ОН ПРОСЫПАЕТСЯ ОТ ОЩУЩЕНИЯ ДИСКОМФОРТА, которое вызывают у него белые стены. В белых тонах выдержан интерьер не только спальни. Во всех комнатах апартаментов, где его поселили, полы, стены и мебель имеют цвет слоновой кости. Очнувшись от сонного забытья, Скотт долго лежит в кровати неподвижно с открытыми глазами, прислушиваясь к учащенному биению сердца. Ему вдруг приходит в голову мысль – находиться в помещении с белым полом и стенами подобно пребыванию в чистилище. Еще через некоторое время Скотту начинает казаться, что отсутствие в интерьере других цветов, кроме белого, вполне способно свести его с ума. Он ворочается с боку на бок на белой кровати, застеленной белоснежными простынями, и взбивает кулаком подушку в безупречно белой наволочке. В 2:15 он отбрасывает в сторону белое одеяло и спускает ноги на белый пол. Сквозь двойные оконные рамы, выкрашенные белой краской, шум уличного движения почти не слышен. Скотт вспотел, лоб его покрылся испариной, сердце выбивает барабанную дробь.

Он идет в кухню, раздумывая, не сделать ли кофе, но потом отказывается от этого намерения, боясь сбить режим и превратиться в человека, перепутавшего день с ночью и пьющего за завтраком бурбон. Чувствуя жжение в глазах, Скотт бредет в гостиную и выдвигает по очереди все ящики комода. В ванной комнате он обнаруживает шесть футляров с губной помадой, на кухне черный фломастер и две маркера, желтый и розовый, в холодильнике – подвявшую свеклу. Вынув несколько корнеплодов из овощного ящика, он наливает воду в кастрюлю и ставит ее на плиту, чтобы вскипятить.

В это самое время о нем на все лады говорят в теленовостях. Скотту не нужно включать телевизор, чтобы убедиться в этом – он и так знает наверняка. Ничего не поделаешь, он попал в эту молотилку, и теперь ему еще долго будут перемывать косточки. Скотт снова идет в гостиную, разумеется, тоже белую, слыша, как поскрипывают у него под ногами белые, чисто вымытые половицы. Камином явно недавно пользовались, и Скотт, присев на корточки, ощупью находит в топке кусок угля. Он извлекает его с такой осторожностью, словно это алмаз, а не кусочек сгоревшей древесины. На противоположной от камина стене укреплено огромное, от пола до потолка, зеркало. Выпрямившись, Скотт видит в нем свое отражение. Разумеется, это всего лишь совпадение, но на нем белые трусы и футболка. Белый человек с бледным лицом, в белом нижнем белье, в комнате с белыми стенами и полом… Скотт вдруг кажется себе призраком. «Интересно, что более вероятно, – подумал он, – то, что я, оказавшись в океане, проплыл много миль с поврежденным плечом и ребенком на спине, или то, что я утонул в соленых волнах, как моя сестра много лет назад с полными ужаса глазами и судорожно раскрытым ртом исчезла в глубине черных вод озера Мичиган?»

Держа в руке кусок угля, Скотт обходит гостевые апартаменты, зажигая лампы и светильники во всех помещениях. С улицы доносится скрип тормозов подъехавшего к дому мусоровоза, челюсти которого, жужжа и лязгая, начинают пожирать вещи, которые больше никому не понадобятся. Через пару минут квартира залита ярким электрическим светом, и Скотт еще раз медленно обходит ее, впитывая глазами вездесущую, нестерпимую белизну. У него начинает кружиться голова от ощущения, что он попал внутрь белоснежного герметичного кокона.

Все предметы любого другого цвета, кроме белого, лежат на низком кофейном столике в гостиной, за исключением куска угля, который Скотт продолжает держать в руке. Он перекладывает его из левой руки в правую и смотрит на свою испачканную ладонь. Затем с чувством невероятного облегчения прикладывает ее к груди и проводит сверху вниз по белой ткани футболки, оставляя на ней черный след.

«Я жив», – думает Скотт.

Затем он принимается пятнать черным белые стены.

Час спустя он слышит стук в дверь апартаментов, а затем звук поворачивающегося в замочной скважине ключа. Входит Лейла, все еще одетая по-вечернему – в коротком платье и туфлях на высоком каблуке. Она находит Скотта в гостиной. Он занят тем, что раз за разом швыряет в стену свеклу, оставляющую на белой поверхности бордово-лиловые пятна. Его футболка и шорты безнадежно испорчены, но, с точки зрения Скотта-художника, стали гораздо лучше прежнего. Они все в черных и красных разводах. Словно не замечая присутствия Лейлы, Скотт медленно подходит к стене и приседает на корточки. Его ухо улавливает шорох и шаги за спиной, затем Скотт слышит, как Лейла изумленно ахает.

Он, однако, не обращает внимания на эти звуки, потому что главное для него сейчас – его мысли и чувства, воспоминания, бродящие в сознании. Желание выразить все это было настолько нестерпимым, что его, пожалуй, можно сравнить с сильнейшим позывом к мочеиспусканию, которое человек испытывает после долгого путешествия в машине по городским пробкам, торопливого преодоления последних десятков метров от стоянки до двери квартиры, возни с ключами, торопливого расстегивания молнии на брюках. Да, пожалуй, наслаждение, которое в эти моменты испытывает Скотт, можно сравнить с ощущением удовлетворения острой физиологической нужды.

Теперь пространство вокруг Скотта наполнено цветом. С каждым новым штрихом общий замысел картины проступает в его сознании все яснее.

Позади Скотта стоит Лейла, раскрыв рот от изумления. В эту минуту она не в состоянии внятно сказать, какие чувства испытывает. Ей случайно довелось стать свидетелем процесса творчества, причем совершенно неожиданно и для себя, и для художника. Апартаменты, которые являются ее собственностью и интерьер которых она оформляла в соответствии со своими вкусами, превратились в нечто совсем иное. Наклонившись, Лейла расстегивает ремешки на туфлях, снимает их и, держа в руках, подходит к белому дивану, испещренному разноцветными пятнами.

– Я возвращалась с вечеринки, ее устраивал где-то на окраине какой-то тип – из тех, которых невозможно запомнить. И увидела свет. Он горел сразу во всех окнах.

Лейла садится на диван, поджав под себя одну ногу. Скотт проводит рукой по волосам. Кожа на его голове сейчас имеет цвет вареного лобстера. Затем он подходит к кофейному столику и берет помаду.

– Представьте, пятидесятилетний мужчина заявил мне, что хочет понюхать мои трусики, – говорит Лейла. – Нет, не так, погодите. Он хотел, чтобы я сняла трусики и положила их ему в карман. Видите ли, потом, вернувшись домой, он дождется, когда его жена заснет, пойдет в ванную, станет нюхать их и мастурбировать, а потом кончит в раковину.

Встав с дивана, Лейла подходит к бару и наливает себе чего-то в стакан. Скотт, который, похоже, в эту минуту никого и ничего не замечает, открывает футляр с помадой, рисует на стене линию, затем закрывает – оттенок его не устраивает.

– Представьте, как он выпучил глаза, когда я сказала, что трусиков на мне нет, – продолжает Лейла, отхлебывая из стакана и наблюдая за тем, как Скотт пробует помаду оттенка «летний алый». – Вы когда-нибудь задумывались о том, как все было раньше?

– Когда раньше? – спрашивает Скотт, не оборачиваясь.

Лейла ложится на диван.

– Иногда меня беспокоит то, что люди разговаривают со мной, потому что я богата или потому что хотят меня трахнуть.

– Иногда, – говорит Скотт, – люди вполне могут просто пытаться угадать, что вы закажете, аперитив или коктейль.

– Я имею в виду не тех, кто разговаривает со мной по служебной необходимости, а другую ситуацию. Представьте себе вечеринку или деловую встречу. Мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь думал обо мне так: «Вот человек, который может привнести кое-что полезное в общую дискуссию, высказав свое мнение».

Скотт закрывает очередной футляр с губной помадой и отступает на шаг назад, чтобы оценить свою работу.

– Как-то раз, когда мне было семь лет, я убежал из дома, – говорит он. – То есть не то чтобы совсем сбежал, а просто залез на дерево на заднем дворе и затаился. «Я им покажу, они у меня попляшут», – думал я о своих домашних. Не помню, почему это случилось – наверное, за что-то на них обиделся. Мама заметила меня из окна кухни – мальчика, сидящего на ветке с рюкзаком на плечах и с подушкой под мышкой. Я смотрел на нее очень сердито, но она, не обращая на меня внимания, продолжала готовить ужин. Потом я увидел, как все сели за стол и стали есть – мама, папа, моя сестра. «Передай мне, пожалуйста, печенье», – говорили они друг другу. Потом, помыв посуду, стали смотреть телевизор. А я, сидя на дереве, начал мерзнуть.

Скотт на некоторое время умолкает и наносит на стену несколько штрихов углем.

– Вы когда-нибудь пробовали спать на дереве? – спрашивает он немного погодя. – Это очень трудно. Чтобы заснуть на дереве, нужно быть пантерой. Свет в окнах поочередно стал гаснуть. Я забыл захватить с собой еду, и свитер тоже. В общем, еще через некоторое время слез с дерева и пошел домой. Задняя дверь была не заперта. Мама оставила на столе тарелку с едой и записку: «Мороженое в холодильнике». Я поел в темноте, а потом поднялся наверх и лег спать.

– Ну и что?

– Ничего. Просто в моей жизни был такой эпизод.

Скотт чертит углем по стене, изображая тень. Лейла, лежа на боку, поднимает вверх руку и ногу.

– В новостях сказали, что тот мальчик, которого вы спасли, перестал говорить. Вроде бы после авиакатастрофы он не произнес ни слова. Не знаю, откуда телевизионщикам это известно, но так они утверждают.

Скотт потирает лицо, оставляя угольные пятна на виске.

– Когда я пил, – сообщает он, – то болтал без умолку. Трещал без конца. Мне казалось, я говорю то, что люди хотят слышать. Или провоцировал их, дерзил им, считая необходимым высказывать правду в глаза.

– Какой напиток вы предпочитали?

– Виски.

– Это очень по-мужски.

Скотт снимает колпачок с желтого маркера и задумчиво проводит им линию на большом пальце своей левой руки.

– А когда я бросил пить, то перестал и болтать, – продолжает он. – Что, собственно, я мог сказать? Для того чтобы говорить, нужен – не знаю, как это объяснить, – оптимизм, что ли. Я перестал понимать, в чем вообще цель общения. Имеет ли хоть какое-то значение, что именно мы говорим друг другу и для чего это делаем? Вот такие мысли приходили мне в голову.

– У того, о чем вы сейчас говорите, есть название, – замечает Лейла. – Обычно такое состояние называют депрессией.

Скотт откладывает маркер и медленно поворачивается кругом, оценивая сделанное. Теперь, когда комната приобрела цвет, глубину и форму, на него вдруг наваливается страшная усталость. Он замечает, что Лейла сняла платье и лежит на диване совершенно нагая.

– Вижу, вы не шутили насчет белья, – говорит Скотт.

Лейла улыбается:

– Всю ночь я была счастлива, зная, что у меня есть секрет. Все говорили про катастрофу самолета, гадали, из-за чего это произошло. Может, теракт или некая тайная организация начала кампанию под лозунгом «Убей богатенького»? А если какие-нибудь типы из Северной Кореи, чьи деньги отмывал Киплинг, решили расправиться с ним, чтобы он их не сдал? Жаль, что вас там не было. Потом разговор принял другое направление. Все эти набитые деньгами представители элиты стали рассуждать про мальчика – про то, заговорит он когда-нибудь или нет. И про вас тоже.

Лейла пристально смотрит на Скотта. Он идет в кухню и, открыв кран, смывает над раковиной остатки угля и помады со своих рук. Когда он возвращается в гостиную, видит, что диван пуст.

– Я здесь, – доносится голос Лейлы из спальни.

Скотт на минуту задумывается о том, что должно случиться после того, как он присоединится к хозяйке апартаментов, лежащей в постели. И идет в кабинет, где стены все еще остаются белыми. Это вызывает у него неприятное ощущение назавершенности проделанной работы. Поэтому он прижимается торсом, покрытым пятнами угля, помады и свеклы, к штукатурке, оставив на ней отпечаток своего тела. Потом он подходит к столу и снимает телефонную трубку.

– Я вас разбудил? – спрашивает он, когда Элеонора отвечает на его звонок.

– Нет. Мы уже встали. Ребенку приснился кошмар.

Скотт представляет себе, как маленький мальчик беспокойно ворочается в постели.

– А что он сейчас делает?

– Ест овсянку. Я пыталась снова его уложить, но он так и не заснул.

– Я могу с ним поговорить?

Скотт слышит, как Элеонора откладывает трубку. Затем до него доносится приглушенный звук ее голоса – она окликает мальчика. Чувствуя, как на него снова наваливается страшная тяжесть, Скотт, растягивая телефонный провод, ложится на пол. Еще через несколько секунд трубка на другом конце стукается о нечто твердое, а затем Скотт слышит чье-то дыхание.

– Привет, приятель, – произносит Скотт и делает небольшую паузу. – Это Скотт. Похоже, мы с тобой оба сегодня рано проснулись. Говорят, тебе приснился плохой сон?

Скотт слышит, как Лейла в спальне включает телевизор и находит 24-часовой новостной канал. Джей-Джей продолжает молча дышать в микрофон.

– Я тут подумал, заехать ли мне проведать тебя, – предлагает Скотт. – Ты мог бы – я не знаю – показать свою комнату. В городе сейчас жарко. Твоя тетя говорит, что вы живете недалеко от реки. Я бы поучил тебя бросать камни так, чтобы они прыгали по воде, или…

Скотту вдруг приходит в голову, что он сморозил глупость: «давай-ка пойдем с тобой к другой большой воде». Возможно, мальчик всякий раз вздрагивает, нажимая на рычаг унитаза.

– Знаешь, что помогает мне преодолеть страх? – спрашивает Скотт. – Подготовка. Надо просто понять, что нужно делать, и действовать правильно. Например, если на человека нападает медведь, нужно притвориться мертвым. Ты это знал?

Скотт чувствует, как страшная тяжесть давит ему на плечи все сильнее.

– А если лев? – спрашивает мальчик.

– Насчет льва точно не знаю. Но давай сделаем так. Я все выясню и расскажу тебе, когда мы увидимся. Ладно?

Следует долгое молчание.

– Ладно, – тихо произносит ребенок.

Трубку снова берет Элеонора.

– Ничего себе, – удивленно говорит она. – Прямо не знаю, что сказать.

Наступает тишина. Скотт тоже не может подобрать подходящие слова. Тем не менее для него совершенно очевидно: что бы ни утверждали психологи, мальчик будет разговаривать только с ним, и ни с кем другим.

– Я сказал, что навещу его, – говорит наконец Скотт. – Вы не против?

– Что вы, конечно, нет. Он будет… мы будем рады.

Скотт улавливает в ее голосе нотки напряжения.

– А как насчет вашего мужа? – интересуется он.

– Он вообще мало кому радуется.

– А вам?

Снова пауза.

– Иногда.

Еще некоторое время оба, Скотт и Элеонора, молчат. Из спальни, в которой находится Лейла, доносится какой-то звук, похожий на вздох, но Скотт не может определить, издала ли его хозяйка апартаментов или это всего лишь шум телевизора.

– Ладно, – говорит он. – Скоро взойдет солнце. Постарайтесь хоть немного поспать днем.

– Спасибо за звонок, – отвечает Элеонора. – Хорошего вам дня.

Услышав эти слова, Скотт невольно улыбается.

– И вам тоже.

Повесив трубку, Скотт еще некоторое время лежит на полу, борясь со сном, затем, сделав над собой усилие, поднимается на ноги. Он идет на звук телевизора. На ходу снимает с себя футболку, трусы и бросает их на пол. Потом начинает подряд нажимать на все попадающиеся ему по дороге выключатели, гася свет в одной комнате за другой. Затем исчезает в ванной комнате. Когда он появляется оттуда и входит в спальню, Лейла лежит на кровати на боку, чуть приподняв бедро – она прекрасно знает, что в этой позе выглядит весьма соблазнительно, – и с преувеличенным вниманием смотрит на экран. Немного озябший Скотт забирается в постель. Лейла выключает телевизор. Солнце еще только начинает выглядывать из-за горизонта. Скотт ложится головой на подушку. Лейла сначала протягивает к Скотту руки, а потом вся придвигается к нему, ложится поперек его бедер и туловища. Изогнувшись, она находит губами его шею и кладет ладонь ему на грудь. Ее внушительный бюст касается плеча Скотта. Тело у Лейлы упругое и горячее.

– Тебе ведь нравится разговаривать со мной, правда? – обольстительно шепчет она, дыша Скотту в ухо.

Но Скотт не слышит ее – он уже спит.