44. 13 апреля 1955 года. Кривой, слепой и третий глаз

Я ополаскивала тарелки и протягивала их Лили. Беата Халбек, жена нашего бывшего доктора, приготовила нам коктейль для улучшения пищеварения, который Китти Оппенгеймер потягивала, витая мыслями где-то далеко-далеко. Пенни, наш кокер-спаниель, подошел ко мне в надежде выклянчить очередную подачку; я его ласково оттолкнула. Дороти Моргенстерн сделала громче радио, не сводя глаз со своего малыша, барахтавшегося в переносной колыбельке. Для весеннего дня было слишком жарко. Ребенок сучил голыми ножками.

– Дамы, вы знаете Чака Берри? У них это называется рок-н-ролл.

Новая негритянская музыка не вызывала в моей душе никакого энтузиазма, но ноги сами пустились в пляс, инстинктивно уловив ритм и оценив его по достоинству. Джаз, столь популярный во времена моей юности, безнадежно устарел. Звуки собственной эпохи мне больше не нравились, туфли-лодочки пора было забросить на антресоли. Недавние баталии чернокожих за гражданские права меня тоже не трогали. Если афроамериканцы хотели садиться со мной в один автобус, то почему я должна им в этом препятствовать? Слушать их блюз и рок-н-ролл? Пить с ними из одного фонтана? Я вполне была способна решиться на что-либо подобное. Из этого следовало, что в один прекрасный день в меня могли влить кровь чернокожего донора, но я предпочитала об этом не думать. В нашем чистеньком, снобистском принстонском анклаве люди с другим цветом кожи почти не встречались, исключение составляла лишь прислуга, без которой лично я вполне могла обойтись. У нас не было ни чернокожих физиков, ни чернокожих математиков. Альберт как-то попытался как дважды два доказать мне всю порочность этой расовой сегрегации, и в его словах, как мне показалось, был определенный смысл.

Беата в танце протянула мне стакан. Мы дергались в ритме музыки, укрывшись от взоров мужчин, оставшихся в саду. Жара, вино и моя стряпня положили конец их заумным спорам. Когда мелодия стихла, мы рухнули в кресла, хмельные от радости. Наши ноги от возраста пришли в негодность быстрее улыбок. Я сняла передник, который надела, чтобы не испачкать платье. В пятьдесят лет я здорово поправилась и мне пришлось «расширять» весь гардероб.

– Этот мужчина, он не показался вам странным?

Лили спрашивала о незваном госте, который был единственным чужаком в нашей маленькой компании. Из-за шеи смешливого малыша высунулся носик Дороти.

– Я его просто обожаю! Он с такой убежденностью изрекает премилые глупости.

– У него мерзкая кожа. Как у Тома Юэлла.

– Вы видели его в «Зуде седьмого года»? До Кэри Гранта ему далеко.

– Все зависит от того, что ты собираешься с ним делать, моя дорогая.

– Адель, если бы тебя сейчас услышал муж…

Я сделала пируэт, копируя Мэрилин Монро на решетке метро. Пенни тут же забрался мне под юбку – пес был сущий маньяк.

Мужья решили подышать воздухом для улучшения пищеварения, жены остались на кухне: все следовало заведенному порядку. Я не имела ничего против этих интерлюдий, дискредитирующих слабый пол, ведь благодаря им моя жизнь становилась чуточку легче. Подобные вспышки общественной жизни, случавшиеся довольно редко, оставались для меня последним островком удовольствия. Болтали мы всегда по установленному протоколу, который всем внушал доверие: сначала подруги гордились своими чадами и делились заботами, затем мы переходили к обсуждению запоров и вздутий живота, потом комментировали тряпки, рассказывали о семейных ссорах и, наконец, переходили на мужчин в общем. Чтобы переделать мир, нашим мужьям требовалась либо целая лохань алкоголя, либо усеянное звездами небо, мне же было вполне достаточно и кухонной мойки с горкой грязной посуды.

В тот день мы праздновали избрание Курта в Национальную академию наук. На барбекю были приглашены все наши друзья. За исключением Альберта. Он отклонил приглашение, сославшись на усталость. Вновь вернулись спокойные времена. Сталин, этот дед с розгами, которым было принято пугать маленьких детей, умер. Америка расслабилась: Корейская война уже закончилась, а Вьетнамская еще не началась. Эйзенхауэр наконец избавил нас от страшного грибкового заболевания в виде Маккарти. Сенатор в конечном счете надоел даже военным. Оппенгеймеры отделались легким испугом: Роберт остался во главе ИПИ, его репутация ученого ничуть не пострадала. Увеличение правительственных субсидий привело к активизации научного поиска, и весь наш маленький мирок лучился довольствием. Америка, когда-то затянувшая пояс, теперь его немного ослабила.

Я принесла им в тень беседки кофе. Дороти ушла, ее сыну после обеда нужно было поспать. Судя по степени ступора моих гостей, я поняла, что еще какое-то время смогу наслаждаться их присутствием. Мне вполне удалось реализовать свою мечту и превратить наш дом в уютное гнездышко.

За неимением шампанского Чарльз Халбек, этот вечный провокатор, преподнес нам в подарок диковинку – Теолониуса Джессапа, мужчину лет сорока с задубелой под калифорнийским солнцем кожей, назвавшегося социологом и вегетарианцем. Тот признался, что был чрезвычайно польщен присутствовать на этом обеде, на который его никто не звал. Пережевывая свои сырые овощи, он попытался присоединиться к разговору, принимать участие в котором его тоже никто не приглашал. Какая извращенная мысль в голове Халбека заставила его подсунуть нам этого сумасброда? Чарльз не только не стеснялся обедать у своих бывших пациентов, но и не считал зазорным приводить их с собой в гости к другим.

После аперитива супруг проявил к незнакомцу интерес, немало меня озадачив. Я почувствовала, что он пришел в некоторое раздражение, когда сей господин пустился проводить опасные параллели между теоремой о неполноте и собственными социологическими исследованиями. Курт тысячу раз высказывал мне свое мнение по этому вопросу. Если он протестовал и мягко объяснял свои работы ретивым неофитам, те его попросту не понимали. Они не отступали со своих позиций, а потом хвастались тем, что дискутировали с господином Гёделем, который смог противопоставить им лишь свою вежливость. Если же Курт нервничал, ставил их на место и говорил что-нибудь типа «Не пытайтесь манипулировать понятиями, смысл которых от вас ускользает», что случалось значительно реже, его тут же начинали считать высокомерным и спесивым. Хотя в разговорах со мной он никогда не отказывал себе в этом аргументе. В целом Курт предпочитал делать вид, что его вообще здесь нет, или играть роль дежурного чудака. Несерьезные беседы он считал чем-то вроде смазки, необходимой для светских игрищ, которые лично для него оборачивались лишь пустой тратой времени и сил. Тщеславие других муж переносил с трудом – ему и собственного было более чем достаточно.

Желая во что бы то ни стало блеснуть, незваный гость воспользовался всеобщей апатией и смело стал сравнивать психоанализ с точными науками. При этом не преминул по ходу польстить Курту. Если бы он чуть получше знал тех, кто сидел с ним за одним столом, ему бы даже в голову не пришло лезть в это болото. Чарльз, который до этого усиленно боролся с дремотой, не давая глазам закрыться, тут же встрепенулся, будто на него вылили ушат ледяной воды; по правде говоря, он уже после закусок дожидался удобного момента, чтобы перейти в рукопашную. А четвертую чашку сладкого кофе позволил себе лишь для того, чтобы испытать удовольствие от собственного лихачества.

– В моем понимании психоаналитики разделены на несколько школ, каждая из которых публикует собственный журнал, объясняя в нем свою специфическую манеру оскорблять и поносить природу, попутно объясняя все тонкости практикуемого ими искусства. С математиками все наоборот.

Джессап, казалось, спросил себя, насколько уместна подобная сентенция – даже в устах психоаналитика. Но в качестве ответа довольствовался лишь понимающей улыбкой: если она в себе что-то содержала, то этот оскал можно было принять за проницательность, если нет, то за молчаливое согласие. Оскар кашлянул. Эрих, муж Лили, и Оппи вышли из игры, испытывая на себе очарование моих шезлонгов. От Курта за столом осталось только его тело. Поддерживать разговор хотелось одному лишь Чарльзу. Когда щенку надоест развлекаться, он сожрет его с потрохами. Беата, девушка добрая, положила руку на мускулистое плечо фата, желая его немного успокоить. Мне вдруг стало интересно – а как у вегетарианца могут быть такие мышцы? Он погладил край скатерти и изрек то, чего не смог сказать во время обеда.

– Я тоже врачую. Время от времени.

– Вы психоаналитик? А говорили, что социолог.

– До ярлыков, госпожа фон Калер, мне нет никакого дела. Я считаю себя обычным советником по вопросам жизни.

Я заинтересованно встрепенулась; его советы, вероятно, были весьма доходными, потому как на запястье у нашего гостя красовались дорогие часы, а его льняной костюм явно был сшит на заказ у модного портного. Будучи ценителем искусства, он приобрел несколько полотен талантливой художницы Беаты Халбек. По словам Альберта, у Чарльза тоже была прекрасная коллекция. Да уж, лечение душ приносит неплохие доходы.

– Из кого же состоит ваша клиентура? Или лучше говорить «пациенты», ведь клиенты больше приличествуют не врачу, а мясной лавке!

– Я предпочитаю употреблять слово «круг», миссис Гёдель. Ко мне обращаются за советом бизнесмены, художники, актеры. Вообще-то я живу в Лос-Анджелесе, но в последнее время часто бываю в разъездах.

– В чем же заключается ваш метод?

– У меня прекрасно развиты эмпатические способности. Я – уловитель волн. Как положительных, так и отрицательных. Моя методика заключается в том, чтобы помочь пациентам разобраться в своих вибрациях. Ведь наша жизнь соткана из вибраций, не так ли?

Китти, никогда не упускавшая возможности поразвлечься, приняла эстафету.

– Мой дорогой Теолониус, бьюсь об заклад, что вы верите в переселение душ!

Он согласно кивнул и с рассчитанной медлительностью снял солнечные очки. Взгляд у него был интересный, хотя и не такой поразительный, как у Оппи, который в тот момент храпел, сжимая в пальцах догоравшую сигарету.

– Мне больше нравится термин «метемпсихоз». Я несколько раз был в Индии и буквально пропитался азиатской культурой. Она не разделяет душу и тело, как это принято делать у нас на Западе. В понимании индусов они представляют собой одно целое. Человек – чистый сгусток энергии, и его природа является квантовой.

Ричард ковырял в зубах зубочисткой, если конечно же не пытался их наточить.

– Теолониус, а что вы подразумеваете под термином «квантовая»?

– Моя нынешняя деятельность является результатом долгих лет путешествий и научного поиска. Благодаря медитациям, я коренным образом изменил свои жизненные убеждения. И сумел развить удивительную способность к концентрации моей телесно-душевной сущности. Она позволяет мне мобилизовать внутреннюю энергию в квантовом режиме.

– Я ничего не поняла.

Теолониус положил руку Беате на плечо:

– Я знаю, подобные вещи довольно сложны. Но в первую очередь – это вопрос веры.

Беата испепелила его взглядом: своим высокомерием он только что оттолкнул от себя бесценную союзницу. Этот Теолониус явно напрашивался на хорошую взбучку. Ободренный отсутствием реакции со стороны ученых, он рискнул пойти дальше и преподнес нам блюдо под своим собственным соусом, обильно приправленным индийскими специями, в который входили тело, разум, материя и дух. Я увидела, что Курт озадаченно приподнял бровь. Из разглагольствований гостя я не поняла ровным счетом ничего, подозревая, что попросту не владею надлежащей терминологией. Этот квантовый гуру, больше похожий на продувного торговца залежалым товаром, не доставил нам радости разозлиться на наше молчание. Разве за этим столом собрались не потенциальные новые члены его «круга»?

– Квантовое пространство представляет собой вибрационное поле, в котором исчезает раздвоение между человеком и окружающим миром.

– Я с облегчением констатирую, что Паули не зря навязал нам эти чертовы матрицы.

Комментарий донесся с шезлонга, на котором возлежал Оппи; он хоть и закрыл глаза, но не упускал из разговора ни единого слова. Я никак не могла понять, кем был этот Джессап – лжецом или же наивным простаком. Его космический винегрет мог еще запудрить мозги каким-нибудь голливудским старлеткам, но здесь, в Принстоне? То, что он допускал себе чрезмерные вольности, было понятно даже мне. Я сожалела, что с нами в тот день не было Альберта и Паули – они покраснели бы от удовольствия, раскритиковав в пух и прах этого типа. Курт молча выискивал несуществующие пылинки на лацкане своего белого костюма. Галстук он перед этим снял и сквозь расстегнутый воротник виднелась его худая шея. При виде этого клочка белой кожи меня охватил приступ нежности. Я улыбнулась, и он с заговорщическим видом опустил голову. Оскар Моргенстерн сменил тему разговора: ему не хотелось, чтобы этот придурок пошел на новый виток в своих сомнительных рассуждениях. Лишив Ричарда добычи, он отнял у него любимую игрушку.

– Курт, вы закончили свою монографию о Карнапе?

– Я не хочу ее публиковать.

– Но почему? Ведь потрачено столько сил!

– Меня не удовлетворил результат. К тому же в этой работе я слишком часто полемизирую. У моего старого друга Карнапа просто не было бы времени мне отвечать. С моей стороны это некорректно. Отныне я полностью посвящаю себя философии. В первую очередь для меня представляют интерес феноменология Гуссерля и его работы в области восприятия.

– А математика, стало быть, вам надоела?

– Там, где вы, Лили, видите целый клубок, я тяну за одну-единственную ниточку. Я лелею амбиции или, если угодно, надежду, когда-нибудь создать аксиоматическую базу метафизики.

– Изучая других?

– Исследовательская работа никогда не пропадает втуне.

Теолониус подскочил на месте и надулся сверх всякой меры:

– Я тоже предлагаю объединять традиционный подход с современной научной теорией. Истина неделима.

Чарльз глотал эти слова как жемчужинки черной икры; гость нес вздор, выдавая его за блюдо в пикантном соусе. Муж прервал его полет, прочитав гостям, и без того пресытившимся как словами, так и спиртным, лекцию по феноменологии. По его словам, философ Гуссерль, его дежурная мания, тоже пребывал в поиске аналитической чистоты мысли. Пытаясь вникнуть в новую навязчивую идею супруга, я тайком пролистала несколько книг этого мыслителя. Мне в жизни не приходилось читать столь заумных текстов, даже эти долбаные математики, и те в переводе на мой родной язык порой выглядели куда доступнее. Господин Гуссерль усердно ошарашивал читателя терминологией более сложной, чем тема, для объяснения которой она применялась. Даже Курт считал его язык слишком сухим. А это уже кое-что!

– Кстати насчет восприятия, господин Гёдель, вы знаете Хаксли? Недавно вышел сборник его эссе под названием «Врата восприятия». Я вам его пришлю.

– Этот заголовок он украл у Уильяма Блейка!

Муж махнул рукой, отгоняя обнаглевшую осу.

– Не перебивайте его, Халбек, пусть говорит! Данная тема представляет для меня интерес.

Теолониус восторженно бросился петь дифирамбы Хаксли и его экспериментам с мескалином, получаемым из эхинокактуса Уильямса. С точки зрения исследований в области восприятия он считал это вещество весьма перспективным. По его убеждению, оно открывало врата в другие измерения. Те самые врата, которые в иных обстоятельствах прятались от нас за завесой разума. Эхинокактусу Вильямса он предпочитал ЛСД, который в те времена был совершенно легальным лекарством. Джессапу хватило деликатности сообщить нам, что от мескалина случается понос. С помощью этого препарата он ставил на пациентах из своего «круга» опыты по экстрасенсорному восприятию. ЛСД позволял ему видеть музыку и слышать цвета. Я спросила себя, не может ли это зелье донести наконец голос жен до их мужей, но обращаться с подобным вопросом к нему не стала. Чарльз жевал одну за другой зубочистки, что-то бормоча себе под нос. Джессап увлеченно пропалывал свои грядки: его волшебный ЛСД отнюдь не был новшеством. Некоторых своих пациентов он лечил психотропными средствами. ЛСД был способен привести к рекреационным изменениям восприятия времени или пространства, но при этом обладал целым рядом побочных эффектов, в том числе приводил к потере аппетита, вызывал опасные галлюцинации и становился причиной психических расстройств, от которых человек мог и не оправиться. Чрезмерно увлекаться им не рекомендовалось: Курт интересовался этим вопросом. Подобное любопытство не внушало мне тревоги – для экспериментов с такими препаратами муж слишком боялся, что его отравят. Симптомы, связанные с приемом ЛСД, я наблюдала и у мужа, только вот вызваны они были привычкой слишком злоупотреблять своим интеллектом.

– Заманчиво.

– Изменить мысль еще не означает ее очистить! Курт, это привело бы вас к токсикомании!

– Я не это имел в виду, Оскар. Да, мне действительно страшно заблудиться в закоулках собственного разума. Я пользуюсь менее «химическими», если можно так выразиться, средствами. Человеческий организм в этом отношении обладает собственными ресурсами. И новую дверь восприятия я пытаюсь открыть, не искажая свои чувства, но абстрагируясь от них.

– В первую очередь следует допустить существование другой, «экстрасенсорной» реальности, выходящей за рамки той, которую воспринимают наши органы чувств!

– Оскар, мы говорили об этом сто раз. Одним из аспектов такой реальности являются математические объекты. Они формируют особую вселенную, для нас практически недоступную.

– Вам повезло, господин Гёдель, для вас этот мир открыт.

– К моему великому сожалению, я могу в него лишь время от времени заглядывать. Порой, когда я работаю, до меня доносятся голоса. Они принадлежат математическим Сущностям. Можно даже сказать… ангелам. Но как только я начинаю о них рассказывать, друзей тут же одолевают подозрительные приступы кашля.

Здесь Курт кривил душой, особенно в отношении Моргенстерна, который всегда демонстрировал безмерное снисхождение к его фантастическим концепциям. Совершенно глухой к порывам мужа, Оскар в его глазах был слепцом, который отрицал существование цветов по той простой причине, что никогда их не видел.

Теолониус сбросил пиджак и нашим взорам открылась его рубашка, под которой явственно проступали мышцы груди. Дамы заулыбались – объективная реальность, которую их собеседник так яростно отрицал, с одной стороны их развеселила, с другой взволновала: он смело решил играть за столом роль этакой паршивой эзотерической овцы и в конечном счете обрел союзника в лице логика, живого воплощения рациональных добродетелей. Меня это почти не удивило: Курт полагал, что догмы разума не дают человеку права что-либо отбрасывать. То, что сегодня кажется абсурдом, завтра вполне может стать истиной.

– Я тоже верю в ангелов. У каждого живого человека есть невидимый, благожелательный спутник.

– Гёдель имеет в виду не букли с арфами, Теолониус. Для него ангелы – это скорее философский принцип.

– Чарльз, вы выхолащиваете мои слова по той простой причине, что они вас пугают! Я чувствую, что за пределами наших чувств существует вселенная! И что наш дух обладает особым «глазом», позволяющим эту вселенную увидеть! Человек наделен чувством, позволяющим ему постичь абстракцию. Оно вполне сравнимо со слухом или обонянием. В противном случае как вы объясните математическую интуицию?

– Вы полагаете, что это реально существующий в нашем теле орган?

– А почему бы и нет? Некоторые философы из числа мистиков считали, что за это отвечает шишковидное тело.

– Индусы полагают, что третий глаз – это глаз Шивы. Инструмент ясновидения. И он же – третий глаз человека будущего, лично я в этом не сомневаюсь. А наше шишковидное тело вполне может оказаться его «дремлющим» придатком.

Халбек, теряя терпение, возразил, что эта железа представляет собой пост управления гормонами, но никак не служит радаром для херувимов. В качестве доказательства были приведены опыты по препарированию живых организмов, которые он проводил во время учебы. Я не очень понимала, как они могут служить залогом истины, но с удовольствием смаковала выпады нашего непредсказуемого дадаиста против всех этих «глупостей на тему третьего глаза». Ричард слишком любил выступать с позиций полемиста, порой даже выступая против убеждений, которые и сам мог разделять. Я всегда с восторгом смотрела, как он, одержимый духом противоречия, вынужденно выступал с консервативных позиций. Теолониус потягивал молочную сыворотку, Курт напоказ массировал живот.

– Кого хоть раз поразила математическая молния, кто хоть раз вкусил общения с ангелами, всегда будет пытаться найти дверь в это королевство. И мне, Халбек, глубоко на плевать на то, что меня будут считать сумасшедшим.

На стол в саду одновременно спустились ангел молчания и демон смущения. Нашим друзьям не нравилось, когда Курт бесстыдно произносил вслух диагноз, который ему за спиной поставило общество. Если он хранил подобные мысли при себе, они оставались лишь причудами, вполне приемлемыми с точки зрения окружающих. Когда озвучивал их в рамках логической личностной конструкции, ярлыка «безумца» еще можно было избежать. Но если сам называл себя сумасшедшим, то прикрыться вежливостью уже не мог никто.

Пенни положил мне на колени свою теплую голову. Я погладила его, тщетно пытаясь придумать, как разрядить обстановку. Китти, тонкая штучка, решила прикинуться наивной простушкой, как и подобает женщине, желающей угомонить слишком разбушевавшиеся умы.

– Из этого утверждения вытекает следствие, повергающее меня в дрожь. Если я поверю в ангелов, мне неизменно придется смириться и с существованием демонов.

– Если верить древним письменам, демоны существуют в великом множестве, в то время как ангелов всего семьдесят два. Моим адским покровителем является младший демон Буер. Он поддерживает всех, кто занимается философией, логикой и изучением свойств лекарственных растений. Младший! Меня это в некотором роде задевает!

– Вы верующий, господин Гёдель?

– Да, я считаю себя монотеистом.

В тот период моей жизни я совсем не была уверена, что религиозные обычаи для меня не важнее самой веры: мне нравилось слушать мессы, совершать пышные обряды и ритуалы. Курт недовольно скривился, увидев, что я установила в глубине сада статую Девы Марии. Тем самым я в протестантской стране выставляла напоказ свои католические корни. Как бы там ни было, но небольшой декоративный предмет поклонения не причинил бы нам зла. Муж довольствовался лишь тем, что по утрам в воскресенье листал Библию, не вставая с постели. Его вера, пожалуй, отличалась большей требовательностью.

– Для современного философа весьма деликатная позиция.

– Все зависит от того, о чем мы говорим – о вере или же о религии. Девяносто процентов нынешних философов полагают, что задача современной философии сводится к тому, чтобы изгнать религию из человеческих умов.

– Курт, я читал, что вы тесно общались с интеллектуалами, входившими в венский «Кружок». Они хотели искоренить субъективность, а может, даже и интуицию. Какая ирония, не так ли? Причем все это на родине психоанализа!

– В «Кружок» входили мои друзья и коллеги, но я никогда не говорил, что был его членом. И не думаю, что таким образом можно умалить значение его деятельности. К тому же я предпочитаю, чтобы вы обращались ко мне «господин Гёдель».

Из-за чрезмерной самоуверенности Теолониус пересек желтую черту. Нелепые теории других не вызывали у мужа аллергии, но на свете существовали две вещи, неизменно загонявшие его в привычную ракушку: фамильярность и мысль о том, что кто-то может интересоваться его жизнью еще до того, как лично с ним встретится.

Оппенгеймер, сонный после сиесты, вновь сел к нам за стол.

– Я не отвергаю идею психоанализа. Но только до тех пор, пока его не пытаются применить ко мне!

– Но ведь в этом нет ничего постыдного. Наш друг Паули уже давно посещает психоаналитика. Скажу больше – в течение долгого времени он состоял в переписке с Юнгом.

Оппенгеймер тщетно похлопал себя по карманам в поисках сигарет. Я протянула ему свои. У Китти они тоже закончились.

– Знаете, Чарльз, я все спрашиваю себя, насколько ваша профессия легитимна с научной точки зрения. В конечном счете пантеон психоаналитиков недалеко ушел от мира ангелов.

Оппи как противник был куда неуступчивее Джессапа; Халбек, пребывавший явно не в лучшем настроении, не рискнул вступить с ним в схватку.

– Вы хотите поговорить о трудах Юнга?

По моему неуверенному виду Чарльз сразу понял, что я в этом деле полный профан, и тут же заделался профессором. Что, в первую очередь, позволило ему не потерять лицо. Он объяснил, что психоаналитик Густав Юнг предположил существование некоего абсолютного знания, состоящего из коллективного бессознательного, образованного архетипами, к которому имеет доступ индивидуальное бессознательное каждого отдельного взятого человека. При этом архетипы представляют собой понятия, общие для культур всех народов и стран. К примеру, такой персонаж, как людоед, встречается как в сказках Андерсена, так и в легендах индейцев или папуасов. По мнению Юнга, существует довольно обширный перечень идей и представлений, универсальный для разных народов и эпох. Этот архаичный суп каждый из нас приправляет своим собственным личным опытом. Я не видела в этом никакой разницы с религией, просто с неба изгоняли ангелов и демонов, а населяли феями и ведьмами. Но если выбирать между «экстрасенсорным» миром, столь дорогим сердцу моего мужа, и тем, в котором правит Пресвятая Богородица, то второй мне в тысячу раз милее. Засушливая пустыня математики никогда не казалась мне веселой, а этот новый мир ничем ее не лучше. Что бы ни говорили все эти милые, слишком образованные господа, их словесная акробатика остается прекрасным предлогом для того, чтобы не сражаться с действительностью.

– Коллективное бессознательное, Бог, концепции… Какая мне разница, как другие определяют мир Идей. Моя цель состоит в том, чтобы приблизиться к нему. Посредством мысли и логических мостиков. Или руководствуясь интуицией. Мое индивидуальное бессознательное указывает путь, максимально наполненный смыслом. Оно исследует широкое поле возможностей и фокусируется на отдельной идее, которую разум изучать отказывается.

– А на какие критерии опирается ваше подсознательное при оценке релевантности той или иной идеи?

– В этом мне приходится полагаться на сферу моей компетентности, господин Джессап. Я чрезвычайно чувствителен к математической элегантности, представляющей собой не что иное, как форму красоты.

– Это понятие слишком субъективное и совершенно недоступное для всех, кто далек от математики.

– Я в этом не уверен, Роберт. В каждом человеке от рождения заложено внутреннее стремление к простоте и совершенству. Это очевидно. И потребность прикоснуться к этой имманентности представляется универсальной.

Теолониус на своем стуле чуть не прыгал от радости.

– Просто чудесно, как все это обретает конкретные черты, не правда ли? Исследование вибрационных полей физическими и духовными дисциплинами, направленное на достижение одной и той же цели. И никаких иерархий между наукой и духовностью! Высшее проявление квантового слияния!

Оппенгеймер раздавил у него перед самым носом окурок.

– Квантовая механика изучает физические явления на атомном и субатомном уровне. На этом точка. Хотя Паули с Юнгом и констатировали наличие определенных соответствий между физикой и психологией, говорить о равенстве двух этих дисциплин им никогда даже в голову не приходило. В большинстве случаев речь шла лишь о семантических мостиках, а не о субстантивных связях. Но я понимаю, что использовать нашу терминологию для того, чтобы производить впечатление на всяких олухов, очень и очень привлекательно.

– Вы подвергаете сомнению принцип синхронистичности?

– Не пытайтесь возводить субъективное явление в ранг постулата, а тем более теоремы. Причинно-следственная связь между двумя явлениями по-прежнему носит случайный характер, даже если специфический резонанс, который она порождает в индивидуальном бессознательном, действительно представляется бесспорным.

– Но ведь этот резонанс является абсолютным доказательством существования имманентности! Потребность отыскать в том или ином событии смысл сама по себе уже подразумевает его наличие. Иначе зачем природа наделила нас способностью задаваться вопросами?

– Термин «абсолютное доказательство» здесь совершенно неуместен. К тому же уточните, что вы имеете в виду – «природу» или же «культуру»? Почему мы не пытаемся найти смысл там, где его нет? Поиск уже не раз заводил человечество в тупик.

– Бог наделил окружающий мир максимумом смысла. Одни и те же события в различных планах обладают разным значением.

– Если вы, Гёдель, будете примешивать в наш спор Бога, то нам больше не о чем говорить!

– Раньше вы выступали с более духовных позиций, Роберт. Куда вы подевали свою «Махабхарату»?

– Порой я питаю недоверие к идеям такого рода, ведь они лежат в основе шарлатанства. Из-за жажды смысла, присущей каждому человеку, некоторые становятся слишком легковерными. С учетом этого от синхронистичности и предполагаемого случая до предсказаний и медиумов всего один шаг…

– Вы считаете меня шарлатаном, господин Оппенгеймер.

– Мне, как и вам, до ярлыков тоже нет никакого дела. В самом лучшем случае вы представляете себе духовную дверь там, где другие ждут простых ответов, упакованных в красивую обертку. Если мне не изменяет память, существует даже соответствующая патология. Апофения. Стремление увидеть структуру или взаимосвязи в данных случайного характера.

Увидев, что другие стали сбывать его товар, Чарльз спрятался за иронией.

– Апофения представляется мне вполне естественной наклонностью. Мы искажаем реальность, чтобы привести ее в соответствие с нашим собственным видением мира. Я знаю одного специалиста в этом вопросе. Это моя жена!

Беата схватила мужа за шею и сделала вид, что собирается его задушить. На какое-то мгновение мне показалось, что в его ответе содержится намек на Курта. Ведь мой супруг в этом вопросе был лучшим из лучших. Он не раз принимался строить при мне замки на песке, смешивая в одну кучу скучную повседневность и великие принципы. А попутно создавал вселенную по своему образу и подобию – могущественную и хрупкую, логичную и абсурдную.

– Пока Беата не прикончила меня, позвольте мне, Роберт, вам возразить. Психоанализ не продает ответов в красивых обертках. Напротив, в ответ на одни вопросы он громоздит множество других!

– Причем не бесплатно, мой дорогой друг. За свои сеансы вы берете хорошие деньги.

Я решила направить беседу в более мирное русло. Первая заповедь званого обеда была давным-давно нарушена: «За столом не говорят ни о деньгах, ни о религии!» Если они начнут судачить о политике, наш маленький праздник наверняка будет испорчен. Я скорчила из себя глуповатую шутницу и предложила им перейти непосредственно к опытам по парапсихологии. Курт на это не обидится, мы с ним часто играли в эти игры. Он говорил, что в далеком будущем люди будут удивляться, что ученым XX века удалось открыть элементарные физические частицы, совершенно не задумываясь о возможности существования элементарных психических факторов. Я никак не могла понять, что он имел в виду, но при этом была очень сильна в телепатии. После тридцати лет совместной жизни с мужчиной умение угадывать его мысли становится рефлексом, обеспечивающим женщине выживание. Ничуть не удивившись, гости, в том числе и наш смуглый гуру, закричали от радости.

– С некоторых пор я увлеклась птармоскопией… Это не что иное, как предсказание будущего по чиханию. В этом деле мне удалось добиться отличных результатов.

Сидевшие за столом засмеялись – я сумела поставить Карла Густава на полку со всякой ерундой, где ему полагалось оставаться до скончания века.

– А как называется гадание, основанное на настроении наших жен?

В этот момент к нам за стол сел Эрих Калер, свежий и бодрый после сиесты.

– Здравый смысл, Ричард, здравый смысл! Я ничего не пропустил?

– Адель, по-моему, звонит телефон.

Я побежала в гостиную и споткнулась о Пенни, задремавшего на крыльце. В утешение мне пришлось его погладить. Какой прекрасный день! Мне было так приятно видеть Курта веселым и красноречивым. Я обернулась, чтобы еще раз увидеть его улыбку.

Я тихо повесила трубку и неподвижно замерла, слушая доносившиеся из сада раскаты радостных голосов, вдыхая последние мгновения счастья.

Когда на пса упала тень ивы, я подошла к Курту и положила ему на плечо руку. Все тут же умолкли. Еще ничего не сказав, я увидела, как по щекам моей подруги Лили покатились две слезинки.

– У Альберта разрыв аневризмы аорты. Его доставили в Принстонскую больницу.