Вступил в пререкания и стал грозить полицейскому, который его задержал. Провел ночь в камере, но на другое утро его отпустили.
– Без наказания?
– Без наказания, насколько мне известно.
Барези положил на стол деньги, вытер губы, встал и на прощанье предостерег меня:
– Прислушайтесь к моим словам. Не сомневаюсь, что у вас есть причины доставать из шкафа это пыльное дело, но я их знать не хочу. Я раздобыл для вас информацию, потому что маленько задолжал Мэй. Остальное меня уже не касается. Распутывайте это дело сами и не пробуйте со мной связаться. Я сказал, и вы меня поняли.
Не ожидая ответа, он повернулся и пошел к двери. Я окликнул его:
– Неужели вам совсем не интересно узнать правду?
Детектив ответил, не оборачиваясь:
– Я знаю правду. И вы, если не слепой, увидите, что она у вас под носом.
Барези вышел, хлопнув дверью, а я сидел и думал, что он хотел сказать. Что значит «правда у меня под носом»?
Я начал опять просматривать все, что он сообщил мне о Бланте Либовиче. Меня бесило, что я выгляжу полным идиотом в глазах этого весьма неглупого, но крайне неприятного полицейского.
И тут мой взгляд упал на газету, лежащую на столе. Теперь я действительно все понял.
«Нью-Йорк таймс», впрочем, как и все другие газеты, широко освещала дебаты республиканцев. С большой фотографии, занимавшей чуть ли не всю первую полосу, мне улыбался Тад Коупленд, номинант этой партии. Под руку с женой он рассекал толпу. А на заднем плане с наушником в ухе виднелся тот, кто был личным телохранителем Коупленда.
И это был Блант Либович.
