Глава 12. Бедный старый Жорж
Присядьте, прошу вас, – сказал Верлак, указывая рукой на стул, но не отвечая на деланую улыбку мадам Бонне. – Это комиссар Бруно Полик.
Флоранс Бонне села на предложенный стул, поправила очки, глянув на Полика, будто чтобы лучше его видеть. Улыбнулась.
– Мы, факультет теологии, – команда пестрая, не правда ли?
Верлак скрыл улыбку, но мадам Бонне стала ему нравиться чуть больше.
– У нас действительно сложилось впечатление, что многие теологи не очень друг с другом ладят, – ответил он. – По крайней мере, из тех, что сейчас высказывались.
Мадам Бонне, не подтверждая намека судьи, продолжила свою речь:
– Это вина Жоржа Мута. – Судья и комиссар заинтересованно подались вперед. – Со своими преподавателями он играл как кошка с мышью. Меня он не трогал – думаю, слегка побаивался. – На этой фразе она широко улыбнулась. – И Леонетти, и Родье испытали сильный стресс, – добавила она. – Жорж собирался уйти в отставку в конце учебного года, и Анни с Бернаром были готовы занять его пост. Но Жорж постоянно стравливал между собой преподавателей – например, пообещает профессорскую должность одному, а потом отдаст другому. Он даже с аспирантами так поступал, тряся у них перед носом стипендией Дюма, давая смутные намеки насчет того, кому она достанется.
– Стипендия Дюма настолько престижна? – спросил Полик.
Он не добавил вслух: «Настолько престижна, что ради нее стоит убить?»
Мадам Бонне приподняла брови, посмотрела сперва на Полика, потом на Верлака.
– Вы слышали о Большой римской премии?
Верлак кивнул, но ответил Полик:
– Та, которую дают художникам и архитекторам на обучение в Риме?
– Да. Стипендия Дюма почти столь же престижна. Денежная премия в пятьдесят тысяч евро, дающая возможность учиться, квартира в Эксе – прямо под апартаментами дуайена, оплата дорожных расходов, если тема исследования уводит в Иерусалим или в Дублин, и пункт в резюме, неоценимый никакими деньгами.
– Почти наверняка обеспечивающий хорошую работу в будущем, – добавил Верлак.
– Почти наверняка.
– И с каких пор существует эта стипендия? – поинтересовался Верлак.
– С тысяча девятьсот двадцать восьмого года, когда отец Жюль Дюма оставил нам все свое состояние.
– Объясните, как французский университет смог сохранить работающий факультет теологии после тысяча девятьсот пятого года?
Мадам Бонне пристально посмотрела на судью и дважды подумала перед ответом. Не потому, что она его не знала, а потому, что не услышала слова «пожалуйста».
– В тысяча девятьсот пятом году, как вам известно, было провозглашено отделение церкви от государства. По всей Франции закрывались теологические факультеты – кроме Эльзаса, потому что тогда это была Германия, и вот этого маленького факультета в Эксе – благодаря действиям умелого доктора Ролана Дюма, дяди Жюля. Желающие изучать теологию должны были это делать на историческом, а то и на юридическом факультете. К счастью, семья Дюма была неимоверно богата, а деньги и в тысяча девятьсот пятом году имели вес. Не помешало и то, что один дядя являлся кардиналом, а другой политиком. Факультету предоставили автономию при условии, что он докажет государству свою полную самофинансируемость. У семьи было достаточно денег и удачных инвестиций, чтобы это оказалось возможным. Факультет предоставлял стипендию с двадцать восьмого года с перерывом на оккупацию юга Франции с сорок второго по сорок пятый.
– И сколько это еще будет продолжаться? – спросил Верлак.
Флоранс Бонне пожала плечами.
– На все Божья воля… еще много лет, наверное…
Верлак перебил:
– То есть денег остается еще прилично?
– Достаточно, – ответила мадам Бонне и прокашлялась.
– Вы – казначей комиссии Дюма, – поднажал Полик, глядя в свои заметки.
– Да. У нас в конце недели будет совещание.
Верлак понимал, что Флоранс Бонне что-то скрывает, но хотел вернуть разговор к убитому Жоржу Муту.
– Вы сказали, что ненавидели дуайена, – напомнил он.
– Ну… «ненавидела» – пожалуй, слишком сильное слово. Он не справлялся со своей работой и, мне кажется, знал это. Поэтому не гнушался манипуляциями и лживыми обещаниями, и вот это я в нем не любила. Как ученого я его тоже высоко не ставила… он публиковался редко, был специалистом по Клюни, но когда туда ездил, мне кажется, его больше интересовала не работа, а бургундское вино. Но ненавидеть – нет, пожалуй, не ненавидела.
– У него должно быть много врагов, раз он так обращался с людьми, – заметил Верлак. – Но настолько ли он был невыносим, чтобы его за это убили?
При слове «убили» мадам Бонне напряглась. Разгладились морщины на идеально загорелом лице: родители Марин любили ходьбу и обожали солнце – в отличие от своей дочери.
– В припадке ярости? – предположила она. – Вы же полицейские, вы должны знать, способны ли люди на такое.
– В припадке ярости – бывает, – ответил Полик.
– Бернар Родье на приеме был в ярости, конечно, но до припадка далеко, – сообщила мадам Бонне.
– Расскажите подробнее об этом приеме, доктор Бонне, – попросил комиссар.
– Я не знаю, о чем говорили Жорж и Бернар, мне мешала музыка. Все слышали, как Жорж кричал Бернару: «И мое решение окончательно!» – а потом Бернар ушел, хлопнув дверью. Но каждому из нас случалось хлопнуть дверью после разговора с Жоржем Мутом, и мне тоже. Потом Жорж сделал заявление, что не собирается уходить в отставку ни сейчас, ни в ближайшее время. Видимо, это он и сказал Бернару, и вот почему, как мы все решили, Бернар хлопнул дверью. Но об этом лучше спросить самого доктора Родье.
– В котором часу вы ушли с приема? – спросил Верлак.
Мадам Бонне приподняла брови, удивленная тем, что от нее требуют алиби.
– Рано, сразу после Бернара. Я была дома в половине одиннадцатого, а мой муж – отец Марин, – добавила она, будто желая напомнить судье о его связи с семьей Бонне, – уже меня ждал. Мы выпили травяного чаю, почитали еще около часа, потом потушили свет и спали до восьми утра.
– Не кажется ли вам странным, что профессор Мут покинул свою квартиру так поздно, после приема, и через весь город пошел на работу?
Флоранс Бонне скрестила руки на груди, задумалась на миг, опустив глаза к кремовой юбке.
– Нет. Зная Жоржа, я не нахожу это странным. Может быть, он не чувствовал усталости. Или же хотел отвлечься от произошедшей ссоры. Или же – и это наиболее вероятная причина – шел к себе на работу, чтобы предаться любимому занятию, которое, как вы, вероятно, поняли, – совсем не теология.
– Прошу прощения? – не понял Верлак.
– Вы не осматривали его кабинет? У Жоржа Мута была одна истинная страсть, а с появлением Интернета – очередное бесполезное американское изобретение, от которого мы стали зависимыми, – мне говорили, что Жорж стал просто одержимым.
– Антикварные изделия? – предположил Верлак, вспомнив вазу Галле и семисотлетний деревянный предмет, которым дуайен был убит.
Флоранс Бонне кивнула, чуть наклонив голову и застенчиво улыбнувшись, как часто делала ее дочь.
– Если точнее, то стекло стиля ар-нуво.
– В таком случае, как вы думаете, не связана ли объявленная профессором Мутом отмена отставки с его хобби?
– На приеме мне несколько причин приходило в голову, зачем он мог это сделать, – задумчиво произнесла мадам Бонне. – Одна – разозлить Бернара Родье и Анни Леонетти. Хотя Бернар меня раздражает своими глупыми вопросами, а Анни Леонетти – воображала из Лиги плюща, оба – увлеченные историки, думающие люди, которые заслуживали от дуайена лучшего отношения. Но истинная причина, я думаю, в деньгах.
– Ah bon? – переспросил Верлак. Он думать не думал, что так высока зарплата дуайена.
– Да, дуайену платят щедро, спасибо фонду, – сказала она, будто прочитав мысли судьи. – И дуайен, кто бы он ни был, живет бесплатно в роскошной квартире, которую вы видали. Я думаю, что она одна стоила бы убийства.
Полик кашлянул:
– Вы знаете, у кого дуайен покупал старинные предметы?
Мадам Бонне рассмеялась, и Верлак тут же вспомнил рассказы Марин о родительском доме шестидесятых годов, начисто лишенном обаяния – не потому, что шестидесятых годов, а потому, что ни у кого из ее родителей не было ни малейшей склонности обустраивать домашний уют.
– Понятия не имею, – ответила она.
– И профессор Мут был холостяком, – добавил Верлак, ожидая подтверждения от мадам Бонне, которая, кажется, знала и готова была открыть многое.
– Это так. У него был старший брат, тоже никогда не состоявший в браке. Он два года назад умер от рака.
– Секретарь профессора Мута сообщила, что на пост дуайена претендует еще некий итальянец, – подал голос Полик.
– А! – Мадам Бонне засмеялась. – Как Джузеппе Роккиа добился доктората, я понятия не имею. Но он тоже кандидат на этот пост. Не знаю, почему Жорж выбрал Роккиа – может быть, чтобы разозлить тех двоих или потому, что у них одно хобби.
– Роккиа тоже собирает антиквариат?
– Да, – ответила мадам Бонне. – И тоже стекло, но не только Францию начала двадцатого века. Все, от Древнего Рима и до современной Америки – так мне говорили.
– А кто-нибудь из них деревянные изделия собирал? – спросил Верлак.
Мадам Бонне недоуменно взглянула:
– Нет-нет. Насколько я знаю, только стекло, хотя ни в один из многих домов Джузеппе меня никогда не приглашали.
Верлак поблагодарил мадам Бонне. Она встала, расправила юбку и взяла свою сумку с книгами, бумагами и чем-то похожим на сэндвич в пластике.
– Вы нам очень помогли, мадам Бонне, – сказал Верлак.
Никогда прежде он не разговаривал так долго с родителями Марин, и хотя на самом деле мадам Бонне не слишком ему нравилась, он ценил ее прямоту. Сейчас он понял, откуда у Марин ее суровая рабочая этика.
– Всегда пожалуйста, – ответила женщина. У дверей она остановилась и сказала: – Надеюсь, я не слишком была сурова к бедняге Жоржу. Я не считала его лучшим возможным дуайеном, но он, естественно, не заслуживал смерти. Тем более чтобы его убили, как вы, кажется, полагаете.
– Мы не полагаем, мы знаем, доктор Бонне, – ответил Полик.
– Ну-ну, – сказала она, качая головой и прижимая сумку к груди.
Полик встал и открыл перед ней дверь. Она вышла в коридор и там остановилась, будто не зная, что делать дальше.
