Глава 10. Доктор Буве с удовольствием дразнит судью Верлака
В ресторане Верлак оказался поздно. Пришлось объехать все этажи подземной парковки, пока не нашлось место (очевидно, последнее свободное) только в самом низу. Потом нужно было бежать по лестнице гаража, выходившей на огромную площадь Оз-Юиль, потом еще по лестнице на улицу Сэнт, где как раз на правой стороне находился ресторан.
Открывать его дверь всегда было удовольствием – в тихую гавань из бурного марсельского порта и выплескивающихся на тротуар шумных баров, откуда в полный голос доносилась трансляция футбола.
Жак его увидел и подошел быстро – насколько позволяла трость.
– Monsier le juge! – воскликнул он, медленно поднимая правую руку навстречу Верлаку.
– Мсье Жак! – поприветствовал Верлак.
Он знал фамилию этой пары, но всегда предпочитал называть их Жак и Жанна.
– Мсье Мадани уже за столиком с видом на старый порт.
Это была традиционна шутка Жака – у ресторана не было окон, выходящих на порт, но всю западную стену занимала фреска с изображением порта – там, где открывался бы на него вид, окажись в этой стене окна. Фреска была слишком яркой, перспектива полностью искаженной, но Верлаку она нравилась.
Он прошел туда, по дороге улыбнувшись двум молодым женщинам за столом.
– Я без ума от этого виски, – сказал Мадани, пожимая руку Верлаку.
– У Жака новая марка?
– «Брухлэддиш», – ответил Мадани. – Наверняка я зверски переврал название. Жак говорит, что марка новая, то есть старая, но винокурня закрылась, и производитель виски собрал достаточно денег, чтобы ее спасти. Чисто по любви, утверждает Жак.
Верлак понюхал золотистую жидкость.
– Айлей?
– Да, – подтвердил Жак, уже подошедший к их столу.
– Жак, вы не были в прошлой жизни шотландцем? – спросил Мадани, смеясь и через плечо Верлака глядя на десятки бутылок виски в баре.
– Думаю, что был, – ответил ресторатор с серьезностью, которой гости не ожидали. Жак смотрел в пространство, будто мысленно видел остров Айлей, потом закончил: – Жанна приготовила креветки на гриле с фаршированными артишоками – это будет entrée. В качестве главного блюда – тушеное мясо, которое вы, господин судья, любите с пастой, насколько мне известно.
Верлак любил говяжье жаркое в исполнении Жанны – она его делала из мяса камаргских быков с добавлением апельсиновой цедры и томатов, которые летом закатывала в банки. Но провансальскую манеру добавлять в жаркое тесто он понять не мог.
– Звучит заманчиво, но я бы предпочел вместо пасты картошку.
Жак улыбнулся:
– Жанна сделала пасту.
– Тогда пусть будет паста. А начну я с того же виски, которое пьет мой киношный друг.
Жак махнул бармену, чтобы налил еще стакан, посмотрел на стол, сильнее опираясь на трость. Мадани с Верлаком переглянулись, и Верлак кивнул. Мадани понял намек и предложил:
– Жак, вы не хотели бы выпить с нами стаканчик виски?
Жак оглядел ресторан, полный довольными обедающими посетителями.
– Что ж, наверное, мог бы.
Он с неожиданной быстротой вытащил из-за соседнего стола стул и сел.
Верлак не успел сломать золотистую корочку на лавандовом крем-брюле, как зазвонил его телефон. Он ответил тут же, увидев, что звонит доктор Эмиль Буве, его коронер. Встав из-за стола, Верлак отошел в туалет.
– Простите, что беспокою в субботний вечер, но появились интересные новости.
– Говорите.
– Доктора Мута ударили по голове сбоку, как вам наверняка говорил комиссар.
– Да-да, – ответил Верлак, не скрывая нетерпения.
– Орудие было деревянным, – продолжил Буве, наслаждаясь эффектной паузой.
– Эмиль, говорите уже.
– Старого дерева.
– Старинное?
Буве улыбнулся, слыша в голосе судьи раздражение.
– Можете назвать его старинным. У меня есть друг в лаборатории, где занимаются датировкой таких вещей.
– И что ваш друг сказал? – Верлак тяжело дышал в телефон. Его удивило, что в Эксе есть специалист по датировке, хотя, быть может, он, как теперь многие, ездит из Парижа на скоростном поезде. – Вы мне скажете или нет, наконец? Что он говорит? Пятьдесят лет? Сто?
Буве засмеялся.
– Он говорит, – ответил он, тянув время и улыбаясь, глядя через стол на доктора Агнес Коэн. – Судя по щепке, извлеченной из волос убитого, семьсот лет.
