Курительная была выстлана коврами, густо засыпана подушками, обита кошмой. Через распахнутое окно сюда доносилось пение птиц, порывами задувал свежий ветерок. Саин-Булат возлежал возле подоконника, завернувшись в крытый атласом халат, в бирюзовой чалме с изумрудом на лбу и посасывал мундштук, вырезанный из слоновой кости. Мерно булькал кальян, струился к потолку сладковатый сизый дымок.

Напротив, с другим мундштуком в руках, сидел худощавый престарелый Игезбай, с покрытым морщинами лицом, тоже в халате и в чалме – но из обычного серого полотна.

Игезбай, верный соратник Бек-Булата, состоял при касимовском царе калги-султаном, однако в походы по старости не ходил. Ветхий слуга приглядывал за порядком в городе, когда Саин-Булат отъезжал по делам, следил за арсеналом и погребами и вел с господином умные беседы, если тому становилось скучно и одиноко.

– …жизнь есть высшее чудо, дарованное нам Аллахом, мой мальчик, – сонно бубнил старик, продолжая уже давно потерянную мысль, – и потому не может считаться мусульманином воин, ищущий в бою смерти! Самоубийство есть грех ужасающий и непростительный, нарушающий каноны веры. Если ты смертник, то это все, это измена богу, это есть отречение от веры, от Аллаха, это ад и язычество. Смертник не может быть мусульманином. Смерть во имя джихада благородна, но мусульманин не должен искать смерти. Он должен искать победы! Смерть не способна искупить позора, мой мальчик. Позор можно искупить токмо победой. А искать смерти в походе нельзя. Это противно истинной вере…

Саин-Булат, опустив веки, согласно кивал сей проповеди, но не отвечал. Может статься – даже и не слышал всего того, о чем сказывал многоопытный Игезбай.

Отворилась дверь, в курительную заглянул одетый в синюю атласную рубаху и красные свободные шаровары молодой слуга, почтительно поклонился:

– Прости за беспокойство, великий хан, к тебе гостья.

– Не хочу никого видеть, Ильгам! – отмахнулся касимовский царь.

– Меня послал Яштиряк, великий хан. Он сказал, ты будешь рад.

– Яштиряк? – Саин-Булат заколебался. Верный и преданный слуга не стал бы тревожить господина просто так. Мальчишка, подобранный много лет назад на здешних улицах и возмужавший рядом с ним в походах, еще никогда своего господина не подводил. Правитель города отложил мундштук и поднялся: – Будь по-вашему. Веди.

Вслед за Ильгамом Саин-Булат прошел сквозь череду светелок, спустился вниз, повернул к дровяному крыльцу, вышел на внутренний дворик, засыпанный щепой от колотых дров. Но сейчас здесь никто не работал, и во всем дворе стояла одна только женщина в собольем плаще и повязанном поверх бобровой шапки пуховом платке. Гостья оглянулась на шум шагов, сверкнули голубые глаза – и татарский хан замер, словно пронзенный каленой османской стрелой.

– Ты на ногах? – выдохнула она.

– Это ты или видение? – медленно приблизился к женщине Саин-Булат.

– Прошла молва, разбили тебя возле замка Лоде, любый… – облизнула пересохшие губы княгиня. – Говорят, старосты обозные вернулись, тебя же, ранненого тяжко, татары в Касимов увезли.

– Цел я, ненаглядная моя, – покачал головой Саин-Булат. – От позора лютого сюда убежал.

– Цел? – слабо улыбнулась Анастасия Черкасская, провела ладонью по щеке воина. – Ну и слава богу. А то я от известия сего сама чуть не умерла…

Женщина прильнула к нему в коротком жарком поцелуе, тут же отодвинулась:

– Прощай! – И торопливо убежала, выскочив на улицу через калитку дровяных ворот.

Касимовский царь остался стоять в одиночестве, растерянно оглядывая опустевший двор. Ему хотелось смеяться и плакать, хотелось бежать и плясать, но еще сильнее – просто устоять на совершенно непослушных, слабых ногах.

– Ильгам! – крикнул он.

– Да, великий хан?! – выскочил во двор слуга.

– Хватит с меня кальяна, Ильгам. Проводи меня в опочивальню. Мне нужно поспать.

Новое утро касимовский царь встретил уже бодрым и крепким человеком, ясно мыслящим и твердо стоящим на ногах. Однако в его памяти все еще осталось воспоминание о случившемся вчера видении. И потому еще прежде намаза он потребовал к себе главного слугу.

– Яштиряк. – Саин-Булат взял молодого нукера за плечо. – Яштиряк, скажи… У меня вчера были гости?

– Она просила… – совсем негромко, почти шепотом ответил слуга. – Чтобы никто не видел, не знал. Я помню… Помню вас тогда, зимой… Я рискнул побеспокоить тебя, великий хан.

– Иншал-ла!!! – взвыл Саин-Булат и с силой ударил кулаком в стену. – Проклятый кальян! Проклятый гашиш! Выходит, это было не видение?! А я…

Касимовский царь схватил слугу за плечи, прижал к двери:

– Где она?! Где остановилась?!

– Меня служанка из дома вызвала, – мотнул головой Яштиряк. – Я ее знаю, девку сию, по усадьбе в Бобриках. Синява именем, в Анастасии Черкасской души не чает. Полагал, письмо. Вышел, а в возке была княгиня. Я ее через дровяные ворота провел, а Ильгама…

– Где она?! – зарычал Саин-Булат, не дав слуге договорить.

– Вестимо, уехала сразу, как…

– Куда?!

Молодой нукер в ответ только сглотнул.

– Так… – взяв себя в руки, татарский хан отпустил слугу и сделал шаг назад. – Яштиряк, ты видел возок, сможешь его описать. Как бы княгиня ни таилась, возка не спрячешь. Пусти людей по постоялым дворам, по улицам, в дома богатые загляни, стражу вчерашнюю расспроси. Найдите ее, она должна пребывать где-то неподалеку! Давай, давай, Яштиряк, волей моей повелевай! Бегом!

Саин-Булат вытолкал слугу за дверь и вскинул пальцы к вискам.

Его бросило в жар, а сердце колотилось так, словно он снова мчался в атаку на черные стволы аркебузиров.

Хотя нет – подобного смятения Саин-Булат не испытывал ни при одной атаке.

– Проклятый гашиш!

Анастасия была здесь – а он упустил ее, не принял, не поверил своим глазам!

И что теперь?

Татарский хан вспомнил последнее письмо любимой – и скрипнул от ярости зубами. Княгиня испугалась за него, поверила слухам о ране – и выдала себя, приехала проведать! После такого женщине будет трудно отрицать их знакомство и близкие отношения с Саин-Беком. Правда, Анастасия явно попыталась сохранить свою поездку в тайне. Но вот насколько успешно? Княгиня – не дворовая девка, ей трудно незаметно исчезнуть на несколько недель.

И почему она сказала: «Прощай»? Анастасия что, больше не надеется встретиться даже случайно? А вдруг ради поездки сюда княгиня решила принять постриг? Увидела, убедилась, что он цел, а теперь направляется в какой-то монастырь? Тогда это действительно будет навсегда!

– Проклятый гашиш! – Саин-Булат снова ударил стену кулаком.

Ему хотелось что-то делать: скакать, догонять, добиваться! Но приходилось ждать. Ждать, ждать, ждать – в надежде на то, что умчавшиеся нукеры не ошибутся, узнают, не пропустят нужный возок и что женщина вообще все еще находится в городе.

– Только бы найти ее… – склонив голову перед окном, омыл ладонями лицо татарский хан. – Молю тебя, о Всевышний, только бы найти!

Но время шло, час за часом исчезал в небытие, а никаких вестей не приходило. И только вечером Яштиряк осторожно прокрался в покои касимовского царя и встал у дверей, опасаясь приближаться к правителю. Это означало, что вести недобрые.

– Говори! Я тебя прощаю. Но дай мне хоть какой-то ответ!

– Стража приречных ворот запомнила возок, великий хан, – склонил голову слуга. – Большой, тяжелый, запряжен шестеркой цугом. Два кучера, три женщины внутри.

– Уверен? – шагнул к нему Саин-Булат.

– Княжеский возок приметен, трудно перепутать. Не каждый месяц похожие в Касимове появля…

– Где она, Яштиряк?! – зарычал правитель.

– Еще вчера через приречные ворота уехала…

– Седлать лошадей! – кинулся к дверям покоев касимовский царь.

– Не нужно, прошу тебя, господин! – сложил ладони на груди преданный слуга. – Скоро ночь, великий хан. Токмо ноги лошадям переломаем. С рассветом и с заводными гнаться надобно. На перекладных до сумерек перехватим.

– Ты мне перечишь, Яштиряк?! – сухим голосом вопросил Саин-Булат.

– Не случилось бы беды, великий хан. Княгиня остановится на ночлег – проскочим мимо. Что тогда? Вовек ужо не нагоним. Об исполнении желания твоего забочусь. Дабы не разминуться с княгиней, скакать нужно на рассвете.

– Опять ждать?! – скрипнул зубами Саин-Булат. Однако опытный воин понимал, что от ночной скачки много проку действительно не будет, и потому смирился с неизбежным, махнул рукой: – Ладно, будь по-твоему, Яштиряк. Вели приготовить лошадей к утру. Ныне не война, за ночь никуда не сбегут.

Тринадцатого мая, с первыми солнечными лучами, из ворот Касимова вылетела на рысях кавалькада из полутора десятков всадников, каждый из которых вел с собою двух оседланных заводных коней. Обгоняя возки и обычных всадников, татарский хан и его свита стремительно неслись по дороге, не жалея скакунов. Когда часа через два те стали хрипеть и ронять пену – пересели в седла свежих, бежавших налегке коней и дали шпоры. Спустя два часа – снова поменяли. А еще через два часа отдышались скакуны первой смены.

С двумя переменами путники летели как птицы, одолевая почти десять верст каждый час, за два часа оставляя позади дневной переход обычного обоза. Княгиня обгоняла татар самое большее на два дня, и уже к полудню Саин-Булат полагал увидеть ее впереди. Однако час проходил за часом, кони хрипели, исходя пеной, но на тянущемся вдоль пограничной реки тракте встречались только крестьянские возки и кибитки торговцев.

– Проклятье! Она что, тоже во весь опор гонит?! – отмахав почти сотню верст, татарский хан все-таки перешел на широкий походный шаг, опасаясь загнать лошадей. Ибо оставшись пешим, он точно никого и никогда догнать не сможет.

– Скоро вечер, великий хан! – достаточно громко напомнил Савад-бек.

– Остановимся в ближайшем постоялом дворе, – ответил касимовский царь. – Хоть с едой и ночлегом хлопот не будет. А там посмотрим. Утро вечера мудренее.

– Дозволь спросить, великий хан… – после некоторой заминки спросил сотник. – Куда мы летим с таким поспешанием?

Саин-Булат мысленно выругался. Кинувшись в погоню с излишней торопливостью, татарский хан как-то не помыслил о том, что его обычная свита даже не подозревает об отношениях своего господина с некой княжеской вдовой. Касимовский царь привык к своим сотникам, ближним помощникам, слугам, как человек привыкает к любимой одежде или обуви, даже не замечая их присутствия на теле. Также Саин-Булат не замечал постоянно находящейся вблизи свиты. И из города он выехал, понятно, вместе с нею. Теперь уже не отошлешь – странным покажется. Интерес слуги проявят, любопытство. Али беспокойство и преданность, желание проследить и защитить господина от неведомых опасностей. Так или иначе – истина всплывет. Ведь о прошлом разе он у княгини с несколькими нукерами гостевал и особенно не таился, секрета сохранить не требовал. Их спросят – расскажут все без утайки. Получается, Саин-Булат невольно выдал их с Анастасией связь еще нескольким людям! Людям близким и не болтливым. Но все-таки – выдал.

– У меня важное дело к княгине Черкасской возникло, мой верный Савад-бек, – лаконично ответил татарский хан. – Мы поспешаем к ней.

И потому с рассветом нового дня, выехав из постоялого двора, кавалькада поскакала дальше на закат.

Саин-Булат хорошо понимал, что впереди он своей княгини скорее всего не настигнет. Что татары либо обогнали заветный возок еще вчера, либо тот вовсе отвернул на иную дорогу. Однако воину хотелось определенности. Хотелось знать, что происходит и какие у княгини Анастасии замыслы. А где проще всего найти ответы, как не в доме своей возлюбленной? Дождаться путницы возле ее родного порога тоже куда проще, нежели искать в бесконечной паутине длинных русских дорог. Тем паче что за вчерашний день долгой безумной гонки Саин-Булат уже оставил позади больше трети пути. Продолжения подобной гонки скакуны, понятно, не выдержат. Однако даже обычным походным шагом при двух заводных путь до Бобриков займет не больше четырех дней. Так какой смысл поворачивать?

Владения княгини Мстиславской-Черкасской переполнялись трудами и хлопотами. После полного истребления в прошлом году османского воинства никто из пахарей, ремесленников и промысловиков более не боялся разбойничьих набегов из Дикого поля, а потому смерды распахивали ранее нетронутые черноземные заречные луга, ставили мельницы на безопасных отныне реках, рубили новые заимки и целые хутора. В сравнении со всей этой суетой усадьба Бобрики на первый взгляд показалась заброшенной: запертые ворота, пустые стены, закрытые ставни, ни конского ржания, ни коровьего мычания изнутри.

Яштиряк спешился у самых створок, застучал кулаком в калитку:

– Эй, есть кто живой?! Отворяй ворота! Сам великий хан, царь касимовский вас визитом своим почтил!

Смотровое окошко отворилось почти сразу – привратник сидел на месте. Бледный глаз с седыми ресницами скользнул по приезжим, моргнул. Слуга испуганно ойкнул, и окошко громко захлопнулось.

– Узнали! – оглянулся на хозяина нукер.

Саин-Булат согласно кивнул, спешился, ласково погладил по морде измученную долгими переходами кобылку:

– Все, милая, все, прискакали. Ныне отдохнешь.

Вслед за повелителем спустились из седел и остальные татары, ослабили скакунам подпруги, выжидающе поглядывая на усадьбу. Однако она оставалась тихой и унылой.

– Да что они там, заснули?! – где-то через четверть часа не выдержал Яштиряк, шагнул к калитке, однако постучать не успел. Грохнул на воротах затвор, поползли в сторону створки, и к гостям величаво выбрались, опираясь на резные посохи, трое седобородых и пожилых, если не сказать дряхлых, бояр в тяжелых шубах и высоких шапках. Вестимо, все потраченное гостями время они наряжались согласно торжеству момента и своему достоинству.

– Приветствуем тебя на пороге дома госпожи нашей, княгини Анастасии Ивановны, могучий царь касимовский Саин, сын Бека-Булата! Прими наше почтение и уважение! – низко поклонились все трое.

– Бек-Булат не отец мой, а воспитатель, – поправил их татарский хан.

– Прощения просим, что не зовем в дом столь дорогого гостя, однако ныне в нем пустота и запустение. Весна сейчас. Все люди, к работе годные, в полях. Знамо, день весенний опосля целый год кормит. Упустишь – не воротится. Да и невместно нам, слугам простым, без хозяйки гостей в хоромах ее принимать.

– Жаль, не довелось застать княгиню Анастасию. Давно уж не слышал о ней ничего. Не встречаемся мы с ней, писем друг другу не пишем и вовсе весточками никакими не обмениваемся, – громко ответил Саин-Булат, дабы отвести от женщины возможные подозрения, и тут же спросил: – Так где же она ныне пребывает?

– Полагаю, великой тайны мы не раскроем, – степенно ответил средний, худенький боярин, – коли скажем, что в Архангельский монастырь княгиня Черкасская убыла.

– Как?! Зачем?! – Саин-Булата словно окатило ушатом ледяной воды. – Иншал-ла! Куда?!

– Кто мы такие, ничтожные слуги княжеские, чтобы госпоже вопросы такие задавать? – развел руками боярин. – Коли захотела в монастырь, значит, захотела. Она свою волю объявила, мы ее приняли.

– Какой монастырь?! Где? – повысил голос татарский хан.

– От Твери неподалеку князья Мстиславские землями издревле владеют, – вступил в разговор левый старик с большим рыхлым носом и розовыми обвисшими щеками. – Средь прочих деревня Кушалино, что в полудне пути от Бежецка, им принадлежит. Тамо монастырь свой володетели как-то возжелали основать. Знамо, к нему княгиня Анастасия в стремлениях своих духовных и приглядывается…

– По коням!!! – не стал дослушивать Саин-Булат, взметнулся в седло и послал кобылу в стремительную рысь.

Мысль о том, что где-то там, в сотне верст за Москвой, его Анастасия, может статься, прямо сейчас принимает постриг, уходит из мира, что больше уже никогда в жизни он не обнимет княгиню, не сможет ее поцеловать… Да что поцеловать – даже прикоснуться! Эта мысль едва не лишала воина рассудка. И он гнал, гнал, гнал несчастных лошадей по полям и перелескам, не давая роздыху ни себе, ни своей свите.

Уже через одиннадцать дней покрытый пылью, усталый татарский отряд на измученных лошадях въехал в Кушалино, с некоторым удивлением осматривая здешние владения князей Мстиславских.

Пять широко раскиданных тут и там дворов с избами-пятистенками да старыми дворовыми пристройками; с грядками, не столько огороженными, сколько отмеченными жердяными изгородями. Архангельский монастырь, срубленный на взгорке над речной излучиной, имел почерневшие от времени стены церкви, местами повалившийся тын и две жилые избы, да большой амбар за ними. Храм отнюдь не сиял на солнце позолотой, а был покрыт обычной осиновой дранкой, ворота же во двор и вовсе отсутствовали напрочь. В общем, не похожа была здешняя обитель на княжеское святилище. Совершенно не походила! Единственное, что вид отсель открывался великолепный. Со всех сторон, насколько хватало глаз, зеленели всходами распаханные поля, цвели желтыми, синими, красными и оранжевыми бутонами луга, а также еще не успели сбросить розовые и белые бутоны многие яблоневые и вишневые сады. Однако в садовой красоте не заночуешь, от непогоды не укроешься, да и могилу с надгробием достойным в ней не сделаешь. Помолиться разве хорошо – да и то не во всякий день.

– Нешто обманули бояре? – усомнился Савад-бек. – Ложный путь указали?

– Я проведаю, великий хан, – спешился Яштиряк, кинул поводья совсем юному нукеру и отправился в монастырь.

Дожидаясь его возвращения, касимовский царь тронул пятками коня, проехал по селению от двора до двора, встречаемый кое-где лаем собак. В остальном же везде стояла тишина.

«Весенний день целый год кормит», – вспомнил Саин-Булат. Вестимо, в деревне ныне все от мала до велика на полевых работах заняты. Сильные пашут, слабые сеют, малые с родителями. Скот на выпасе. Сено не тратить – тоже подспорье. Так что раньше темноты местных искать бесполезно.

Касимовский царь спешился у колодца. Тут же подскочил юный слуга, достал воду, поставил ведро на край сруба. Саин-Булат напился. Вслед за ним утолили жажду его спутники. Лошадей пока к воде не пустили – дабы не запарились, коли опять скакать придется.

Сюда, к колодцу, и прибежал Яштиряк:

– Про Кушалино верно сказывают, великий хан, – тяжело дыша, отчитался он. – Князей Мстиславских деревенька. И вклад первый на обитель тоже они делали, кто-то из старших полвека тому расщедрился. Однако же в приданое княжне Анастасии она не отошла, да и в монастыре княжна отродясь не показывалась. Коли бабка не врет, конечно, которая двор подметала. Прочие Мстиславские на вклады тоже не особенно щедры. Когда батюшка-настоятель просить ездит, так крохи малые по старой памяти перепадают.

– Сильно бабка старая? – тихо уточнил Саин-Булат.

– Я так мыслю, княгини Черкасской втрое старше будет. Коли не вчетверо, – так же шепотом ответил слуга. – Да и местная она вроде. Кабы приезжал кто из князей, припомнила бы.

Судя по виду деревни, появление здесь княжеской свиты никак не могло пройти незамеченным. Это вам не Москва, в которой князем больше, князем меньше – все едино.

– Я ей двугривенный дал, как болтать начала, – уточнил Яштиряк. – Тут уж у нее язык и развязался, все как на духу выложила. Очень уж желала еще серебра заполучить. Но я прямо не спрашивал, дабы ради прибытка лишнего не наплела.

– Точно говорю, наврали нам бояре! – зло высказался Савад-бек. – Для поганых христиан правоверного обмануть завсегда за честь считается! Понапрасну копыта стаптывали, тысяча ифритов их дому!

– Может статься, она сама не пожелала слугам сказывать, куда путь держит? – рассудительно предположил смуглый и кареглазый сотник Чурали.

– Сие есть вернее всего, – прошептал касимовский царь, вспомнив, куда именно направилась княгиня Анастасия на самом деле.

Но вот куда она поехала после запретного свидания? Поди угадай… Русь огромна, и обителей в ней не счесть. Монахиню с богатым вкладом любая примет с радостью.

Саин-Булат вздохнул, открыл поясную сумку, достал кошелек, кинул расторопному слуге, задумчиво кивнул:

– Молодец!

– Твой раб, великий хан! – не к месту весело склонился Яштиряк.

– Куда теперь, великий хан? – потрепал свою лошадь по морде Савад-бек.

– В Бежецк, – отер ладонью лицо касимовский царь. – Вы все уже давно заслужили отдых. Снимем постоялый двор, отмоемся и отоспимся, дадим лошадям передышку. А там…

Татарский хан махнул рукой, прошел к своей лошади и поднялся в седло.

– Дозволь задержаться, великий хан! – попросился Яштиряк. – Авось еще чего разведаю? Завтра вас в Бежецке отыщу.

Саин-Булат кивнул, потянул левый повод, разворачиваясь, и первым пустил лошадь по пыльной дороге неспешным походным шагом.

Касимовский царь со свитой отдыхал в Бежецке полторы недели, старательно парясь в бане, вечерами долго крутясь с боку на бок на дорогой перине в хорошо натопленной опочивальне и потратив изрядную горсть серебра на местном, не самом богатом торгу. Он устроил общий пир для местных служилых бояр, со многими из которых ходил в общие ратные походы в спорную Ливонию и супротив богомерзких ляхов, съездил на медвежью охоту к боярину Остречину, побывал на свадьбе у дочери боярина Ягренева. Но как ни старался татарский хан отвлечься на насущные хлопоты и развлечения – улыбка так ни разу и не появилась на его челе, а взгляд оставался отрешенным, словно направленным куда-то внутрь.

Утром двенадцатого дня татары наконец-то собрались в обратный путь. Поскольку в этот раз никакой гонки не предвиделось, то и степняки особо не спешили, выехав за ворота постоялого двора только около полудня, торжественно и даже величаво. Теперь гости Бежецка уж никак не напоминали изможденных пыльных бродяг. За минувшие дни свита касимовского царя вычистилась и приоделась и теперь переливалась атласом халатов и шаровар, сверкала каменьями перстней и золотом цепочек, меховой оторочкой плащей, витиеватой вышивкой тюбетеек. А иные из сотников даже надели чалмы с крупными самоцветами надо лбом. Они медленно двигались по улице на тонконогих туркестанских скакунах, гордо поглядывая с высоты седел на собравшихся неверных…

И вот тут всю красоту момента испортил какой-то малец – босоногий, в серой рубахе из домотканого полотна и таких же штанах, верхом на неоседланном годовалом жеребенке. Он нагнал кавалькаду со стороны двора и, поравнявшись с Саин-Булатом, громко закричал:

– Эй, боярин! Это ты касимовским царем у нас прозываешься?! Рубль тогда давай!

– Да ты нешто обезумел, сорванец? – грозно рыкнул Чурали и отвернул грудью своего крупного мерина на жеребенка.

– Оставь его, сотник, то моя оплошность вышла! – крикнул из хвоста колонны Яштиряк. – Это я пообещал рубль тому, кто известит касимовского царя о приезде княгини Черкасской в Кушалино!

Гнедая кобыла, захрипев, поднялась на дыбы и, сделав на задних ногах несколько неуверенных шагов, скакнула вперед, стремительным галопом пронеслась по улице, только чудом не сбив с ног никого из глазеющих на знатных путников горожан. Остальная свита, ругаясь, стала спешно разворачивать лошадей.

– Эй, царь! А рубль?! – возмутился малец.

– Будет тебе рубль, мелюзга безмозглая, – расстегнул поясную сумку Яштиряк. – Коли я пообещал, то мне, выходит, и платить.

– Почему это «безмозглая»? – возмутился мальчонка. – Сам же награду сулил!

– Кто же так с царем разговаривает, дикая ты деревенщина? Скажи спасибо, плетью поперек хребтины не получил, а то и саблей. Вот, лови!

– Был бы рубль, на остальное наплевать! – поймал награду радостный мальчишка.

– Были бы мозги, получил бы кошель, а не рупь жалкий, – ответил нукер и пустил застоявшегося скакуна в галоп, нагоняя своего господина.

Отдохнувшая за неделю лошадь летела по дороге стрелой, одолев пять верст пути всего за полчаса. Влетев на монастырский двор, Саин-Булат увидел огромный, как ушкуй, возок, обшитый жженой рейкой и покрытый олифой, выпряженных лошадей, щиплющих траву под частоколом, буквально скатился с седла, вбежал в двери церкви, внутри добежал до алтаря, окликнув стоящую у креста прихожанку в плаще с собольим воротом:

– Анастасия!

Женщина оглянулась, и воин с облегчением расхохотался, увидев драгоценные голубые глаза. Схватил тонкие белые ладони, притянул к себе одетую под плащом в легкий сарафан княгиню, обнял и закружил, целуя щеки и брови, губы и шею, тонкие резные ушки и острый носик.

– Что ты делаешь, мой витязь? – обхватив его за шею, блаженно зашептала Анастасия. – Люди же кругом!

– Пускай! – выдохнул Саин-Булат. – Я тебя больше не отпущу, чудо мое дивное, ни на миг и ни на час. Нет мне без тебя жизни, нет мне без тебя судьбы, любимая, ненаглядная моя! Душа моя, дыхание мое, услада глаз моих. Вместе отныне останемся, что бы ни случилось, с мига сего и до последнего часа! В том тебе мое слово.

– Но ведь это невозможно, любый, – провела ладонью по его щеке княгиня. – Разные мы, из миров разных. Нет у нас общей судьбы.

– Есть, Настенька! – взял ее лицо в ладони татарский хан. – Нет силы, способной нас разлучить, коли мы вместе остаться возжелаем! Я слишком долго искал тебя, мечтал о тебе, боялся за тебя, чтобы отпустить снова. Отныне ты будешь рядом со мной всегда. И если ради этого мне нужно отвести тебя под венец в христианском храме, я это сделаю!

– Но ты же… Ты же потеряешь все! – мотнула головой женщина.

– Ты дороже всего мира, любимая, – в самые ее губы прошептал Саин-Булат. – Лучше потерять все, нежели тебя!

В храме внезапно стало шумно. Это, чуть припозднившись, вслед за касимовским царем ввалилась в двери и вся его свита.

Служки, старухи, нищенки, что находились внутри церкви, от такого зрелища моментально забились по углам и словно растворились в темноте. Кто-то помчался за помощью, и очень скоро из бокового придела появился благообразный пузатенький попик с рыжей курчавой бородкой и густыми черными бровями. Священник что-то дожевывал на ходу и одергивал на себе черную рясу. На груди его раскачивался большой ивовый крест, бритую голову прикрывала расшитая бисером коричневая тюбетейка.

– Да благословит вас Господь, дети мои, – бегая глазками, пробормотал он.

– Пожени нас, священник, немедленно! – потребовал Саин-Булат. – И я построю для тебя здесь новую церковь!

– Коли невеста согласна… – чуть приободрился священник.

– Невеста согласна, отче! – рассмеялась княгиня.

– …не могу не спросить, подбородки ваши голые лицезрея, – продолжил остепенившийся на глазах попик, – каковую веру вы исповедуете?

– Учение пророка Мухаммеда, да будет благословенно его имя, священник, можешь не сомневаться! – кивнул татарский хан.

– Единобожие есть правильное учение, сын мой, – перекрестился попик. – Однако же свершить таинство венчания над магометанином я не в силах. Обряды христианские токмо христианам доступны, и никому более.

– Тогда сделай меня христианином, священник! – велел ему Саин-Булат. – Ведь ты, как я полагаю, сие сотворить способен?

– Ага… – Тот вытянул губы в трубочку. – Сиречь, сказываю, коли готов ты возродиться в вере Христовой…

– Готов! – кивнул татарский хан. – Поспешай, твори свои чудеса, священник, пока я не передумал! Моим христианским именем, я помню, было Георгий.

– Коли ты возрождаешься в вере истинной, то и имя у тебя, чадо, будет новое, – покачал головой попик. – По святцам на день нынешний положенное. Сними верхнюю одежду, я свершу над тобою таинство крещения.

Пока касимовский царь избавлялся от плаща, шаровар и стеганки, священник убежал и вскоре вернулся с книгой, охапкой медной посуды, кисточкой – но все еще в тюбетейке.

– Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, во имя Отца, и Сына…

Каким-то сладко пахнущим маслицем попик начертал крестики на коленях, локтях и на лбу Саин-Булата. Затем стал читать над ним из своей книги распевные заклинания, время от времени брызгая водой с помощью кисточки из конского хвоста, и, наконец, потребовал:

– Повторяй за мной, чадо! Верую во единаго Бога Отца, Вседержителя, творца небу и земли, видимым же всем и невидимым. И во единаго Господа Иисуса Христа, сына Божия, единороднаго, иже от Отца рожденнаго…

Новообращенный послушно повторил клятву веры, и священник радостно провозгласил:

– Нарекаю тебя именем Симеон! Поздравляю тебя, чадо мое. Отныне ты христианин исконной правильной веры.

– Теперь венчание! – ревниво потребовала княгиня, не давая попу расслабиться.

– Венчается раб Божий… – послушно завел речитативом тот.

Спустя два часа все было кончено. Вольный татарский хан Саин-Булат превратился в православного и женатого человека по имени Симеон.

– Прими мои поздравления, воин, – первым подошел к молодоженам храбрый и преданный сотник Савад-бек. – Ты был хорошим господином. Надеюсь, новая твоя жизнь станет такой же славной, как и прежняя. Боюсь токмо, тебе не стоит возвращаться в Касимов. Правоверные татары, следуя заветам пророка, да святится имя его в веках, чтят людей Писания и уважают православных христиан. Однако же отречение от истинной веры самого касимовского царя способно вызвать гнев во многих душах и привести к ненужным волнениям. Вряд ли сие обрадует тебя и русского государя.

– Прими мои поздравления, уважаемый Симеон, – вслед за ним поклонился бывшему татарскому хану храбрый и преданный сотник Чурали. – Ты был хорошим господином. Надеюсь, новая твоя жизнь станет столь же славной, как и прежняя.

Следующим бывшего царя поздравил-попрощался ключник Саитнур. Затем Симеону поклонился Яштиряк:

– Я рад твоему счастью, мой господин! Скажи, согласишься ли ты оставить при себе слугу басурманской веры?

– Твоя преданность радует меня, мой храбрый воин! – облегченно перевел дух новообращенный христианин. – Она требует награды, однако во первую голову я попрошу тебя о службе. Поезжай в Касимов, ибо мне путь туда отныне заказан, собери мое добро. Возьми с собой слуг, что пожелают сохранить мне преданность в моей новой вере, и приезжай с ними…

Симеон запнулся, повернул голову к жене:

– Скажи, любовь моя, усадьба в Бобриках согласится принять на постой человека без роду и племени?

Княгиня только засмеялась в ответ и с удовольствием поцеловала мужа в губы дозволенным отныне супружеским поцелуем:

– Мой дом – твой дом, мое единственное счастье!