Выглянув на стук в окошко, привратник увидел молодого человека лет двадцати, в добротном синем кафтане с горностаевой оторочкой, в горностаевой же шапке. Под верхней расстегнутой одеждой виднелись атласная рубаха, тисненый замшевый пояс, ножны с костяными накладками. Одежда человека простого, но с достатком.

– Кого ищешь, добрый молодец? – поинтересовался холоп.

– Передай князю Ивану Михайловичу, что Дмитрий Годунов видеть его желает.

– Беда, добрый молодец, – хмыкнул привратник. – Нету Ивана Михайловича. Прощения просит, не дождался. Так получилось.

– Как нет? – удивился Дмитрий.

– Нету… – развел руками холоп.

– А княжна Анастасия Шуйская?

– Откуда ты такой свалился, добрый молодец? – удивился холоп. – Так и ее тоже нет давно. Ужо три года как преставилась, царствие ей небесное.

– Как преставилась? – По спине молодого человека пополз неприятный холодок.

– Так старенькая была уж совсем… – Веселье исчезло с лица холопа. – Хворала, хворала. А как-то утром смотрим – а душа ее уж за реку Смородину отлетела, в мире Золотом отдыхать.

– Проклятье! – Дмитрий ударил кулаком по воротине, до крови прикусил губу. Отошел в сторону, привалился спиной к частоколу и сполз по нему до земли.

В душе молодого человека было черно, пусто и тоскливо. Годунову было невероятно жалко добрую и мудрую престарелую княжну, что успела ему понравиться. Но куда сильнее жалко себя – своих впустую потраченных шести лет. Почему сейчас, почему именно сейчас, когда он наконец добрался до заветной цели?! Кому теперь нужны его старания, его тайный поиск, кому надобен секрет пропавшего царевича, коли ни Шуйского, ни Шуйской больше нет, не существует?!

И куда ему деваться ныне со всеми своими искательствами? В купцы, что ли, от безысходности податься? Ремесло вроде как усвоил… И капитал начальный имеется.

– Эй, ты чего, парень? – Привратник, отворив калитку, вышел наружу.

– Дурак я, дурак… – вздохнул Годунов. – Княжна мне поручение важное дала. Желала при жизни порадоваться. Поручение я исполнил. А Анастасия Шуйская, так выходит, не дождалась…

– Так может… Перед Иваном Михайловичем отчитаешься? Глядишь, хоть награду какую за прилежание получишь.

– Ты же сказывал, его нет? – резко повернул голову Дмитрий.

– Так на службе он. Советником при царевиче Юрии состоит… – Привратник замялся и спросил: – А ты чего подумал?

Мрачный взгляд гостя оказался столь красноречив, что холоп засуетился:

– Ты это, парень… Давай, поднимайся. На двор заходи, воды колодезной выпей, в тенечке отдохни. А там, глядишь, князь и возвернется.

Князь Шуйский вернулся поздно, уже в сумерках. Выглядел он усталым, однако же Годунова призвал в покои сразу и даже налил ему вина в собственный кубок:

– Вот, юноша, выпей и сказывай. Надеюсь, ты не зря пропадал столько лет? Я уже и имя твое запамятовал, и облик!

– Я нашел сына Великого князя Василия, – сказал Дмитрий и залпом выпил вино. – Он жив, здоров и крепок. При нем письма матери, ее вещи, а сверх того я знаю несколько женщин, что видели царевича во младенчестве и способны опознать его по приметам. Он согласен рискнуть и приехать сюда, дабы оспорить царский трон.

– Где он скрывается? Говори!

– Вы с княжной обещали мне место при царском дворе, коли я отыщу наследника, – напомнил Годунов. – Я отыскал. Я бы хотел получить обещанное место.

– Ты его получишь! Где царевич?

– Шесть лет, Иван Михайлович, – покачал головой Дмитрий. – Я искал его шесть лет! Почти треть своей жизни. Я хочу знать, что старался не зря. Дай мне место, княже. И после сего я открою сию тайну.

– На дыбе быстрее и проще получится! – прищурился на него Иван Плетень.

– Дыба, знамо, языки развязывает, княже, – согласился Дмитрий. – Да токмо боярин Кудеяр верит в этом мире лишь двум людям. Мне и княжне Анастасии Шуйской. Княжны, к сожалению, уж нет, – перекрестился молодой человек. – И потому, если ответ привезу не я, Кудеяр гонцу не поверит. Он очень осторожен. Он оберегает царевича по просьбе его матери.

– Эк ты заговорил…

– Ты не найдешь слуги более преданного, чем я, княже, – поклонился Годунов. – Я никогда не пожалею для тебя ни сил, ни времени, ни живота своего. Я не выдам твоих секретов ни под кнутом, ни на дыбе. Я исполню любое твое поручение, даже если оно по силам лишь чертям или ангелам! Но после стольких лет мыканий по всей ойкумене, княже, я желаю наконец обрести уверенность в завтрашнем дне. В своей крыше над головой и куске хлеба. Знать хочу, что старался не зря! Не гневайся, княже, но я хочу получить свою плату.

– Ладно, ступай, – отмахнулся князь. – Через три дня приходи, басурманская твоя душа. Будет тебе место, найду.

Иван Михайлович не обманул и вечером третьего дня вручил молодому человеку тугой свиток с темно-красной восковой печатью:

– Читай, крохобор! С сего дня ты назначаешься постельничим князя Юрия Ивановича, младшего брата государя нашего. Без пути, но с окладом в тридцать два рубля. Завтра же можешь оный в Разрядном приказе получить. Теперь говори!

– Боярин Кудеяр и царевич ныне в деревне Джанкой осели, что в Крымском ханстве стоит, – сразу повеселев, начал рассказывать Дмитрий Годунов. – Хозяйство у них там доходное, и от службы они не таятся. Токмо в походы на Русь не ходят. Но супротив татар иных али схизматиков много раз сражались. Так что царевич наш воин, саблю в руке держать умеет. Вернуться на Русь они оба готовы, однако же поперва желают грамоту крестоцеловальную получить. О том, что здесь их ждут и зла не желают. Грамоту, написанную собственноручно теми князьями Шуйскими, что хотят стать при законном государе первыми, самыми приближенными помощниками, и ими же подписанную.

– Собственноручную грамоту… – задумался князь. – С подписью…

– Есть еще важное известие, княже, – спрятал грамоту за пазуху Годунов. – Царевич Юрий не женат! Боярин Кудеяр зело прозорлив и руку его бережет для важного и нужного союза.

Иван Михайлович от сего известия аж зарычал, заходил от стены к стене, оглаживая бороду. Потом махнул рукой:

– Ладно, Дмитрий, ты покамест ступай. Дня через три отвечу. Стой! В Кремль к царевичу не ходи. Там без тебя разберутся. Тебе я, сам понимаешь, другое поручение найду. Теперь иди.

Разумеется, с рассветом Дмитрий Годунов стрелой метнулся в Разрядный приказ, предъявил грамоту и получил весомый кошель серебра. Причем все время, пока боярский сын пребывал средь писарей – слуги ему постоянно и непрерывно кланялись.

Тридцать два рубля царского жалованья да плюс к тому пятьдесят шесть рублей, что отсчитал напарнику купец Федор Семенович при расставании в Нижнем Новгороде… Младший из рода мурзы Чета вдруг оказался не просто богат – а богат несметно! Да еще и знатным боярином сделался!

Молодой человек отправился на торг, приоделся достойно новому званию: в ферязь зеленую с рукавами, расшитую золотом, с бобровой оторочкой; в синие атласные шаровары и красные сафьяновые сапоги; взял пояс новый и поясную сумку с серебряными клепками, да саблю харалужную с ножнами, украшенными серебряной чеканкой и рукоятью с двумя крупными самоцветами. Издалече видно – царедворец достойный идет, не простолюдин подворотный!

У Дмитрия Годунова в его собственной голове все еще не укладывалось сие великое и молниеносное преображение. Еще вчера он смердом пребывал никчемным – а сегодня богат и знатен, иным князьям вровень поднялся! Но при всем том обидной, жестокой, рвущей душу несправедливостью оказалось то, что ему не с кем было поделиться, похвалиться сей радостью! Не перед кем крутануться, красуясь, новыми одеждами, помахать царской грамотой, развернуть плечи, предрекая еще большее возвышение. В столице новый постельничий был один как перст: ни родственников, ни друзей – никого! Ну, не с ярыгой же князя Шуйского этакий взлет праздновать?

И вот тут Годунов внезапно вспомнил…

Подворье возле Сретенских ворот Китай-города роскошью не блистало: дом в два жилья над подклетью с двумя трубами и двумя направленными в сторону улицы узкими окнами. Слева – ворота и калитка. И все – дальше стояла изба соседей.

– Да уж, не княжьи хоромы, – усмехнулся Дмитрий, стуча кулаком в калитку.

Впрочем, даже плохонький дом в Москве стоил больше целой усадьбы в окрестностях – так что принижать достаток хозяев все же не стоило.

Окошко в калитке приоткрылось – тут же хлопнул засов, створка распахнулась, седой слуга склонился в почтительном поклоне:

– Доброго тебе дня, боярин. Чего желаешь?

– Боярыня Агриппина Федокина здесь обитает? – снисходительно спросил Годунов.

– Знамо, здесь, боярин.

– А хозяев как зовут?

– Петр Лексеич и Марфа Тимофеевна.

– Передай, боярин Дмитрий Годунов проведать их желает!

– Сей миг, боярин! – Слуга убежал, а гость неспешно перешагнул порог, оглядывая двор.

Хлев, копна сена, коновязь, бадья с водой, пара задвинутых к дальнему частоколу телег – больше здесь ничего не помещалось. Места за крепостными стенами завсегда не хватает, не разгуляешься.

Послышался стук дверей – хозяева вышли на крыльцо. Дмитрий скинул шапку, перекрестился, поднялся по ступеням.

– Доброго тебе дня, мил человек. Рады видеть тебя! Вот, сбитня испей с дороги, – поклонилась женщина.

Супруги были на диво похожи: ростом гостю по плечо, круглолицые, пухлогубые, с крупными приплюснутыми носами – Дмитрий даже засомневался, не ошибся ли двором? Одеты были опрятно и хорошо: женщина в красный сарафан и зеленый плащ с куньим воротом, в шелковом плаще. Мужчина – в белой атласной рубахе и черных суконных штанах, бритая голова прикрыта серой тафьей, расшитой бисером. На плечах – тоже легкий полотняный плащ с меховым воротом. В его фигуре что-то показалось Дмитрию странным. Но что именно, он пока не понял.

– Благодарствую тебе, хозяюшка. – Гость принял ковш с обжигающим пряным напитком, с наслаждением выпил, перевернул, уронив на ступени пару последних капель. Перекрестился и отвесил низкий поклон. – Прощения прошу, что тревожу внезапно, однако же служба царская времени вольного мне совсем не оставляет. Окрещен я Дмитрием, сын Ивана, из рода Годуновых выхожу. Ныне постельничий при царевиче Юрии Васильевиче. Не гневайтесь, что не по обычаю лично и без уговора к вам явился. Иначе не получается. Нет у меня в Москве родственников.

– Достойного боярина не грех и без уговора принять, – ответил мужчина. – Гость в дом, радость в дом. Прошу, проходи. Откушай с нами, чем бог послал. Поведай, что за нужда тебя в дом наш привела?

Хозяева проводили гостя в просторную горницу, посреди которой стоял пустой стол – накрыть его никто, понятно, не успел. Супруги оставили плащи в сенях, и Дмитрий сразу понял, что было не так в облике мужчины – правая рука заканчивалась на ладонь выше локтя. Вестимо, один из ратных походов закончился для Петра Лексеича неудачно, и к службе он стал непригоден. Со всеми вытекающими неприятностями: ни жалованья, ни добычи, а воинов с земли выставлять надобно. Хорошо, коли сыновья взрослые есть. А иначе – совсем беда.

– Не стану вас томить, – отвел взгляд от руки боярина Дмитрий. – Пришел я потому, что в роду нашем, Годуновых, мужчины завсегда на Агриппинах женятся. И вот прослышал я, дочь у вас есть, Агриппиной нареченная. Правду ли сказывают али обманывают? Просватана сия девица али на выданье?

Супруги переглянулись, и Марфа Тимофеевна вдруг спохватилась, метнулась из горницы:

– Чего спите, окаянные?! Ни мычите ни телитесь! – послышался ее голос. – Не слышали, что ли, гость пришел? Быстро стол накрывайте! Плетей захотели, бездельники?

У Годунова екнуло в груди. Его план был немного другим: подразнить бояр Федокиных упущенным шансом возвыситься, и чтобы они дочке на то при случае посетовали. Узнать, за кем Агриппина замужем, да там тоже показаться, местом и богатством девку носатую подразнить. Ведь после памятной встречи на Шексне четыре года прошло, пигалице семнадцать-восемнадцать миновало. В таком возрасте боярышни в девках уже не ходят, в таком возрасте они первенца выкармливают.

Но судя по поведению хозяев, Агриппина крепко застряла в старых девах.

– Есть у нас доченька, врать не стану, – как-то осторожно ответил Петр Лексеич. – Уговор за нее тоже имелся. Но не дал Господь, под стрелу татарскую жених попал, царствие ему небесное…

Дмитрий перекрестился вслед за боярином, искренно соболезнуя неведомому боярскому сыну, столь неудачно сгинувшему на службе, покачал головой:

– У Казани, верно, сгинул? Был я там, довелось ядрам покланяться. Басурмане дрались, аки демоны…

– Верно, – погладил увечную руку хозяин. – Тяжко нам далось избавление от напасти татарской. Государь, я своими глазами сие видел, самолично на приступ ходил. Сквозь улицы по телам мертвым прорубались. Но, слава богу, управились! Ты там под кем был?

– Под дьяком Выродковым.

– То розмысел добрый. Эка стены басурманские на воздух поднял!

– Сие без меня случилось, – честно признался гость.

– А мне чуть бревном голову не размозжило, – рассмеялся воин. – Куда там Марфа пропала?! Давно пора накрыть!

– Петр Лексеевич, – приложил ладонь к груди молодой человек, – коли есть у тебя дочь Агриппина, дозволь на нее хоть одним глазком взглянуть?

– Полагаю, матушка ее сейчас наряжает, – полушепотом ответил боярин, хлопнул в ладоши и громко крикнул: – Тришка! Принеси хоть пива бочонок! В горле пересохло!

Только через четверть часа, когда бочонок с желтым пенистым напитком опустел уже почти на треть, на лестнице зашуршали ткани, скрипнули половицы – и в горницу вошла румянощекая дева. Бархатные плечи, атласное тело, пышные сатиновые юбки. Широкий бисерный пояс, высокий кокошник с жемчугами, ожерелье с самоцветами. Она стала выше ростом почти на голову, раздалась в плечах, обрела высокую грудь. Но это все равно была она: остроносая, тонкогубая, русоволосая, с гордо вскинутым подбородком и шальным блеском карих глаз.

Дмитрий резко поднялся со скамьи, сделал пару шагов ей навстречу, остановился на расстоянии вытянутой руки. Окинул девушку взглядом и негромко спросил:

– Скажи, боярышня, узнаешь ли ты меня?

– А как же, – прищурилась Агриппина. – Вижу, в баню ты все-таки сходил. И даже кафтанчик свой почистил. Молодец.

– Помнишь, я обещал тебя найти, девочка? – склонил голову набок Дмитрий.

– И даже помню зачем, – кивнула девица. – Как же ты собираешься сие осуществить? Прямо здесь, при отце с матушкой?

– Да у них, похоже, все ужо давно сговорено, Марфуша! – прихлебнул из ковша пива Петр Лексеевич. – Доченька, постельничий царевича нашего, боярин Дмитрий Иванович, свататься к тебе пришел.

– Ах, вот оно как… – понизила голос боярышня. – На весь век оставшийся под власть забрать желаешь? И мстить, как токмо ни захочется? Сколько жизни хватит? Хитро-о…

– Именно так, – спокойно согласился Дмитрий. – Так что, пойдешь ты за меня замуж, Агриппина Петровна?

– Как можно отказать самому царскому постельничему! – развела руками девушка и покосилась на родителей. – Вот токмо одна дума меня тревожит, батюшка. Жених ведь в дом свой меня заберет. Так хорошо бы сперва посмотреть, где он обитает, каковы у него хоромы? А то вдруг у него за душой, окромя кафтана-то нарядного, и нет ничего?

И девица ехидно ухмыльнулась, опять мастерски попав Годунову в самую больную точку.

Да, это была она. Та самая нахальная и крикливая зар-раза. И лицо, и голос. И характер.

Дмитрий даже плечами передернул, оскалился. Потом расстегнул поясную сумку и небрежно бросил на стол тяжело звякнувший кошель:

– То вовсе не докука, милая моя. Каковой двор тебе по нраву окажется, тот и купим.

Марфа Тимофеевна охнула и торопливо перекрестилась.

– Поймал, – перестала улыбаться девушка. – Ну что, слово не воробей. Вылетело, не поймаешь.

– Чего вытаращилась, икону неси! – толкнул локтем жену боярин.

– Какую икону? – не сразу сообразила женщина.

– Да ведь благословлять!

– Вот так пошутил… – хмыкнул Дмитрий, разглядывая непривычное украшение на своем пальце.

Кольцо было обручальным. Вчера днем они с Агриппиной Федокиной обручились в Троицкой церкви, при девичьих родителях и нескольких их знакомых, призванных в свидетели. Теперь, помимо места и законного боярского звания, у Дмитрия Годунова обнаружилась еще и законная невеста. Вот только богатство уже почти закончилось. Но Дмитрия не тревожило ни то ни другое. Ведь серебро он не прогулял, на дело нужное отложил. А невеста… Годунов не мог твердо сказать – нравилась она ему или нет. Однако молодой человек с нетерпением и неким внутренним азартом ожидал того дня и того часа, когда сия дерзкая и языкастая девка станет принадлежать ему. Только ему одному, целиком и полностью. Уж сочтется он с Агриппиной, так сочтется. Сразу за все!

– Князь кличет, боярин, – наконец появился молодой подворник.

Годунов рывком поднялся со скамьи перед печью, повел плечами, прошел в дверь, пересек прихожую и шагнул в горницу:

– Доброго дня, Иван Михайлович!

– Надеюсь, что так, – ответил ему князь Шуйский и протянул скрепленный воском свиток. – Печать не сломай. Не то не сносить тебе головы.

– Это боярину Кудеяру али сыну Великого князя?

– Сие послание предназначено брату моему пятиюродному, Александру Борисовичу, – пригладил бороду Иван Плетень. – Он ныне наместником в Казани сидит. Отвези и на все вопросы ответь. Токмо оденься, как прежде. Не то на поездку твою поглазеть весь народ за версту окрест сбежится. А нам внимание лишнее ни к чему.

– Воля твоя, княже…

Боярин Дмитрий отправился в людскую, достал свою потрепанную чересседельную сумку, переоделся. Выйдя, быстрым шагом добежал до Сретенских ворот, постучался в дверь невестиного подворья, заскочил на крыльцо. Протянул вышедшему навстречу Петру Лексеичу сумку и пояс с саблей:

– Вот, батюшка. Сделай милость, сохрани у себя до моего возвращения.

У боярина медленно отвисла челюсть.

– Ну да, – развел руками Дмитрий. – Такая вот у меня служба. Скромности изрядной требует.

Петр Лексеич продолжал молчать. По счастью, из дверей выглянула Агриппина, и молодой человек протянул вещи ей:

– Брось где-нибудь у себя, милая. Мне надобно отлучиться. Опять в том виде, в каком ты меня впервые застигла.

– Надолго? – вышла на крыльцо невеста.

– За месяц надеюсь обернуться.

– Я жду тебя, милый, – перекрестила его девушка.

Дмитрий поймал ее за руку. Несколько мгновений подержал тонкие прохладные пальчики в своих. Наконец отпустил и сбежал вниз по ступеням.

На легком одномачтовом челноке боярин Годунов домчался до Казани всего за полторы недели, передал письмо – и еще две недели дожидался ответа.

Хмурый, одутловатый князь Горбатый-Шуйский дважды призывал его к себе и расспрашивал о далеком царском брате – как выглядит, о чем мыслит, что сказывает? Каков воспитатель его, боярин Кудеяр? Как можно доказать его честность и чистоту крови? Отпускал – и снова окликал, находя все новые вопросы.

Дмитрию показалось, что князья Шуйские никак не могут решить – ввязаться в заговор али дождаться более благополучных времен: хоть и в опале, зато в покое и безопасности. Пусть не зовут их ныне на советы царские, не приближают к трону, пусть не возвеличивают и не награждают. Но ведь и не казнят! Служба есть, места достойные, унижаться пред худородными государь не требует. Так чего и не потерпеть? А крамолу зачинать – то верный путь на плаху. С другой стороны, под лежачий камень вода не течет. Хочешь добиться величия – рискуй. Невозможно победить ворога, не поднявшись в седло, не сжав вострую рогатину и не пустив коня своего во весь опор на вражеские пики…

Наконец посланец получил письмо и отправился в обратный путь. Что, супротив течения, оказалось почти втрое дольше, нежели вниз по Волге. В Москву Дмитрий вернулся только в конце августа. Передал Ивану Плетню грамотку, сам же отправился отдыхать, со всех ног помчавшись к Сретенским воротам.

– Ну, слава богу! – левой рукой осенил себя крестом Петр Лексеевич, увидев на пороге гостя. – А то мы уж всякое думать начали! Агриппина и вовсе места себе не находит.

– Не все от меня зависит, батюшка, – вздохнул Дмитрий. – Прощения прошу.

– Да я понимаю, самого не раз исполчали, – похлопал его по плечу боярин. Почесал в затылке и вдруг предложил: – Так может, баньку с дорожки истопить? Я тебе компанию составлю!

– Не откажусь, батюшка, – согласился Годунов. – Уж забыл, когда мылся.

Время в бане, известное дело, летит незаметно. Выбрались бояре на воздух уже в темноте. Сели на лавке, глядя в бархатистое звездное небо, с наслаждением вдыхая прохладный воздух.

– Идти тебе ныне уж поздно, сынок, – решил Петр Лексеевич. – Велю в светелке свободной постелить. И не спорь!

Дмитрий, понятно, спорить не стал.

Завтракали они все вместе, почти что одной семьей.

– Спрашивала я в церкви, где у нас подворья в Москве продают? – тут же порадовала жениха Марфа Тимофеевна. – Сказывают, на северной стороне два двора на продаже, да купцы персидские свое хозяйство готовы отдать. Дома неплохие, как наш примерно. Вот токмо у купцов заместо жилья одни амбары. Одно слово, лавка! Еще за городом, на Ваганьковском холме, двор с дворцом продается. Правда, бают, ветхое там все. И на Мясницком еще двор постоялый. Но это, считай, на выселках.

– Мы с Агриппиной вскорости в Кремле жить будем, – впервые за день поднял глаза на невесту молодой человек. – Нам дом нужен ненадолго. Токмо малое время до часа возвышения переждать. Можно и на выселках. Да, милая?

– С милым рай в шалаше, – послушно кивнула девушка. – И чем больше шалаш, тем больше рая.

Дмитрий, не удержавшись, фыркнул от смеха. Дмитрий Лексеевич поднялся:

– Распоряжусь возок заложить. Поедем смотреть.

Первым они рассмотрели пустующий без хозяина постоялый двор на Мясницком холме, благо он оказался ближе всех. И потому дальше не поехали. Просторный двор и дом – чуть не вчетверо больше московского боярского подворья, крепкий высокий частокол, собственный колодец, добротные амбары и хлев, большая баня пришлись по душе всем. И что тоже важно – близко к родительскому дому.

Хорошенько поторговавшись, боярин Годунов сбил цену до шестидесяти трех рублей – и они с приказчиком ударили по рукам.

– Осталось привести в порядок, чтобы было куда жену привести, – еще раз, уже по-хозяйски огляделся боярин Федокин, – и можно свадебку играть. За неделю управимся?

Увы, на третий день Дмитрий Годунов опять поплыл с письмом в далекую Казань. Полторы недели туда, неделя там, три недели обратно. Месяц с лишним долой. Младший потомок мурзы Чета снова предстал перед князем Иваном Плетнем только четвертого октября.

Князь Шуйский, стоя у окна, прямо при нем сломал печать, развернул свиток, пробежал глазами, вздохнул, запалил грамоту от свечи. Терпеливо дождался, пока пламя доберется до печати и покачал головой:

– Александр Борисович готов на все. Искать союзников, сговариваться о действиях, встречать, привечать и поддерживать. На все, кроме одного. Не желает письма своей рукой писать и подпись с печатью ставить. Оно ведь, коли в чужие руки попадет, от сего уж не оправдаешься. А у государя на род наш и без того зуб имеется. Иван Васильевич не простит. Желает братик страстно, чтобы всю опасность я на себя принял.

– У тебя есть время подумать, Иван Михайлович, – ответил ему боярин Годунов. – Октябрь на дворе. Скоро ледостав. Пути на Крым до мая больше нет. Надобно ждать весны.

Князь поводил восковой пластиной над огнем, оплавляя печать до неузнаваемости, скатал ее в шарик и кивнул:

– Ступай…

Прошло три недели, и в субботний день звонница Троицкой церкви внезапно запела переливчатым звоном колоколов. Распахнулись двери, на гульбище вышел боярин Дмитрий Годунов, ведя под руку смеющуюся жену, одетую в белый сарафан и шапку, в расстегнутой собольей шубе на плечах.

– Ура молодым! Любо! Любо! – стали подбрасывать над ними просом прихожане. Постельничий улыбнулся, сунул руку в карман, взмахнул, рассыпая горсть монет – и безобразие сразу прекратилось.

В санях, в сопровождении полусотни родичей в нарядных зипунах и в шубах молодожены свернули к Мясницкому холму и вскоре въехали в распахнутые ворота просторного подворья.

Для чего лучше всего был приспособлен новый дом Годуновых – так это для праздников. Большой зал трапезной, способный вместить хоть сотню гостей, и большая кухня, готовая такую толпу накормить. Ныне там лились рекой вино и хмельной мед, ломился стол от богатых яств. Молодожены честно высидели во главе несколько часов, а когда гости совсем уж расшумелись, оставили их веселиться, сами же поднялись наверх, в самую большую спальню, сделанную над кухней – а потому еще и самую теплую.

Агриппина сняла шапку, отбросила в сторону, на выстеленный коврами пол, тряхнула головой. Она избавилась от ленточки, в несколько движений расплела косу. Распустила завязки на плечах, повела ими, и сарафан упал. Девушка сделала два шага вперед. Подхватила на боках и стянула через голову шелестящую шелковую рубаху. Оставшись совершенно обнаженной, прошла по дуге и остановилась перед мужем, опустив руки по бокам и подняв к супругу точеное личико:

– Отныне я принадлежу тебе, мой государь. Волей, душой и телом. Ты так мечтал меня наказать… Так как ты станешь это делать? С чего начнешь?

Боярин взял девушку за плечи. Провел ладонями вниз, наклонился, поцеловал шею, ключицы, ямочку между ними, бледную и бархатистую кожу под ней, и ниже, край груди, розовый острый сосок, пьянея от каждого прикосновения. В голове зашумело, закружилось – и он подхватил супругу, понес ее на постель и утопил в перине, непрестанно целуя живот, стройные ножки, бедра, одновременно скидывая с себя одежду, пока не избавился от нее вовсе и не скользнул к своей желанной и ненаглядной невесте, наконец-то становясь с ней единым и неразрывным целым…

На рассвете в дверь постучались дружки и с шутками-прибаутками повели молодых в баню – попариться после тяжкого труда, а порченую простыню уволокли на всеобщее обозрение.

Помывшись вдвоем, молодые сели к накрытому для них столу, торопливо подкрепляясь орехами в меду, курагой и копченой рыбой. Затем ополоснулись еще раз.

– Наверное, пора выходить? – решил Дмитрий. – Второй день свадьбы отбывать.

Он повернулся к жене. И вдруг увидел широченный, от уха до уха, веселый оскал.

– Милая? – насторожился боярин. – Тебя что-то тревожит? Скажи!

– Ничего, – мотнула молодая женщина головой и улыбнулась еще шире. – Все чудесно.

– Точно? – усомнился Дмитрий, хорошо зная ехидное нутро своей супруги.

– Точно!

– Правда?

– Правда!

– Мне кажется, ми-и-илая, – с подозрением прищурился Годунов, – ты чего-то недоговариваешь…

– Эх, Дима-Дима… Ну что мне скрывать? У меня есть муж, которого я люблю, – подняв руку высоко над головой, стала загибать пальцы Агриппина, – у меня есть дом, который я сама выбрала. Ныне я уж знатная боярыня, а не худородная дщерь боярская, и я наслаждаюсь, обнимая и целуя мужчину, с которым делю свое ложе. О чем еще можно мечтать в этой жизни? Дима, я просто чудо! И я не могу нарадоваться тому, какая я умница и какая я молодец!

– Ты? – вопросительно вскинул брови Дмитрий.

– Милый мой, желанный и ненаглядный, – наклонившись к мужу, взяла его лицо в ладони юная женщина. – Когда мы с тобой встретились пять лет назад, я повела себя так, что ты не просто меня запомнил… Ты запомнил мое имя, мой род и даже двор. Запомнил и нашел! И взял себе в жены! Ну, скажи, ну, разве я не молодец?!

Она чмокнула мужа в нос и громко расхохоталась.

Дмитрий тоже невольно улыбнулся. Подумал, сходил к двери и задвинул засов.

– Ты собираешься мстить? – Агриппина откинулась на лавку, развела в стороны руки. – Имеешь право, мой памятливый супруг! Иди ко мне, мой суженый! Иди ко мне, мой ряженый! Иди ко мне, мой победитель! Я готова принять свое заслуженное наказание! Я вся твоя, карай и властвуй!

Она ухитрялась говорить одновременно и с ехидством, и с любовью, и с насмешкой, и с вожделением. Единственное, чего не было в ее голосе, так это раскаяния. Однако Годунов знал, с кем связался, и не ждал от судьбы невозможного.