В лагере кочевников царило замешательство. Кеннету казалось, что его солдаты – единственные люди, которые не бегают кругами, не кричат, не молятся и не проклинают. Стояли они на краю огромного города шатров – группка уставших солдат и псов, лужица спокойствия в океане хаоса. Похоже, та странная женщина, что забрала раненую девочку, обладала немалой властью, потому что нескольких слов ее хватило, чтобы никто не пытался нашпиговать их стрелами.

Перед ними раскинулось поле боя. Взрытая копытами земля, круги от сгоревших фургонов, гигантский лагерь на холме.

Фургонщики.

Лейтенант уже перестал удивляться хоть чему-то.

Взглянул на Кайлеан. Ее уже могли отпустить, хотя она до сих пор не получила оружия. Дагена стояла рядом с выражением на лице, говорящим, что она еще не уверена до конца, кому давать тумаков, но лучше было не переходить ей дорогу. Их светловолосая подружка выглядела как труп.

Шестая рота держалась чуть получше. Это были вессирские горцы, которых непросто сломать и которые, послужив в Горной Страже, видали собственными глазами воистину разные вещи.

«Оказались мы в месте, где солнце никогда не всходит и не заходит? Что ж, это был попросту необычайно длинный день.

Видели мы вещи, которые простых людей привели бы на грань сумасшествия? Давайте не преувеличивать. Видели бы вы, что умеют делать ахерские шаманы, если их по-настоящему разозлить.

Вышли мы оттуда прямиком на поле боя между Фургонщиками и се-кохландийцами, одни боги ведают как далеко от гор?

Ну так и что? Оружие ведь у нас в руках, верно?

Если боги когда-либо станут искать что-то, что тверже алмаза, пусть используют вессирский дух».

Только Фенло Нур выглядел так, словно не знал – пытаться ему сбегать или делать вид, что ничего не случилось. Кеннет же решил пока оставить Нура в покое. Десятнику придется самому справляться с тем, что он сделал, и принять решение, останется ли он с ротой. Исчезни он – и вписать его в список потерь не составило бы никакого труда.

Лейтенант осмотрелся. Это не был обычный хаос. По мере того как Кеннет приглядывался к беспорядочному движению в лагере, он начинал улавливать определенный порядок. Из глубоких рядов конницы, стоящей лицом к полю битвы, то и дело вырывались кочевники, то поодиночке, то группами, и исчезали между шатрами. Видел, как они входят внутрь и как выходят через минуту. Уже другие, изменившиеся, с лицами бледными, словно полотно, покрытыми потом, некоторые держа в руках оружие – так, словно не знали, что с ним теперь делать. Покачиваясь, подходили к своим лошадям и занимали место в строю. Потом перед шеренгой проехал отряд кавалерии под крашенным в алое бунчуком. Командир его орал что-то и размахивал руками, но никто не обращал на него внимания.

– Что-то там происходит, господин лейтенант. – Велергорф указал на лагерь верданно.

И правда – происходило. Между фургонами вытекала наружу армия, если можно это так назвать, потому что на первый взгляд Фургонщики походили на обычную толпу, смешавшуюся без складу и ладу. Шли линией шириной в какую-то четверть мили, все более и более глубокой, по мере того как очередные группы покидали свои позиции. Нет, Кеннет должен был отдать им справедливость, – все же в том был какой-то порядок, с внешней линии обороны вытаскивали фургоны, и их ставили на флангах: похоже, люди намеревались их толкать, а фронт оброс стеной щитов, видимо кто-то там все же командовал.

Но все равно это было глупо. Отказаться от обороны за многочисленными баррикадами и выходить в поле против конницы?

Навстречу Фургонщикам вставала конная армия. Настоящая армия, разделенная на четкие отряды в несколько глубоких шеренг, с центром, блестящим сталью, и боками, охраняемыми массой серо-бурой легкой конницы.

– Молнии, – старший десятник почти выплюнул это слово.

Да. Фургонщики выходили против – демоны их раздери – как минимум десяти тысяч Наездников Бури. Они что, совсем ошалели?

Сидящий в седле старик широко улыбнулся.

Вот оно! Именно этого он и искал в пылу битвы. Еще час назад он полагал, что его ожидает упорный захват одной линии фургонов за другой, кровавые штурмы, чары, сотрясающие небеса, и все настолько же вдохновляющее, как, например, попытки оплодотворить некрасивую и нелюбимую жену. Закрываешь глаза и делаешь свое дело, потому что – нужно. Не было в том ни красоты, ни легкости – только тяжелый труд вроде сокрушения каменной стены двадцатифунтовым молотом. Но теперь? «Эти шавки-Фургонщики покидали свой лагерь и, Господин Гроз, клянусь, готовились к атаке!»

Где-то сбоку их гигантского формирования тарахтели колесницы – не более чем бокал вина в завершении прекрасного пира. Этого он и ждал: нечто, что сломит рутину предвиденных действий на поле битвы, что превратит ее в быстрый, наполненный утонченностью поединок, словно танец двух вооруженных саблями воинов в Кругу Молодых. Йавенир чувствовал себя почти как шестьдесят лет тому назад, когда во главе отряда в тысячу всадников побеждал отряды в три-четыре раза бо́льшие. Уже искал взглядом слабые точки в строю врага – шириной в четверть мили и потому слабого для фронтальной атаки. Фланги предохраняли фургоны, толкаемые людьми, но если забросить на них арканы и вырвать из строя, внутренности вражеской армии отворятся для атаки Наездников Бури, словно разбитый улей перед нападением голодных шершней. Колесницы на правом крыле будут задержаны конными лучниками, что как раз готовились к бою. Воины Дару Кредо сумеют добыть еще больше славы.

Сахрендеи до этого времени стояли спокойно, верданно явственно шли на войско Йавенира. Хорошо. Он послал уже гонцов к армии Аманева, чтобы, едва лишь появится дыра между рядами вражеской армии и опустевшим лагерем, он въехал в нее и атаковал Фургонщиков с тыла.

А командующему верданно за эту показушно-глупую отважную атаку он даст чего тот и жаждет. Йавенир оценивал его силы в двадцать, может, в двадцать две тысячи людей, из которых наверняка половину составляли женщины. Это будет короткая битва, прекрасная прелюдия к победной войне. Крылья Наездников Бури уже стояли в готовности.

Поле между двумя армиями было в меру ровным, два круга сожженных меньших лагерей не будут преградой для всадников. Жереберы продолжали направлять чары, один из них как раз остановился в нескольких сотнях ярдов перед Фургонщиками и, сжигая конский дух, зачерпнул Силу. Трава вокруг него начала морщиться от жары, но внезапно из земли выскочили ледяные ленты, что, разрастаясь спиралью, окружили шамана и сомкнулись над ним прозрачной клеткой. Освобожденным чарам пришлось быть в замкнутом пространстве, жара столкнулась со льдом, растопила его в слабейшем месте и вырвалась вверх, создав в несколько мгновений странный гейзер, соединение пара и льда. Наконец все это распалось, не выдержав внутреннего давления, кусочки льда разлетелись во все стороны, открыв всадника и коня, сваренных живьем.

Старец кисло ухмыльнулся. Чары он ценил как средство достижения цели и одновременно презирал их за бездушную жестокость. Так или иначе, но после целой ночи атак колдуны Фургонщиков должны быть измучены, хотя, как видно, еще могут кусать в ответ. Он решил не рисковать потерей новых шаманов, тем более что, когда дойдет до сражения лицом к лицу, использовать чары – уже бессмысленно. А воины всегда более ценили битвы, выигранные сталью, а не Силой.

– Отвести жереберов, пусть сосредоточатся на защите от колдунов Фургонщиков, – приказал он, а гонец понесся на поле.

Верданно сдвинулись: спокойно и ровно.

Прекрасно, пусть начнется танец.

Его невольница все еще не возвращалась. Получается, она была немного права с тем своим узлом: за час все изменилось, но наказание за то, что оттягивает возвращение, ее не минует.

Только – уже после битвы.

Вот – темнота и тишина. Вот – чувство покоя. Вот – тело, что лежит рядом, и ладонь, вооруженная когтями, гладит ее по лицу. Боли нет. И следа. Есть образы, мелькающие под веками.

Атака Молний выглядела впечатляюще. Ехали они неудержимой волною железа и стали, флажки трепетали, прекрасные кони были укрыты кожаной бронею. И хотя в первую атаку пошли не более тысячи всадников, дрожь земли долетала до самого лагеря сахрендеев.

На правом фланге верданно легкая конница уже гнала в сторону колесниц, била из луков, поворачивала и снова атаковала, похоже, пытаясь спровоцировать их к нападению. Колесницы защищали бок марширующей колонны, но даже тот, для кого кавалерийская битва была новостью, понимал, что если дать оттянуть себя от главных сил, то в миг они окажутся окружены и перебиты. Пока же их экипажи отвечали ровными залпами и держали позицию. Пыль вставала все выше, но постоянные порывы ветра сгоняли ее с поля боя.

Кеннет стоял на краю лагеря и смотрел. Похоже, командир кочевников отказался от попыток расстрелять неторопливо марширующий четырехугольник. Правда, на флангах неистовствовали конные лучники, но главный удар пришелся на центр. И – ради Морозного Поцелуя Андайи – ведь это было настолько очевидным! Растянутый на несколько сотен ярдов, ровный, словно имперская дорога, фронт состоял лишь из одного ряда щитоносцев. За ними, на расстоянии как минимум сотни шагов, двигалась плотно сбитая масса пеших, едва удерживающая видимость строя. Когда Молнии разорвут первую линию и ударят в толпу, случится величайшая резня, какую видела эта возвышенность.

А Наездники Бури как раз начинали разгоняться для удара.

Вот – духи, хоть она и не понимает, отчего они ее не покинули. Она ведь сделала все что нужно. Вот – миг тишины. Дрожь почвы и осознание, что это жалоба земли, мучимой тысячами копыт.

Вот – картины.

Эсо’бар и Мер’данар стоят за широким щитом.

Нее’ва держит поводья, легким движением поправляя положение колесницы в строю.

Близнецы – один с повязкой на пол-лица – смотрят на Вторую и глупо щерятся.

Дер’эко дует в свисток, выполняя команды.

Рук’херт глядит через плечо на девушку позади. Девушка – это Ана’ве, всегда такая серьезная и сосредоточенная, стоит рядом с парнем – в кольчуге чуть не по росту. Держит лук, а за поясом у нее – несколько длинных ножей. Панцирь из широких переплетенных ремней бычьей шкуры подходит ей как корове седло, но это – ничего.

Отец едет колесницей за белой кобылой, прямо в лагерь сахрендеев.

Вот – вопрос.

Потому ли вы еще не оставили меня?

Чтобы я смотрела, как они умирают?

Вот – веселость.

Не ее.

Их, духов.

Вот – картина.

Атака конницы достигает щитоносцев.

Щиты кладутся на землю, словно пшеничное поле, прижатое ладонью ветра, а кони, которые уже замедлялись и перед которыми внезапно открылось пустое пространство, проскакивают над ними, ударяя копытами в дерево, и мчатся вперед. Тысяча бронированных всадников против массы пеших.

Вот – удар. Кони в последний миг замедляются, неохотно напирая на плотную толпу, но не останавливаясь полностью. Наконечники копий тонут в груди или – ловко подбитые пехотинцами – пролетают над головами. Копыта пытаются топтать лежащих, конские зубы скалятся в лица. Всадники тянутся за топорами и саблями, ударяют сверху и…

Рык.

Толпа дергается вперед, ведомая одной мыслью, сотни копий, гизарм и рогатин тянутся к кочевникам, клюют их, колют, стягивают с седел. Вот – сабля, что погружается в чью-то грудь и которую невозможно вырвать, потому что ладони раненого смыкаются на запястье с силой кузнечных клещей. Вот – удар мечом, который рубит руку, и обрубок, брызжущий кровью. Вот – удар копьем, удар топором, чьи-то руки стягивают воина с седла, стрела, вылетающая из дальних рядов и пробивающая шею, нож, режущий сухожилия лошадям, молот, разбивающий конскую голову. Вот – тысячи и тысячи рук, несущих смерть. Вот удивление, непонимание: отчего они не бегут? Что в них вселилось? Вот – сигнал к отступлению и конь, который спотыкается и падает на передние ноги. Мужчина оглядывается и видит стену щитов, закрывающих дорогу к бегству. Вот некий безумец с топором, прорубающий себе кровавую тропу между всадниками, мощными ударами отсекающий руки, ноги и конские головы. Вот…

Нет… Не хочу смотреть на это. Не приказывайте смотреть мне на убийства и смерть.

Вот – осознание.

Ты должна.

Кто-то должен рассказать.

Вот – отец, едущий колесницей перед шеренгами бородатых воинов.

Вот – отец, останавливающийся между старшим мужчиной в тяжелой кольчуге, что стоит под алым бунчуком.

Вот – отец на земле.

Отец, стоящий на коленях со склоненной головою.

И тишина в рядах, и единственное слово на анахо’ла, будто силой вырванное из стиснутой груди.

«Простите».

Вот – отец, мчащий галопом в сторону битвы, и армия всадников, что, словно окаменев, стоит за его спиною.

Вот – движение, когда очередные отряды посеребренных сталью конных воинов отрываются от армии кочевников, на этот раз – три, один несется в середине, чтобы раздавить тонкую линию щитоносцев и прийти на помощь попавшим в ловушку товарищам внутри, два остальных поворачивают на фланги, одному навстречу выскакивают колесницы – отчаянная атака тысячи экипажей против как минимум двух тысяч Молний, поддерживаемых лучниками. Колесницы едут свободным строем, в последний момент используют шумелки, волна металлического лязга разрывает воздух, некоторые из лошадей кочевников пугаются и замедляются, строй рвется, и в этот хаос врываются Фургонщики.

Вот – Нее’ва, дико вопящая и натягивающая вожжи.

Вот – люди, соскакивающие с колесниц и посреди битвы создающие панцирные четырехугольники. Вот – арбалеты, бьющие в упор, щиты, вырастающие стеной там, где еще миг назад открывался свободный проход.

Колесницы бросаются в битву, дав время пехоте встать и соединить щиты цепями.

Вот – замешательство и болезненное, словно свежая рана, осознание, что этого – мало.

Вот – вид с другого конца битвы и крюки, забрасываемые на борта. Несмотря на потери, кочевники разворачивают конец и разрывают линию фургонов.

Вот – бронированный клин, летящий в ту дыру, и Ана’ве, раз за разом стреляющая в сторону всадников.

Вот – линия щитов, опрокинутых на землю, на этот раз без притворства, и сотни всадников, получивших шанс на бегство.

Вот – звук флейт кочевников и серебряная волна всадников, отскакивающих от верданно.

Вот – вид куч трупов, человеческих и конских, заполоняющих внутренности защищаемого фургонами формирования.

Вот – просьба.

Равнодушный отказ.

Нет.

Ты должна смотреть.

– Следующей атаки они не выдержат.

Велергорф говорит это спокойным и равнодушным тоном. И только рука, опирающаяся на топор, явственно подрагивает.

– Хотел бы оказаться там?

– Я – здесь, господин лейтенант, и только это и важно. Не стану, как дурак, раздумывать, что было бы, если бы.

– Хотел бы и я так. Парни знают, что делать?

– Да.

Да.

Если все пойдет плохо – не дать взять себя живыми. Просто.

Кайлеан и Дагена стояли чуть в стороне и смотрели на поле боя. Лица у них были каменными, но Кеннет не дал себя обмануть.

– Вы до них не доберетесь. Но есть шанс, что бой не пройдет мимо нас.

Кайлеан взглянула на него, и лейтенант удивился, увидев, что глаза ее полны слез.

– Ты не понимаешь, лейтенант. – Усмешка девушки походила на открытую рану. – Спроси его, о чем поют духи?

Фенло Нур оперся о ближайшую повозку, и казалось, что он вот-вот сблюет.

– Едут, – простонал он.

К лагерю кочевников галопом приближались трое всадников под знаменем с черной птицей.

Верданно шли. Гигантский подвижный лагерь поднялся с земли и, оставляя за собой тысячи трупов, пер вперед. В его сторону.

Йавенир спокойно сидел в седле, а всякий, кто поглядел бы на него со стороны, увидел бы лишь легко кривящиеся губы и дикий блеск в глазах. Истинный Отец Войны, стальная воля, сокрушающая врагов Вольных Племен.

Ему пришлось стиснуть руки на луке седла, чтобы скрыть их дрожание. Где она? Где?! Он понял, что она покинула его на такое долгое время впервые за несколько последних лет. Чувствовал, как слабеет, как разум его застилает туман, первоначальный восторг битвы сменился чем-то вроде подернутого страхом удивления. Почему они продолжают идти? Любая другая армия в мире попыталась бы отступить к окопанному лагерю. Любая другая армия, испытавшая на собственной шкуре силу Наездников Бури, тряслась бы от одного звука бьющих в землю копыт. Но – не они. Они шли вперед, справа защищаемые меньшим квадратом пехоты, слева – колесницами, которые как раз меняли позицию.

Он скривился и сплюнул на землю, притягивая несколько пораженных взглядов. Неправильно осквернять плевком почву, в которую впиталась кровь героев. Их духи могут почувствовать себя оскорбленными.

Неважно. Он уже выслал приказ сахрендеям, пусть Аманев докажет, как сильно его люди презирают тварей-Фургонщиков. Тот приказ, отданный годы назад, был хорошим, потом хватило всего-то нескольких слов, чтобы его враги никогда не встали на битву вместе. А теперь пришло время закончить эту игру.

Он указал ладонью, Крылья Наездников Бури из первой и второй шеренги двинулись с места. Раздавят пехоту на правом фланге Фургонщиков, воткнутся клином в их центр и разорвут ряды армии. Ничто не удержит восемь тысяч бронированных всадников.

С другой стороны – там, где нынче едут колесницы, – ударят сахрендеи. Пусть их Волки покажут, заслуживают ли они свою славу.

Тыл атаковать не станут. Пусть у врага будет возможность бегства… Нет более прекрасного зрелища, нежели легкая кавалерия, преследующая врага.

Вот – плач и безголосая просьба.

Вот – стальной коготь, неподвижно лежащий на высоте ее сердца.

Вот – колебание брата, глаза его, кажется, и вправду светятся в темноте.

Вот – лагерь сахрендеев.

Вот – мужчина под красным бунчуком, который что-то говорит Амуреху Вомрейсу, после чего обнимает его и похлопывает по спине.

Вот – картина нескольких тысяч легковооруженных всадников, разворачивающихся и исчезающих между шатрами.

Вот – образ тяжелой конницы, ровняющей строй, шесть-семь тысяч Волков, стоящих стройными рядами. Вот – мысль: это мы, когда б сидели в седлах.

Вот – трое посланцев, над ними – стяг с черной птицей, вот – приказы, отданные крикливым и быстрым голосом.

Вот – кивок вождя Волков, который вынимает из петли у седла топор. Вот – взгляд, пробегающий по рядам, и огонь в тех глазах, что еще минуту назад наполняли слезы и безумие.

Вот – удар, нанесенный сверху, усиленный всем весом тела, и расседающийся, словно арбуз, шлем.

Вот – движение.

Волки едут в бой.

Кеннет – хотя, проклятие, не понимает уже ничего – щерится, смотрит на Велергорфа, когда гонцы Йавенира гибнут, а конница идет вперед. А девушки смеются и кричат. Обнимаются и плачут. Как с девушками и бывает.

Невольница появляется в миг, когда Наездники Бури ударяют в Фургонщиков.

– Мы должны бежать, господин.

Бежать? Сейчас? Когда победа в его руках? Когда щитоносцы выбиты, а пехота приняла в грудь острия копий? Когда сахрендеи пошли в атаку?

Он ударяет ее по лицу. Легко, чтобы не рассечь кожи, но чтобы напомнить, где ее место.

Вот картина – броневой клин вгрызается в живое тело армии Фургонщиков.

Вот картина – квадрат пехоты, плотно окруженный, покачивающийся и гибнущий под сотней ударов.

Вот картина – командир Крыла Молний, разгоняющийся для удара, поворачивает голову вправо и таращит глаза.

Вот картина.

Тысяча, может, и больше всадников на огромных, как горы, скакунах на полном ходу врывается в растянутый отряд Молний и топчет его, опрокидывая лошадей, колет, рубит без милосердия. В несколько мгновений отборное Крыло превращается в рассеянную группку воинов, сражающихся за свою жизнь.

У них нет и шанса.

Вот картина – на напирающих на пехоту кочевников падает атака сзади, и внезапно все меняется. Щиты, шлемы, тела, мечи, топоры, сабли, ножи – все перемешивается, сливаясь в один огромный, убийственный водоворот, мельницу, смалывающую в клочья пойманных в ловушку се-кохландийцев. Вот – стягивают с седел, режут глотки, пальцы втыкаются в глаза, вот – ярость и безумие.

Вот картина – старик на холме. У него вытаращенные глаза и трясущиеся руки.

Вот картина – большой отряд Волков летит в его сторону, сталкивается с Крылом Молний, разбивает его, гонит вперед и нападает на его личную стражу.

Вот – резня.

Оставшиеся Крылья Наездников Бури стоят, не ведая что делать.

Легкая конница идет врассыпную и сбегает.

Вот картина – меж шатрами кочевников Ких Дару Кредо врываются конные лучники. Факелы дарят ткани и дереву поцелуи огня, луки раз за разом натягиваются, опорожняя колчаны прямо в спину убегающих женщин и стариков. Сабли рубят руки, впустую прикрывающие головы, копья бьют в спины. Мужчина под красным бунчуком довольно улыбается.

Кровавая резня внутри армии Фургонщиков останавливается. Волки разворачивают лошадей и гонят в сторону лагеря кочевников, в котором безумствует легкая конница сахрендеев. А за ними бегут остальные: мужчины и женщины, размахивая оружием, что-то хрипло крича, их ненависть, кажется, может поджечь небо.

Вот картина – колесницы наступают на легкую кавалерию, прижатую с другой стороны Волками.

Нет.

Вот картина – жеребер останавливается и пытается наложить заклинание. Аркан падает ему на шею и стягивает с конской спины с такой силой, что мужчина погибает, не долетев до земли.

Нет.

Вот картина – молодой Наездник Бури полулежит на конской спине, сломанная нога его выгибается под странным углом. Он стягивает шлем и отбрасывает его в знак того, что сдается. Стрела разбивает ему висок и выходит по другую сторону черепа.

Нет.

Поток ледяных осколков разносит в клочья группу людей. Хас – если этот ступающий на худых ногах скелет он – разворачивается, высылает еще одно облако чар. Потом падает замертво.

Нет.

Женщина лежит, заслоняя ребенка. Выпущенная сверху стрела пришпиливает ее к земле.

Мужчина, которому удар тупым оружием разбил лицо, бродит на ощупь. Стонет.

Из горящего шатра выбегают горящие дети.

Нет! Нет! Нет!!!

Кей’ла встает, садится, внезапно ощутив свое тело. Машет руками, попадая в маленькую лампадку. Масло плещет на кипу каких-то свертков и вспыхивает.

Нет!!!

Пламя тянется выше, перескакивает на сложенные под стеною вязанки стрел, вспыхивает ярче.

Не хочу этого видеть, не хочу смотреть!

Уходите отсюда!

Духи притихают, словно удивленные. И наконец уходят, а с ними вместе и картины.

Она падает на постель, снова чувствуя каждую рану, перелом и синяк. Понимает – еще словно сквозь туман, – что через несколько мгновений она примется стонать, и плакать, и молить, чтобы они вернулись. Чтобы забрали боль.

Фургон наполняется дымом. Пламя начинает лизать потолок.

Она тянется к руке мальчишки, той, с когтями, кладет себе на подвздошье.

– Я все еще не знаю, братишка, как тебя зовут, – шепчет она, а он улыбается ей глазами и ничего не говорит.

Конечно.

– Забери меня… забери меня отсюда, – шепчет она.

И – холод у сердца.

И – темнота.