Всего лишь небольшая полоска весенней степи продолжала сочно зеленеть молодой травой; тут и там среди нее начали распускаться многочисленные бутоны алых диких тюльпанов, словно предвещая близкие реки крови. Полоса чистоты и покоя полтораста шагов в ширину и полверсты длиной. По одну сторону этой полосы темнела широкая лента из десяти тысяч ногайских воинов, пришедших сюда под командой храброго и многоопытного Алимирзы. По другую – плотно сбитая трехтысячная крымская армия калги Эмин-Гирея, закрывающая собой подступ к воротам через Перекоп.

Теплое солнышко поднималось к зениту, наполняя степь блаженной негой, и многие тысячи степняков никак не решались сделать первый шаг к смерти.

– Ал-ла-а!!! Ал-ла-а!!! – прокатился громкий клич по рядам ногайцев, и они тронули пятками коней, вынуждая скакунов медленно двинуться вперед. Луки выскользнули из колчанов в руки, легли на тетивы многие тысячи стрел. – Ал-ла-а!!!

Воздух загудел от бесчисленных темных черточек, что взметнулись ввысь, падая на ряды крымчаков. Заржали от боли лошади, закричали, ругаясь, раненые; кого-то из татар вынесла из строя обезумевшая лошадь, еще кто-то рухнул мертвым под копыта товарищей. Воины калги-султана, в свою очередь, тоже начали стрелять по приближающемуся врагу – но ливень ногайских стрел вышел куда как гуще, и крымчаки не выдержали, сорвались с места, уходя от верной смерти. А поскольку бежать назад было некуда – за их спиной возвышался неодолимый вал, – конная масса двинулась вправо и вперед.

Ногайцы отреагировали мгновенно, двинув на перехват левое крыло своего войска – однако крымчаки не отступили, а наоборот – ускорили скачку, стремительно опустошая колчаны. Когда же до столкновения оставалось всего два десятка шагов – внезапно прянули в стороны, и легкоконные степняки увидели перед собой уже разогнавшуюся во весь опор полусотню закованных в броню всадников в сверкающих стальных, золоченых и вороненых шлемах, с развевающимися за плечами плащами, с круглыми русскими щитами, на которых, однако, были нанесены арабской вязью изречения из Корана.

– Юра, к стремени жмись! – выкрикнул в последний миг непонятную команду воин в вороненом шлеме, и отряд кованой рати стремительно врезался в рыхлую татарскую массу.

Ногайцы поднимали скакунов на дыбы, тянули поводья, пытаясь развернуться – но их не пускали собственные товарищи, напирающие сзади, и несчастным головным нукерам пришлось принять весь напор на себя – тяжелые рогатины пробивали тела, прикрытые лишь ватными халатами, насквозь; на всю длину входили в лошадиные туши, пробивая затем и седло, и всадника, превращали в щепу легкие тополиные щиты, которыми пытались прикрыться степняки. К тому же кованая конница шла плотным строем, стремя к стремени, и на каждого, привыкшего стоять вольготно, ногайского воина пришлось по два, а то и по три крымчака – так что многих врагов тяжелые всадники просто опрокинули грудью крупных холеных коней и стоптали копытами, продолжая на хорошей скорости двигаться вперед.

– Стремя! Стремя держите! – выкрикнул в самый момент сшибки командир отряда, опустил голову и вскинул щит, принимая на него удар копыт поднятого на дыбы степного коня, толкнул вперед рогатину, метясь в нижний край вражеского щита. Бедолага слишком поздно стал менять лук на пику и потому в самый важный миг своей жизни оказался практически безоружен. Острая закаленная рогатина легко прошла сквозь древесину, расщепив доски щита вдоль, впилась степняку в живот – но не слишком глубоко. Бывалый боец успел отдернуть свое копье, не дав ему застрять в плоти и сохранив оружие для новой схватки.

Идущий рядом воин в золоченом шлеме по своему врагу промахнулся, рогатина прошла мимо цели, однако удар конской грудью опрокинул ногайца, и острие копья тут же достало врага, что открылся за ним, войдя в грудь по самые усики.

– Бросай! – выдохнул командир, понимая, что наконечник неминуемо застрянет в ребрах.

Неизвестно, услышал его крымский нукер или догадался сам – но он разжал руку и потянул из ножен саблю.

Навстречу попался какой-то знатный татарин, в расшитом халате и стальной мисюрке на голове, попытался достать старшего пикой. Тот ловко подбил ее вверх, пустив над вороненым шлемом, тут же опустил щит, дробя окантовкой ключицу, колоть рогатиной оказалось несподручно. Прикрылся от летящей издалека пики, рогатиной подбил другую, направленную в товарища, тут же опустил наконечник, направляя степняку в живот. Промахнулся – но воин в золотом шлеме срубил отвлекшегося ногайца саблей. Вороги легли под копыта коней, а впереди открылись другие, уже опустившие пики.

– Ах ты… – Командир наклонился вперед, принимая на щит копье, нацеленное в голову коня, резко ударил в ответ рогатиной, намертво прибивая к седлу ногу противника, отпустил копье и, пролетая мимо, ударил в голову окантовкой щита. Выхватил саблю, пригнулся под очередное копье, сближаясь, рубанул влево, тут же вправо, по нацелившемуся в товарища клинку, снова влево. Еще трое степняков провалились вниз, под копыта несокрушимой полусотни, еще десяток шагов преодолела кованая конница.

Мелькнула пика. Командир быстро повернул тело, позволяя наконечнику со скрежетом скользнуть по нагрудным пластинам бахтерца, ударил щитом под вскинутую руку, ломая ребра, тут же поднял его выше, закрываясь от опасности слева, сам качнулся в другую сторону, подбивая вверх наконечник, нацеленный в грудь воину в золотом шлеме, хлестнул клинком вдоль ратовища, по пальцам, отпрянул обратно, опуская щит и оглядываясь. И тут же его вскинул, принимая в дерево наконечники пики. Острие прошило щит, и воин в вороненом шлеме отпустил спасительный деревянный диск – все равно теперь не удержать! – стремительно выдернул из петли на поясе топорик, перехватил за рукоять и успел рубануть проносящегося мимо ногайца по колену – туловище тот закрыл щитом.

Еще несколько степняков ушли под копыта, еще десяток шагов остался позади. Впереди открылся свет чистой бескрайней степи.

– Иншал-ла!!! – Воин подогнал скакуна шпорами, вскидывая над головой саблю и топорик.

Впереди оставались только самые молодые, неопытные татары, каковых ногайцы прятали за свои спины, и потому командир кованой полусотни без страха налетел грудью на наконечник пики. Резко повернулся, вынуждая скользнуть по броне, щелкнул топориком по вражескому запястью на ратовище, качнулся вправо, ударил топориком в верх татарского щита. Деревянный диск подпрыгнул выше, и сабля тут же рубанула понизу в открывшуюся щель. Ногаец, целившийся в сотоварища воина, согнулся, падая с седла, а опытный боец уже качнулся в другую сторону, цапанул топориком верх вражеского щита слева, дернул к себе, открывая противника, стремительно уколол в горло, отмахнулся от пики татарина за ним, стукнул топором по ноге и… И первым вырвался на степной простор:

– Иншал-ла!!!

Закованная от головы до пят в сталь слитная полусотня прошла через рыхлую массу легкой степной конницы, как горячий нож сквозь масло, и, потеряв всего десять воинов, вырвалась на степной простор за спину ногайской армии. И все бы ничего – но вслед за нею в пробитую брешь широким потоком хлынула и остальная крымская конница, выхлестывая сотня за сотней за крупы всадников Алимирзы, скача вплотную к врагу и почти в упор расстреливая из луков открытые спины вражеских воинов. Тысяча луков, полста стрел в колчане, с расстояния, не допускающего промахов.

Ногайцы видели и осознавали опасность. Однако развернуться верхом в общем строю, пусть даже таком рыхлом, как у степной армии, – не такая простая задача. И потому татары просто шарахнулись от смерти вперед – к валу, благо крымчаков впереди почти не осталось. Быстро и ловко отстреливаясь с седла назад, ногайцы подкатились почти к самым воротам и… И тут со стен в густую толпу жахнул слитный картечный залп, выкосивший разом почти половину и без того поредевшей армии Алимирзы. Османские пушкари, охраняющие Перекопский вал, хорошо знали свое дело, и ни один вылетевший из стволов камень не прошел мимо цели.

Несчастные взвыли от ужаса, шарахнулись в стороны, заметались, пытаясь развернуться – а по ним стреляли и стреляли турецкие пищали и гаковницы.

На залитом кровью, усыпанном телами и лошадиными тушами предполье наконец-то стало достаточно просторно, чтобы выжившие ногайцы развернулись, кинулись прочь – но это была уже не армия, а толпа, в который каждый дрался только за себя, за свою жизнь. Встречала же беглецов на пики вполне еще бодрая армия калги Эмин-Гирея.

Это была уже не битва. Это была резня…

Слуги накрыли дастархан для знатных крымчаков прямо на месте недавней битвы. Даже не дастархан – просто бросили на затоптанную траву ковры, на которые выставили кувшины с кумысом и пиалы да разное угощение: блюда с сухофруктами, с копченой рыбой и вяленым мясом. Во главе этого импровизированного стола сидел молодой калга Эмин-Гирей – круглолицый гладкокожий розовощекий татарин неполных тридцати лет, чем-то напоминающий китайскую фарфоровую игрушку: чистенькую, глянцевую, с аккуратно нарисованными тонкими черными бровями и такой же узкой короткой бородкой, в бело-зеленой чалме и крытом шелком халате такой же расцветки. Рядом с сыном крымского хана Сахиб-Гирея, на воткнутом в землю копье, покачивалась голова Алимирзы, смотревшая на победителей тусклыми глазами. Тело предводителя ногайцев нашли на поле боя порванным картечью, однако голова уцелела. Так что Эмин-Гирею имелось что отвезти отцу в доказательство успеха.

– Аллах, да святится имя его, милостив к нам, други! – поднял пиалу калга-султан. – Он даровал великую победу мечам нашим, и участием в сей битве каждый из вас сможет гордиться пред детьми своими и родичами! Восславим Всевышнего, братья!

Татары выпили, слуги торопливо наполнили пиалу Эмин-Гирея снова. Татарин, переведя дух, скользнул глазами по рядам гостей, указал рукой на двух нукеров в сверкающих доспехах:

– Ты великий воин, Бек-Булат! Прими мое восхищение. Нельзя не признать, ты не зря носишь такое прозвище. И твой сын ничуть не уступает тебе доблестью!

– Милостью Всевышнего, да будет благословенно имя его, – прижал ладонь к груди старик с такой же узкой, как у ханского сына, но совершенно седой бородкой, – мы рады сражаться во славу Крымского ханства. Но наш успех не был бы полным без помощи умелого Бека-Рустама, что до последнего мига прятал от ногайцев мою полусотню за спинами своих нукеров.

– Бек-Булат скромничает, – улыбнулся старик, сидевший возле него по левую руку. – Именно его хитрость и его нукеры, хорошо обученные и вооруженные, принесли нам удачу! Что проку от моего умения, кабы у нас не имелось достаточно одетых в железо воинов?

– И османских пушек на стенах, калги-султан, послушных твоей воле, – поклонился ханскому сыну Бек-Булат.

Эмин-Гирей довольно рассмеялся, отводя руку с пиалой за новой порцией кумыса.

– Довольно, беки! Зело наслышан я о старой вашей дружбе, можете друг друга не хвалить. Ценю! И потому хочу спросить, доблестные воины: зачем вам киснуть в соленых болотах Сиваша? Переезжайте в Бахчисарай! Мой отец и я по достоинству оценим вашу храбрость и ратную мудрость. Вам надлежит сидеть на дворцовых дуванах, купаться в подарках и уважении и служить там аталыками, воспитателями султанов!

– Это великая честь, калги-султан, клянусь могилами предков! – прижал ладонь к груди и слегка поклонился Бек-Булат. – Двадцать лет назад я бы без колебаний отдал руку за такое приглашение! Но ныне, храбрый Эмин-Гирей, я слишком стар и немощен для долгих походов и мудрых советов. Мы, старики, ныне больше о болячках своих речи ведем, нежели о победах ратных. Тягость от меня выйдет, калги-султан, а не польза. Боюсь разочаровать твои ожидания.

– Я видел тебя на поле брани, Бек-Булат, – недовольно поджал губы ханский сын. – Не всякий зрелый нукер сравнится с тобой в ловкости и силе. Ты наговариваешь на себя, старик!

– Так ведь сие рядом с домом, храбрый Эмин-Гирей, и в краткой сшибке, – развел руками старик. – И с милостью Аллаха, да святится имя его! Дальний поход и долгая битва мне уже в тягость.

– Пусть будет так, – смирился победитель. – А что ты скажешь, сын Булат? Готов ли ты пойти ко мне на службу?

Бек-Булат отвел руку назад и незаметно сжал локоть юного воина.

– Это великая честь, калги-султан! – приподнявшись, поклонился Эмин-Гирею молодой нукер. – Однако дозволь сперва навестить свой дом. Нас изрядно потрепали в этой сече. Надобно наградить детей погибших, проверить и обновить снаряжение, лошадей, распорядиться по хозяйству. Отец стар и уже давно переложил сии хлопоты на меня.

– Вижу, ты уже сейчас достоин звания алатыка, сын Булат, – рассмеялся ханский сын. – Воин не токмо храбрый, но и хозяйственный. Хорошо, я подожду! И ты получишь награду, дабы быстрее управиться с сими хлопотами. Восславим Всевышнего, други, что дарует Крыму столь славных воинов!

Калги-султан поднял пиалу, а затем решительно ее осушил.

Пир продолжался до поздних сумерек – пока уставший калги-султан не отправился отдыхать. После сего разошлись к своим нукерам и остальные беки, беи и мурзы.

Отряды Бек-Булата и Бек-Рустама стояли, понятно, рядом. И потому, отдав распоряжения о сборах, они сели бок о бок возле общего скромного костерка, вытянув к нему руки.

– Что же ты не приезжал раньше, брат мой Кудеяр? – посетовал Рустам. – Лет этак на двадцать, а лучше на тридцать до того? Сидели бы мы сейчас не на вытертой кошме в мокрой степи, а на подушках пуховых в огромном дворце, да у стола с виноградом и раками, а пред нами танцевали бы юные голопузые красавицы.

– Перестань, дружище, – усмехнулся Бек-Булат. – Разве мы прожили плохую жизнь? Разве мы не прошли эту землю от края и до края? Разве не победили во всех своих битвах? Разве не вырастили прекрасных сыновей?

– Как сказать, Кудеяр? – почесал в затылке татарин. – Осталась на моей памяти одна сшибка, в которой не повезло. А тебе вроде как некому оказалось родить сына?

Рустам вопросительно посмотрел на друга.

– Да, некому, – спохватившись, кивнул бывший боярский сын. – Не повезло. Давай укладываться. Завтра рано вставать.

Это оказалось не просто словами. Нукеры беков Булата и Рустама поднялись первыми, еще до рассвета. Даже не завтракая, они наскоро увязали вещи, навьючили лошадей и первыми ушли из еще спящего лагеря. Кудеяр очень не хотел попадаться на глаза сыну крымского хана – дабы тот опять не завел разговор о службе.

Вскоре после полудня, миновав местный водопой и пройдя за него с десяток верст, друзья обнялись, и два отряда разошлись в стороны, каждый к своему кочевью.

И только здесь Георгий, которого все знакомые татары называли не иначе, как сын Булат, наконец спросил:

– Почему ты не желаешь, чтобы я принял приглашение калги-султана, дядюшка? Он обещает высокое звание, много серебра, почет и уважение, славу, дворцы! Мне уже двадцать лет. Я хочу занять место, достойное знаменитого воина!

Кудеяр оглянулся на скачущих позади нукеров, ткнул пятками коня, заставляя его ускорить шаг, и понизил голос:

– Разве ты забыл, кто ты таков, мой мальчик? Ты сын Великого князя Василия и великой княгини Соломеи, законный наследник русского престола! Не было такого отродясь на памяти русской, чтобы правители московские татарам служили! Это татары завсегда у державы нашей на посылках. Что царь крымский, что казанский, что сарайский не раз под руку Великих князей вставали. Но чтобы князья московские басурманину поклонились – никогда! Невместно сие и недопустимо! Коли на унижение такое согласишься, всех предков своих опозоришь! И потомкам пятно несмываемое: коли предок под калги-султаном ходил, то и им такое же место полагается!

– А вчера мы разве им не служили? – нахмурился молодой голубоглазый воин.

– Не ты, я служил! – вскинул указательный палец Кудеяр. – Я же, милостью Аллаха, да будет благословенно его имя, всего лишь боярский сын. Мне под крымским ханом ходить не позор. Да и не служил я Гирею, коли разобраться. По зову его пришел вместе с соседями землю свою от чужаков защитить. Защитил – и видишь вот, по желанию своему ухожу. Мог не приходить. Разве это служба? Считай, в союзе я с крымчаками был, а не в подчинении. Но вот если ты во дворце сидеть станешь, приказы и поручения исполнять и плату за сие получать, кланяться и руку целовать – это уже служба. Это означает, что ты власть крымскую над собой, Рюриковичем, признал. Для тебя так поступить – значит весь род свой, всю землю предать. Ты не то что за серебро, ты скорее с голоду умереть обязан, нежели кусок хлеба у кого выслужить! Только меч твой кормилец, да земля и люди, что тебе принадлежат. Иначе – бесчестье!

– Коли я наследник русского престола, дядюшка, что мы делаем здесь, в крымских степях?! – спросил сын Булат. – Нужно ехать в Москву и садиться на трон!

– Кабы это было так просто… – вздохнул старый Кудеяр. – Мало иметь право, мой мальчик. Нужно иметь силу, дабы право сие утвердить.

– Но ведь я законный наследник, ты сам говоришь!

– Ох, Юра, – покачал головой Бек-Булат. – Иногда ты бываешь так наивен… Давай я приведу тебе простой пример. Видишь во-он тот стебель ковыля? – натянув поводья, старик указал плетью на заросли в низинке. – Прикажи ему наклониться!

– Это как? – растерялся молодой воин.

– Когда мы приехали сюда пятнадцать лет назад, Юра, я купил дом и сад в Джанкое, соляной прииск и вот эту землю. Она принадлежит тебе. И этот стебель тоже. Прикажи!

– Но-о…

– Не слушается? – не без ехидства спросил Кудеяр. – Вот так везде. Мало иметь право. Нужно иметь возможность. Нукеры за нашими спинами слушаются нас потому, что мы даем им оружие, броню и землю для выпасов. И награждаем добычей из набегов. Слуги в саду и на подворье слушаются потому, что боятся наказания. Травинку ты тоже можешь принудить к повиновению, послав к ней верного нукера. Но как ты приведешь к повиновению величайшую державу ойкумены? Тебе нечем награждать достойных, и ты не в силах наказать отступников. Кто станет тебя слушать?

– Надо было остаться в Москве… – вздохнул сын Булат.

– Пятнадцать лет назад Елена Глинская смогла найти себе опору, наградить преданных и разогнать недовольных, – размеренно поведал старик. – Она смогла взять единоличную власть. И с этого мига твое право на престол стало твоим приговором. Ведь у Елены имелось двое своих сыновей. И она желала передать державу именно им. Именно тогда Великая княгиня Соломея и попросила меня увезти своего ребенка на самый дальний край света, где его не сыскали бы подлые убийцы литовки. Как видишь, право на власть и сама власть – это далеко не одно и то же. Власть и смерть гуляют рука об руку. Еще неизвестно, что ты вытянешь, когда решишься сделать выбор.

– Глинская давно мертва, дядюшка! – Георгий слышал эту историю уже много раз и не стал задавать вопросов. – Может, пора вернуться?

– Ты помнишь, чему я тебя учил, мой мальчик? – Старик и молодой воин стремя к стремени вернулись во главу походной колонны. – Атаковать нужно там, где тебя не ждут, и тогда, когда не ждут. И всегда проявлять терпение: уметь дожидаться, пока не появится сей удачный миг. Не спеши. Открыться сейчас, приехать на Русь без опоры и плана возвращения в Кремль – глупо и бесполезно. Зачем отдаваться на милость Ивану и своре его бояр? Подождем. Рано или поздно шанс появится. Вот тогда мы в Москву и ворвемся!

– А если не появится?

– Появится, – кивнул Кудеяр. – Обязательно появится. Ты знаешь, мой мальчик, что когда-то очень давно я тоже возжелал невозможного. Я полюбил ту, даже прикоснуться к которой мог только благодаря чуду. Не веря в чудо, я стал искать смерти. Но Всевышний сохранил мне жизнь и одарил терпением. И знаешь, – слабо улыбнулся старик, – чудо все-таки свершилось.

– Сколько же ты ждал его, дядюшка? – повернул голову сын Булат.

– Примерно половину жизни, – пожал плечами Кудеяр.

– Но я не хочу ждать половину жизни! – возмущенно выкрикнул молодой воин. – Надо что-то делать сейчас!

– Ты наследник русского престола! – рассмеялся Бек-Булат. – Кто сказал, что это легко?

Георгий недовольно мотнул головой. Кудеяр положил руку ему на плечо:

– Не горячись. Не делай глупостей, сжигая свои шансы впустую. Лучше тренируйся и учись, дабы в нужный миг оказаться готовым к походам и битвам. Может статься, именно сейчас, в эти самые дни, на Руси что-то меняется, открывая тебе путь к трону и власти. Терпение, мой мальчик. Терпение и готовность.