Деревянная пила вырезала в теле атакующей армии кровавые борозды.

По крайней мере так оно выглядело сверху, с вершины рампы. Рогатую Городьбу уже окружала алая полоса мертвых тел и умирающих лошадей и людей, и каждая атака только расширяла ее. Кочевники ударяли в разных местах, с разным напором, порой только галопируя вдоль линии фургонов и стреляя из луков, порой бросаясь во фронтальные атаки, чтобы проверить упорство и решительность защитников. Так, обычное «тяни-толкай», проба сил.

Везде они натыкались на решительное сопротивление. Луки и арбалеты работали без перерыва, метательные машины, главным образом легкие баллисты, посылали заряды на сотни шагов, сшибая с седел тех нападавших, кому казалось, будто они в безопасности. Непросто было понять, сколько Фургонщиков пострадало, но наверняка меньше, чем се-кохландийцев. Казалось, что решение ставить Рогатую Городьбу было верным.

Кочевники явились под вечер предыдущего дня и наполнили ночь криками, воем и горящими стрелами, что перечеркивали небо, словно дождь из падающих звезд. Но боевые фургоны строили из досок, месяцами вымачиваемых в рассолах, пока дерево не начинало потеть кристаллами соли. Тяжело было их поджечь, а обороняющиеся быстро научились целиться в огоньки, горящие над землей. Целую ночь обе стороны прощупывали друг друга стрелами, а когда рассвет вышел на небосклон, оказалось, что се-кохландийцы использовали это время, чтобы разбить собственный лагерь. И только тогда начали искать слабину в стене фургонов.

Боутану и эн’лейд стояли около расщелины, ведущей на рампу, откуда открывался прекрасный вид на всю возвышенность, раскинувшийся у подножия Олекад лагерь и на окружавшую его армию. Двадцать тысяч всадников, может немного больше, а за ними – огромный лагерь, наполненный шатрами, лошадьми, женщинами, стариками и детьми.

Ких Дару Кредо обманул всех. Когда его а’кеер атаковал строителей, племена кочевников были уже всего лишь в двадцати милях на северо-восток от рампы, в месте, где никто их не ожидал. Сын Войны должен был украсить свой путь брошенными повозками, павшими животными и всем, что его задерживало, чтобы поддержать такую скорость. И боги знают, как ему удалось скрыть такую массу людей от глаз наблюдателей, стоящих на вершине рампы, – но ему это удалось. А потом он поставил все на один удар, ночная атака и поддельные признания пленников сделали свое дело, колесницы лагерей Нев’харр и Ав’лерр отправились на юг, ища кочевников там, где их не было, и теперь инициатива принадлежала се-кохландийцам.

Рогатая Городьба могла защищаться, но не могла кусать дальше выстрела баллисты. А Фургонщики – что наполняло их особенной горечью – были способны только смотреть, как кочевники подходят и спокойно разбивают свой лагерь. Будь у верданно хотя бы три-четыре Волны, племена Дару Кредо не осмелились бы подойти настолько близко, с почти оскорбительным пренебрежением, а разбили бы лагерь подальше, опасаясь контратаки. Пройдет еще как минимум день, прежде чем из-за гор спустится достаточно подкреплений от остальных караванов, что представляли собой реальную силу. А до этого времени кочевники окружат их лагерь кругом засек, неглубоких рвов и ловушек, которые удержат колесницы. Ров шириной в три фута и глубиной в два не был серьезной преградой для конницы. Для колесниц же он представлял непроходимый барьер. Те не смогут его преодолеть даже шагом, воинам придется выйти, медленно провести коней и перенести свой экипаж вручную. Дело не простое для исполнения, когда кто-то бьет по тебе из лука.

Эмн’клевес Вергореф осмотрелся, заслоняя ладонью глаза. Солнце вставало, ослепляя и его, и Анд’эверса, хотя кузнец лишь едва нахмурил брови.

– Мог хотя бы притвориться, что оно тебя слепит.

– Когда часами всматриваешься в горн, ожидая, пока железо сделается нужного цвета, глаза привыкают.

– И как ты определишь этот цвет?

– Слишком горячо, должно остыть.

Боутану только улыбнулся. Со вчера – с момента, когда заметили первых всадников, – это он представлял полную власть над Стеной Фургонов. Глаз Змеи мог только советовать. И все же Эмн’клевес взял Анд’эверса наверх. Они ведь не перевалили через горы, чтобы дать кочевникам битву у их подножия. Эн’лейд должен был оценить, как и где надлежит ударить, чтобы прорвать окружение. Причем – до того, как прибудут остальные се-кохландийцы. Против сил одного Сына Войны они еще имели шанс выиграть. Когда же прибудут остальные… Фургонщики смогут вернуться в империю только как кающиеся бунтовщики, взывающие к милосердию императора и молящие о прощении. А императору, желающему сохранить видимость, придется их покарать. Однако горечь этой мысли была почти невыносимой – меекханцы никогда не уважали проигравших, особенно тех, кто выказал трусость и неумение.

– Южная и северная сторона, – Анд’эверс указал налево и направо. – Сразу у гор. Хорошее место для колесниц. Там нельзя копать глубоко, потому что они наткнутся на скалу. Нынче я бы выдвинул туда Зубы в двух или трех местах. Фургоны можно будет быстро расцепить и выпустить атакующих.

– Они тоже об этом знают.

Поперек стены Олекад кочевники уже поставили засеки из густо сплетенного лозняка и выкопали рвы длиной в десятки ярдов, неглубокие, но с отвесными стенками, чтобы остановить фургоны и колесницы. Так же обстояло дело и с заостренными кольями. Отбивая атаку конницы, их надо вбивать каждый фут, в крайнем случае – каждые два, не шире, чем конская грудь; а колесницы сдержит ряд в три раза более редкий. Вбей колья через каждые четыре-пять футов, и твоя конница сможет просачиваться между ними, словно вода сквозь сито, туда и назад, а фургоны здесь завязнут, словно в песке. Петля сжималась вокруг лагеря, словно сотня шелковых нитей: каждая слабая, но все вместе смогли бы задавить его без особых проблем.

Очередная атака прошла как раз вдоль гор. Несколько сотен всадников ударили с той стороны, воя, крича и выпуская тысячи горящих стрел, что, будто крохотные кометы, летели в сторону фургонов, волоча за собой ленты дыма.

Лагерь спокойно принял их на бронированные бока и ответил залпом из луков и арбалетов. Кочевники заклубились, закричали еще громче и отскочили, оставив на предполье с десяток-полтора человеческих и конских тел. Всего ничего, обычная забава, чтобы рассеять силы обороняющихся, чтобы те не знали, где случится главный штурм. А если при случае удастся еще и что-то поджечь – тем лучше.

– Хорошо, что они не колеблются. – Эмн’клевес смотрел на убитых животных.

– Хорошо.

Этого они оба боялись более всего. Во время первой войны с кочевниками два лагеря сдались, потому что их защитники не смогли вести огонь по лошадям. Особенно когда кочевники сделали из тех живые щиты, гоня перед собою для защиты от стрел табуны лошадей с жеребятами. Но молодое поколение выросло в пограничье и не знало подобных чувств. После они вознесут соответствующие молитвы, однако сегодня кони были таким же врагом, как и их всадники.

Анд’эверс повел взглядом вдоль линии тел, лежащих перед фургонами.

– Они пока что лишь играют с нами.

Кузнец был прав. За продолжающиеся полдня и всю ночь атаки потери кочевников были небольшими: всего около четырехсот, может пятисот, людей и примерно столько же лошадей. Даже те несколько непосредственных атак, которые бросили наездников прямо под сабли и топоры обороняющихся, оказались не слишком-то опасными. Ких Дару Кредо готовился к серьезному штурму, а до того времени должен был чем-то занять защитников.

– Когда он увидит, что мы выравниваем стены, – усилит оборону, – вернулся к прерванной беседе боутану.

– Знаю. Но я хочу вывести не Волны – хочу вывести Змею. По двести фургонов с каждой стороны. Караван вдоль стены гор, пробивающийся сквозь укрепления. Охраняя пехоту, которая станет вырывать колья и засыпать рвы. И только потом – послать колесницы. Самое большее пару Волн с каждой стороны. С флангов обойти лагерь, ударить по табунам и стадам, погнать животных на шатры. – Анд’эверс раскинул руки и обвел ими круг. Говорил на анахо: высокий язык, ав’анахо, не был предназначен для разработки планов битв. – А когда они сосредоточатся на этом нападении, ударить спереди. Быстро. Тоже сперва пехотой, щитоносцы убирают тамошние колья и засеки, выравнивают ямы – чтобы засыпать рвы, достаточно будет мешков с землею или связанных досок, переброшенных поверху. А по ним в атаку пойдут колесницы. Семь-восемь Волн, в полную силу. И сразу за ними – пехота, чтобы занять лагерь кочевников и сразу вырвать из его передней стены часть повозок, чтобы послать в ту дыру им на помощь две бронированные Змеи. Се-кохландийцы – как вода, их можно разбить, но они всегда попытаются снова собраться. Но, если у них не будет где собираться, они пойдут врассыпную.

– Пройдет какое-то время, пока сюда из-за гор спустятся десять Волн. В лучшем случае они будут здесь послезавтра на рассвете.

– Знаю. Именно потому я поставил Рогатую Городьбу. Твое же дело – удержать ее.

Эмн’клевес глянул на кузнеца, потом на осажденный лагерь – и снова на кузнеца:

– Ты долго над этим думал?

Анд’эверс вздохнул и сказал:

– Ёж и лис.

– Ёж и лис?

– Когда я был молод и странствовали мы в караване, однажды мы разбили лагерь над рекой. Встретил я там молодого лиса, который наткнулся на тропку, используемую ежами. Лис был худым и очень голодным и чрезвычайно хотел до ежей добраться. Я хорошо развлекся, наблюдая за ним, как он пытается понюхать, укусить, перевернуть тех на спину. Ежи, как у ежей заведено, сворачивались в клубок и ждали, пока лису надоест. В первый же день у того нос и морда были исколоты в ста местах, – на этот раз в ладонях Анд’эверса танцевала ав’анахо: это была подходящая история, чтобы сплести анахо с языком жестов. – На второй день он пытался ударять их лапой, раз одной, раз другой, кололся, визжал и скулил. Но понял, что может покатить ежа по земле. На третий день спустился с игольчатым до самой реки, не пытаясь его схватить, – просто смотрел. А на четвертый он покатил ежа вниз, по тропе, до самой воды, а когда тот развернулся, чтобы не утонуть, и принялся плавать – лис нырнул и вгрызся ему в живот. И через несколько дней уже не было худого лиса и множества ежей – но лишь толстый лис и всего-то несколько колючих животинок. И лишь потом он снова начал худеть.

– Ну да, съел большинство ежей.

– Не потому. Оброс жиром так сильно, что уже не мог нырять, и на некоторое время плавающие ежи оказались в безопасности.

Боутану громко и искренне рассмеялся. Но Анд’эверс его не поддержал, а лишь отозвался на анахо:

– Я начал о том думать еще до того, как мы вышли из Степей. Я был молод во время первой войны, но помню одно: обороной не выигрывают. Лагерь, который отобьет нападение, не победит врага, а лишь научит его нескольким новым вещам. Так же как ежи учили лиса, как к ним подойти. Пока в конце концов кочевники не отыщут нашу слабую точку. Взгляни: они поймали нас в месте, где нет воды. Пока что мы можем доставлять ее по рампе, с другой стороны гор, но ее едва хватает. Пьем мы и животные, мы поливаем борта и крыши фургонов, тысяча бочек ежедневно должна съехать вниз, чтобы нас не сломили жаждой. А когда мы получим колесницы других лагерей, нам понадобится пять тысяч бочек ежедневно. Рампа начнет работать только на то, чтобы наполнить наши глотки.

– Потом будет еще хуже, ты же знаешь.

– Знаю. Мы уже говорили об этом. Но у нас нет выхода – или сила, или свобода в выборе дороги. Ты что, и вправду хотел бы выехать на возвышенность караванами по тысяче фургонов и с одной Волной для их защиты? Но теперь это неважно. Важно, что мы не можем быть ежом, который ждет, пока лису надоест. Этому лису не надоест, потому что он должен нас победить. И в конце концов он найдет способ. Если мы дадим им время, они построят собственные осадные машины, сделают подкоп, сложат жертву в тысячу коней и призовут орду демонов, которую наши колдуны не удержат. Меекханцы говорят, что невозможно выстроить неприступную крепость, а войны не выигрываются ожиданием. И я им верю. Мы должны ударить.

– Совет Лагерей может не поддержать этот план.

– Совет? А с каких пор Совет решает на поле битвы? Так ли нам нужно поступать? Сзывать Совет каждый раз, когда мы повстречаем какие-то трудности? Перед каждой битвой станем отправлять послов к кочевникам, прося их о времени, чтобы собрать Совет? Лагерь Нев’харр должен был открыть нам дорогу домой. Ты сам просил об этой чести, помнишь? И что теперь? Закроемся в Рогатой Городьбе и станем ждать, пока нас сломят? Или когда закончатся у нас припасы? Ты боутану, ты решаешь, как нам защищаться. Потому – решай.

Кузнец цедил слова сквозь зубы, не отрывая взгляда от сражающегося лагеря. Там как раз очередной а’кеер отходил, оставив на земле с десяток трупов.

– Они вернутся. – Эмн’клевес словно хотел положить ему руку на плечо, но в последний момент сдержался.

Анд’эверс засопел, как раздутый железной рукою мех, и стиснул кулаки.

– Это было мое решение, – рявкнул он. – Это я их туда послал. Двенадцать тысяч человек. Повел себя словно ребенок.

– Это было наше решение, – поправил его боутану. – Твое, мое и Аве’авероха. Если бы кто-то из нас не согласился, мы бы их туда не отослали. Впрочем, с ними Орнэ, а ее гнева боятся демоны огня. Будь у них проблемы, мы бы увидели, как пылает небо.

– Дружище…

Слово повисло между ними, и крупный мужчина не знал, то ли ему обижаться, то ли ощутить свою значимость. У анахо было множество преимуществ, а наибольшим оставалась недосказанность.

– Дружище, – кулаки кузнеца хрустнули. – Ты смотришь на кровь на снегу и не видишь трупа. Смотришь на кочевников, которые готовятся к долгой осаде, и не видишь их уверенности и спокойствия. Они знают, что наши колесницы вне лагеря, они ведь сами их отсюда выманили, однако не выказывают ни малейшего беспокойства. Не строят дополнительных укреплений, не отсылают конную армию на юг. Я готов поспорить на моих породистых лошадей, что Ких Дару Кредо уверен в том, что колесницы погибли. Он поставил на них ловушку, из которой им не уйти живыми. И это моя вина. Только моя.

Стрелы засвистели, застучали градом в высокие борта, часть промелькнула над боевым фургоном, увлекая за собой полосы дыма и фырча в воздухе: Фр-р-р-р-р! Фр-р-р-р-р! Фр-р-р-р-р! Пламя, привешенное к древкам, не желало гаснуть, намоченные смолой мотки ткани сыпали искрами и горели, даже когда стрела безопасно падала на землю. А на землю падали не все: кочевники изменили тактику, часть стрел посылали высоко над первой линией, так что некоторые долетали до жилых фургонов. Сто шагов – это мало, чтобы обеспечить безопасность.

Жилые фургоны не были настолько огнеупорны, как боевые, а потому большинство крыш и бортов обложили мокрыми пледами, а отряды добровольцев, укрываясь за плетеными щитами, бегали между фургонами и гасили стрелы. В том числе и те, что втыкались в щиты и тела. Каждому следовало каким-то образом приносить пользу, в осажденном лагере не было места для лежебок и маленьких трусов.

Кей’ла бегала зигзагами. Это могло утомить, но было куда разумней, чем попытка сократить путь, которая кончалась горящими стрелами в щите. Или в заднице. Эту истину вколотила ей в голову Нее’ва, когда они сменяли повязки. «Держи щит над головою и не отходи от фургонов», – повторяла та столько раз, что это выглядело словно какое-то заклинание. «Твоим отцом может быть эн’лейд всего лагеря, но это значит только то, что тебе надо стараться больше остальных». А потому все три – старались, раз за разом вызываясь добровольцами на разнос воды и стрел среди экипажей боевых фургонов. А еще на разнесение информации.

Кей’ла взяла под «опеку» саво’лейд – Малую Змею, самый малый самостоятельный отряд боевых фургонов – двадцать повозок. Именно столько позволяло сфрмировать четырехугольник шириной в пять фургонов, внутри которого свободно разместились бы все лошади. Отец когда-то объяснял это парням, а она подслушала, делая вид, что шьет. Четыре боевых фургона могли создать четырехугольник, охраняющий один оль, или поле. Но все эти повозки тянулись шестнадцатью лошадьми, а на одном оле помещалось самое большее четверо животных. То есть одна запряжка нуждалась в одном поле для своих лошадей. А значит, какое наименьшее количество боевых фургонов необходимо, чтобы те могли результативно охранять собственные упряжки? Ее братья были настолько туповаты, что она успела сосчитать все раз десять, прежде чем один из близнецов несмело переспросил: шестнадцать?

Так и было. Но при шестнадцати фургонах все пространство внутри такого малого лагеря заполнено лошадьми. Здесь невозможно передвигаться, а запрягать и выпрягать животных становится пыткой. А потому наименьшим самостоятельным отрядом боевых фургонов считается Малая Змея в двадцать экипажей – под предводительством хаверех, или же «ужа». Двадцать фургонов может поставить четырехугольник на двадцать пять олей, внутри которого поместятся все лошади и еще останется достаточно места для людей. А в Рогатой Городьбе двадцать фургонов создают два зуба, два треугольных шанца, словно клыки, щерящиеся на врага.

Именно потому Кей’ле приходилось бегать зигзагом. Прямо, поворот, прямо, поворот, прямо, поворот, прямо и назад.

Конечно, дело было не в линии фургонов – всего лишь в стрелах. Некоторые летели под таким острым углом, что падали всего в нескольких шагах от экипажей. Пожелай она сократить дорогу, пришлось бы бежать через обстреливаемую территорию. Путь вдоль линии фургонов был безопасней, хотя и здесь она нашла, всего-то в футе-двух от бортов, несколько дымящихся культяшек стрел. Те должны были упасть почти отвесно, а воткнувшись в землю, некоторое время горели, будто маленькие факелы. Именно потому ей и выдали все ее инструменты.

Носила она плетеный щит, достаточно легкий, чтобы с ним бегать, и достаточно крепкий, чтобы удержать падающую с неба стрелу. Надела куртку из воловьей кожи без рукавов, снаружи обшитую подбитым металлом полотном. Нее’ва говорила, что в этом ей будет жарко, но если Кей’ла снимет панцирь, то она лично воспользуется ее головой как наковальней, в которую станет лупить молотком. И не соврала – было жарко, словно в кузнице. Пробежав несколько раз вдоль повозок, Кей’ла едва могла двигаться, пот слеплял ей волосы, она с трудом переводила дыхание.

Щит она удерживала одной рукою над головой, прижимая второй к груди две баклаги с разведенным вином. На спине несла препоясанную ремнями плетеную корзину с едой. Все вместе: доспех, щит и припасы – весило почти половину от веса ее самой. Оставалось у нее стойкое впечатление, что пробеги она еще немного – и превратится в высушенный скелет, обтянутый сморщенной кожей.

Это был ее третий тур за сегодня. Бегала она вдоль высоких бортов, входила внутрь, бросала баклаги и корзину с едой и возвращалась за припасами для следующего экипажа. Подле первого фургона для нее оставили телегу, наполненную едой и питьем, но Кей’ла была маловата, чтобы ее тянуть, а потому бегала туда и обратно. Такова уж судьба хромого жеребенка.

Кочевники выпустили очередной залп, фырчанье подлетающих стрел звучало почти как трепет крыльев малых птиц. Присесть, щит над головой, скорчиться. И ждать: сперва быстрый глухой стук в борта боевых фургонов, потом фр-р-р-р, фр-р-р-р, фр-р-р-р стрел, летящих ко второй линии, и третья волна, идущая по крутой дуге прямо в небо, чтобы упасть почти отвесно, ударяя в защитников сверху. Фр-р-р-р, пак, фр-р-р-р, пак, пак, пак, пак, стрелы втыкались в мягкую землю с таким звуком, словно большой кот лупил лапою в мешок, наполненный мокрой мукой. Она и сама не понимала, откуда такие сравнения, но, когда сжималась под щитом, прикрыв глаза, видела это очень отчетливо – большой толстый котяра, играющий с мешком муки. Такая вот картинка.

И тогда кот ударил лапой в ее щит. Зашипело, заскворчало, разнеслась вонь горящей смолы, и что-то укололо Кей’лу в руку, которой она удерживала защиту. Девочка почти вскрикнула и почти вскочила, но стрелы продолжали падать вокруг, а потому она закусила губу, считая до десяти, и, только когда несколько мгновений подряд ни одна стрела не ударила в землю, она встала и осмотрела щит. Посредине, словно посланная мастером лучником, торчала окрашенная в зеленое стрела. Древко над плетенкой почернело и все еще слегка дымилось.

Она вырвала стрелу и осмотрела наконечник, острый и снабженный крюком, который должен был воткнуться в дерево и позволить привязанному к древку огню перескочить на него. К счастью, с намоченным водой лозняком справлялся он не слишком хорошо, влажные ветки сдерживали огонь. Но все равно острие наконечника оцарапало ей руку. Можно сказать, она пролила первую кровь.

Это было всего ничего, красная точка на рукаве, а потому Кей’ла пожала плечами и помчалась дальше.

Двери ближайшего боевого фургона стояли открытыми, она вскочила внутрь, отбросила щит в угол и со вздохом сняла со спины тяжелую корзину.

Боевой фургон был длиннее, шире и выше, чем жилой, и, что важнее, на нем отсутствовала крыша. Пол, посыпанный влажным песком, находился на добрых три фута выше, чем в обычной повозке, а борта – достигающие роста взрослого мужчины – прорезывали бойницы. К ним крепились дополнительные плетеные полосы, уже пробитые стрелами, но в большинстве своем целые. У этого фургона не было маленькой башенки, единственное прикрытие сверху представлял собой тяжелый щит, упертый в стену. Несколько стрел, догоравших на песке, ни на кого, похоже, не производили впечатления. Кей’ла почувствовала укол зависти. Хотела бы и она настолько не бояться.

– Еда, – сказала девочка.

– И питье. Не забывай о питье.

– Питья нету. У вас фургон горел, потому пришлось использовать все, чтобы его погасить.

Эсо’бар улыбнулся, как обычно, – одними уголками губ, улыбка никогда не касалась его глаз. Взгляд этот появился у него в тот день, когда умерла мама, а она все еще не могла к нему привыкнуть. Словно смотрел на нее чужой человек. К счастью, Мер’данар вел себя более-менее нормально:

– Ну-у что ты так долго? Приказываешь целый день ждать нам кусок заплесневевшего сухаря и глоток протухшей водицы, девочка. Стыдно. Тебе что же, приходится то и дело останавливаться, чтобы насладиться пейзажами?

– Скорее, чтобы перехватить свежего воздуха, Мер. По крайней мере смердит тут еще хуже, чем раньше. Ты и правда думаешь, что пускание ветров сбережет тебя от стрел?

– Что такая малая коза может знать о стрелах? Увидь тебя кочевники, подумали б, что какая-то жабка натянула доспех и мечется между фургонами.

– А когда увидят тебя, то удивятся, отчего защищают нас дети.

Была она чуть ли не единственной, кто мог так себя с ним вести. Мер унаследовал от отца толстые кости, но рост – от какого-то далекого предка. Даже Нее’ва уже была выше него. С другой стороны, он, единственный из семьи, мог соревноваться с Дер’эком и отцом в ломании подков голыми руками. Был он массивен, словно наковальня, слишком тяжел для колесницы и слишком низок, чтобы стоять в строю щитоносцев. Потому оставался ему боевой фургон. Пара глупцов подсмеивались над ним в открытую, пока однажды, забавы для, он не поволок на себе вместо четверки коней свой боевой фургон.

Ну а как дочь Глаза Змеи Кей’ла могла по крайней мере позаботиться о том, чтобы ее причислили к тому же саво’лейд, в котором служат ее братья. Ана’ве же, конечно, выбрала тот, где находился Кар’ден, но Кей’ла на нее за это не обижалась – если девушка приглашает кого-то в свой фургон, то ей стоит следить, чтобы никто другой его не украл. Она же, по крайней мере, могла видеться с Эсо’баром и Мер’данаром.

Который как раз махнул рукою, улыбаясь. В противоположность Эсо’бару, одними глазами.

– Твое счастье, что никому и в голову не придет тратить стрелы на такого уродца.

– Ну одному-то – пришло, – отозвался Гев’лант.

Она оглянулась через плечо. Командир фургона стоял под стеною и осматривал ее щит.

– Неплохо, – проворчал он. – Прошла, как вижу, навылет.

Что-то подхватило ее в воздух, перевернуло дважды и поставило назад.

– Попали в тебя? Где? Покажи!

Мер’данар уже не улыбался, а глаза его были внимательные и все примечающие.

– Оставь ее, Мер, ничего с ней не случилось.

– Откуда знаешь?

– Потому что вижу. – Эсо’бар даже с места не сдвинулся. – Это всего лишь маленькая царапина на левой руке.

Прежде чем она успела запротестовать, рукав ее был подвернут, а толстые пальцы аккуратно касались ранки:

– Ты ее промыла?

– Это ничего страшного.

– От такой ранки начинается горячка, потом заражение и гангрена. У наших целителей полно работы, а ты хочешь добавить им лишку?

Кей’ла устыдилась. Об этом она даже не подумала. Прежде чем сосчитала до десяти, рану ее промыли кисловатым вином и обвязали тряпкой.

– Покажешь ее вечером Ана’ве. Пусть осмотрит и сменит повязку.

– Хорошо, – она почти скомпрометировала себя, шмыгнув носом.

– Будут стрелять.

Она не заметила, кто это сказал, но Мер’данар молча задвинул ее под прислоненный к стене щит и занял позицию. Она скорчилась, оглядываясь в фургоне. Экипаж его насчитывал восемь воинов: ее братья, вечно молчащий Сел’харр, мрачный Мол’хресс, о котором она знала лишь одно: что он потерял двух братьев в схватке у рампы, худой, как щепка, Клев’мер, командующий всеми Гев’лант и двое новых, чьих имен она еще не узнала. Все носили шлемы с кольчужными бармицами, что опадали прямо на спины. А еще кольчуги или кожаные доспехи, мечи, топоры, кинжалы, луки и арбалеты. В углу фургона стояла связка дротиков, копья, гизармы и рогатины. Не хотела бы она оказаться кочевниками, что их атакуют.

Но кочевники пока что атаковать и не собирались. На этот раз, сидя под щитом около борта, она не услышала звука подлетающих стрел – просто что-то ударило в доски у ее головы, раз, другой и сразу застучало градом так, что она скорчилась еще сильнее, зажимая уши ладонями.

Фр-р-р, фр-р-р, фр-р-р – над фургоном промелькнула очередная порция стрел, одна-другая зашипела, теряя пламя на плетеных заслонах.

– Пока не выходи, – проворчал Мер, словно она была дурочкой.

Пак. Паопаапак. Четыре стрелы, одна за другой, воткнулись в песок на дне фургона, всхлипнули бессильно и погасли.

– Ну все. – Мер’данар вытянул стрелы из пола. – Теперь сделают себе короткую передышку.

Внимательно оглядел стрелы, две отбросил в сторону, две подал Гев’ланту.

– Часть так обожжена, что не пригодится ни для чего, разве что используем наконечники. А часть можем отдать назад сразу же.

Командир фургона несколько отошел, натянул лук и послал первую стрелу над плетенкой на борту. Эсо’бар приклеился к бойнице.

– Сильно влево.

Вторая стрела мелькнула в воздухе.

– Прямо в цель.

– Эх, развлечения… – Мер выполнил несколько жестов на ав’анахо, говорящих, что он заскучал. – Они стреляют в нас, мы – в них, а на самом деле никто не намеревается пока что причинить другому серьезный вред. Хочешь увидеть?

Прежде чем она успела ответить, он поднял ее к ближайшей бойнице.

Чуть правее нее была стена фургонов, пять повозок составляли короткую линию, что заканчивалась фургоном со стрелковой башенкой. Слева открывалось предполье, усеянное заостренными кольями, ямами и неглубокими рвами. А в каких-то ста пятидесяти – двухстах шагах дальше стоял широкий плетень, выглядевший так, словно его сколотили из досок и обложили свежесодранными шкурами. Даже отсюда она видела рои мух, реющие над столь аппетитным куском.

– Их там с сотню, сидят за укрытием и расходуют стрелы. Нынче я ни разу не видел конных. Ждут.

– Чего?

– А паршивый козел их знает. Наверняка того, когда удастся поджечь жилые фургоны, поднять панику – и только тогда ударят. Всю ночь они ставили эти укрепления. Твари, осаждают нас, словно мы город какой-то. Будь у нас…

Явственно прикусил себе язык, не договорив. Будь у нас колесницы… Если бы Дер’эко и близнецы не исчезли на юге вместе с пятью тысячами колесниц и Орнэ.

– Не переживай. Они целы.

– Да. Наверняка.

Он держал ее, она же вцепилась пальцами в край крестообразной щели, а потому руки ее были заняты. На анахо легче врать, чем на высоком языке.

– Если они желают пожара – дайте им его, – вырвалось у нее, и она сразу же почувствовала стыд. С каких это пор трусливые девчонки советуют воинам?

– Ну да, сестричка. – Мер’данар рассмеялся, к счастью, совершенно не обидно. – Вместо кочевников подожжем жилые фургоны, и правильно, чего им стрелы переводить?

– Нет… нет… я просто подумала… ладно, ничего…

– Ну хорошо. – Он поставил ее на землю и шутливо ткнул ладонью: – Говори.

– Нет… не о чем говорить, – опустила она голову.

– Эх, бабы. – Она не заметила, кто именно отозвался, но значения это не имело, потому что теперь наверняка все смотрели на нее и улыбались с жалостью. – Если бы лагерь пришлось оборонять им – остались бы только дым и пепелище.

Гнев появился внезапно, словно ранка от наконечника стрелы.

– Ну именно дым… Я подумала, что если они увидят достаточно много дыма внутри лагеря, то атакуют. Довольно будет поджечь немного соломы и мокрых листьев… И вы узнаете, ждут ли они пожара или чего другого…

Кей’ла подхватила щит и выскочила из фургона.

Но, пока добралась до припасов, ее накрыло. Мер имел право немного пошутить, в конце концов, он стоял в первой линии обороны, рискуя жизнью, в то время как она всего лишь доставляла еду и питье в фургоны и к тому же имела наглость приставать к ним с какими-то дурными идеями. С каких это пор девочки говорят воинам, как тем сражаться?

Но, по крайней мере, теперь она знала, что такое осада. Осада – это прятаться за заслоном, обтянутым мокрыми кожами, и стрелять в обороняющихся. Вчерашние атаки конных продолжались до вечера, а ночь, как видно, кочевники посвятили тому, чтобы закрыть лагерь в кольцо укреплений, который должен был совершенно отобрать у верданно свободу передвижения. Отец все время совещается с боутану и прочими командирами, а ее отослал в постель только хорошо за полночь, выглядя к тому же несколько удивленным, что она все еще крутится поблизости. А когда утром она сказала, что хочет помогать девушкам, только кивнул и отмахнулся на анахо’ла «ступай, ступай».

Даже он перестал ее замечать.

Кей’ла глянула в сторону рампы, что шла вниз и завершалась на середине лагеря. Сходил по ней очередной непрерывный поток фургонов и нескончаемый табун лошадей. Колесницы. Очередные Волны, взятые из лагерей, которые еще стояли по ту сторону скальной стены. Под рампой их собралось уже три тысячи, и все знали, что еще чуть-чуть – и разгорится настоящая битва, не тот малорезультативный обстрел вслепую, но бой лицом к лицу. Даже она понимала, что они должны вырваться из-под гор, отправиться на восток, иначе весь поход будет без толку. Они уже потеряли три дня, а каждый шаг солнца по небу отдалял их от достижения цели. Все ждали приближающейся схватки, она чувствовала эту жажду в горячке взглядов, в сдерживаемой резкости движений, искусственной веселости, выказываемой экипажами боевых фургонов.

Еще один залп зашумел в воздухе. Присесть, щит над головою, подождать.

Она успела доставить еду еще двум фургонам и как раз бежала с информацией, что экипажу десятого нужно больше стрел для арбалета, когда дверцы фургона ее братьев распахнулись, и сильная рука втянула ее внутрь.

– Ну что-о-о?! – крикнула она с возмущением и заболтала, удерживаемая в воздухе, ногами.

– Поставь ее, Мер. Глупо выглядит. То есть глупее обычного.

Руки у нее были свободны, поэтому она показала Эсо’бару «вонючий осел».

– Мы решили передать боутану твою идею. Мер и Сел’харр нынче отправятся с ней к командиру. Хаверех передаст ее дальше. Хотим, чтобы ты знала.

Мер аккуратно поставил ее, широко улыбнулся и шутливо толкнул в бок. Уже не так аккуратно. Если бы не панцирь – получила бы синяк.

– Хорошая идея, жабка. А теперь – лети. У всех нас есть обязанности.

Шли они где-то половину дня. Непросто было оценивать время под небом, которое, похоже, и не намеревалось одеваться в сумерки, но ноги – а особенно стопы – сообщали, что пришло время отдохнуть. Взгорья явственно приблизились, еще час-другой, и путники должны войти между ними. Кеннет оценивал высоту в несколько сотен футов: достаточно, чтобы с самого высокого охватить взглядом кусок окрестностей.

Он поднял руку:

– Стоять! Десятники – ко мне! – Отошел с сержантами в сторону. – Кто-то что-то вспомнил? Какую-то легенду об этом месте?

Те лишь покачали головами.

– Сделаем короткий перерыв, хочу, чтобы люди отдохнули, прежде чем мы выйдем на взгорья. Не знаю, наступает ли здесь ночь, а потому разобьем лагерь на вершине ближайшего и отдохнем какое-то время. Воду – экономить. Пока мы не видели и следа от нее.

– Еды у нас тоже немного, господин лейтенант.

– Если не отыщем быстро воду, еды нам должно хватить, Вархенн. Впрочем, если найдем – тоже хватит. – Кеннет выразительно остановил взгляд на явно измученных лошадях. – Берф, когда разобьем лагерь, вышли по окрестностям несколько патрулей с собаками. Они быстрее найдут воду, чем мы. И не делиться с ними своей водой.

– Но, господин лейтенант…

– Напоенные псы не станут искать воду, ты об этом знаешь. Они должны испытывать жажду.

Берф скривился, но спорить не стал.

– Вархенн, сколько у нас водки?

Не только старый десятник приподнял брови в немом вопросе.

– Осталось несколько фляг, господин лейтенант. Еще с Кехлорена. Не было настолько уж холодно, чтобы разогреваться.

– Хорошо. Собери ее и следи, чтобы никто не почувствовал себя замерзшим. У меня есть кое-какая идея.

Никто не спросил – какая именно, что хорошо говорило о дисциплине.

– Пусть люди не сидят и не думают о глупостях. Им нужно осмотреть оружие и доспехи, проверить запасы, убрать лишние вещи. Здесь теплее, чем в горах, я не хочу, чтобы они начали терять сознание. И перед выходом – всем надеть плащи.

Снова молчаливое согласие. Нужно ли им было попасть невесть куда, чтобы начать вести себя словно нормальный, дисциплинированный отряд?..

– А что потом, господин лейтенант? – тихо спросил Андан.

Все же – нет.

Кеннет повел взглядом по лицам. На всех виднелся один и тот же вопрос – что потом? Он улыбнулся:

– Ты выскочил с вопросом – тебе и снимать сапоги, десятник.

– Э-э-э…

– Без разговоров, снимай.

Андан миг-другой выглядел словно ему хотелось спорить, но наконец он охнул, хлопнулся на землю и расшнуровал тяжелую обувку. Подал командиру.

Лейтенант осмотрел подошву, провел по ней пальцем. Сунул палец Нуру под нос:

– Узнаешь?

Что-то липло к коже, поблескивая алмазной чернотой.

Десятник поглядел на пыль, проехался по подошве обувки собственным пальцем. Осмотрел его, понюхал, лизнул.

Миг-другой шевелил губами, как знаток вин, оценивающий новый урожай.

– Сера, – проворчал Нур. – И гнилые яйца. То самое место?

– Не знаю. Но есть у меня такое предчувствие. Много людей исчезло в горах за последние месяцы. А эти серые были чужаками, не могли двигаться незаметно, наверняка оставляли порядком следов. Патрули натыкались на них и пытались проверить, кто зимой бродит дикими окрестностями. А те, что нас сюда выслали, делали с этими патрулями то же самое, что с нами: выбрасывали их сюда. Чем-то те им мешали, вот их и убирали.

– Без боя?

– Нас – полсотни, а в патрули зимой ходит не больше десятки. Псы в санях. Справились бы мы, будь нас десятеро, будь собаки впряжены и не могли бы сражаться и захвати нас врасплох? Мы уже шли в атаку, а Ублюдки наверняка и знать не знали, что происходит. Может, у серых было тогда достаточно времени, чтобы их сюда заманить и вернуться?

– Может…

Фенло Нур сплюнул темной слюною и взглянул на командира с чем-то вроде признания в глазах. А еще – с мрачной веселостью.

– Выхода нет.

– Есть.

– Если у кого-то будут крылья.

– Не все выходы должны оказаться настолько высоко. Знаем только, что в один из них отсюда можно выйти – хотя необязательно назад в Хевен. Кроме того, у нас есть кое-что… кое-кто, кто им нужен. Мы отсюда выйдем. А когда вернемся, ты получишь письменный выговор за то, что не называешь командира по званию, младший десятник.

– Если мы вернемся, я сам сдеру с себя кусок кожи, чтобы было на чем его написать, господин лейтенант.

Они смерили друг друга взглядами. Еще мгновение назад они понимали друг друга без слов, чуть ли не читая мысли друг друга. А теперь, спустя десяток ударов сердца, снова их развело по разные стороны.

Молчание прервал короткий кашель. Велергорф взял на себя роль того, кто должен задать глупый вопрос.

– Прошу прощения, господин лейтенант, но я – ни капли не понимаю. Где мы? Как выйдем? И почему младший десятник Нур слизывает грязь с сапога Андана?

Остальные сержанты кивали.

– Помнишь того мертвого Ублюдка, которого мы нашли в Хевене? У него в складках одежды была такая же пыль. А Фургонщик-колдун утверждал, что он пил воду с серой и пребывал в месте, где не видно солнца, хотя там и не темно, – и что было ему тепло. Как ни крути – это здесь. То есть здесь есть вода, и отсюда можно выбраться. Потому прежде всего мы найдем что-либо пить, а потом – выход.

Во всех глазах вспыхнул один и тот же вопрос.

– И – нет. Не в тысяче футах над землею. Я сомневаюсь, чтобы во всем этом краю был лишь один выход, да и то над таким скверным местом. А теперь – дополнительные приказы. Здесь – только мы и, возможно, приятели тех, кто нас сюда загнал. Но раньше сюда наверняка попали и другие. Осматривайтесь, ищите следы, может, до нас кто-то уже ходил этими окрестностями.

Велергорф приподнял бровь и машинально огладил острие топора:

– Ублюдки? Все те, кто исчез в горах? Сотня солдат?

– Сотня, разбитая на отряды по несколько – до десятка – человек. В горах что-то происходило всю зиму, помнишь? В разных местах убивали разных людей, купцов, селян, разбойников. Но не было ни одного случая, когда б напали на Стражу, ни одного убитого патруля. Патрули просто исчезали. Мы это просмотрели, все уверовали, что на солдат напали и их перебили и что они будут найдены позже, но так не случилось. Отчего? Потому что они попали сюда. Эти чужаки, серые, – Кеннет машинально указал себе за спину, – не из Олекад. Они не умели хорошо маскироваться, их легко было выследить. А зимой большинство охотников сидят по деревням и городкам, пути завалены снегом, перевалы недоступны, дороги – непроходимы. А потому, когда патруль Горной Стражи выходит из крепости и натыкается на странные следы, тропинки, оставленные людьми там, где их быть не должно, – что тогда делает?

Татуированный десятник покивал и горько скривился:

– Идет за ними. Мы бы – пошли. Может, это тот, кому нужна помощь?

– Именно. Потом патруль натыкается на группу чужаков, и эти чужаки бросают его сюда. Ветер навеет новый снег, следы исчезнут, отряд Ублюдков пропадет. Черный высылает в окрестности все более многочисленные патрули. Если они слишком сильны, чужаки скрываются или убегают. Если патруль не настолько велик и их поймали врасплох – или если тот чем-то мешает, – они открывают какой-то переход, вталкивают его туда и занимаются своим делом.

Кеннет прервался, дав ему время понять.

– Значит, они… проклятие! – Берф дернул себя за одну из косичек, в которые заплел волосы. – Они с нами не сражаются, а лишь… что? Убирают с дороги? Когда мы оказываемся у них на пути, они воспринимают нас как мусор, который должно замести под ковер?

– Не те, которых мы там оставили. – Андан блеснул зубами из бороды, но стиснутые в кулаки ладони свидетельствовали, что и он поражен.

– Те нас не ожидали. Как я и говорил, полагаю, что они не слишком привыкли ходить в горах. К тому же они хотели добраться до нее, – лейтенант указал на женщину, что отдыхала чуть подальше. – Мы были неожиданностью и уже знаем, отчего они избегают прямого столкновения со Стражей. Это убийцы, но не солдаты. Если у них нет времени воспользоваться своими Силами, то они гибнут так же быстро, как простые люди.

Установилась тишина.

– Мы в лучшей ситуации, чем Ублюдки, – продолжал Кеннет, понимая, что надо поднять дух, поскольку знание, что ни один стражник из Восточного Дозора не ушел отсюда живым, было не слишком вдохновляющим. – Нас больше, мы знаем, что происходит, что отсюда можно выйти и у нас достаточно пищи, чтобы этот выход отыскать. Теперь же мы должны обнаружить воду. Нынче отдыхаем между взгорьями, а завтра ее найдем. Вопросы?

Десятники отсалютовали.

– Отдохните еще немного, а я поговорю с нашими гостями.

Кеннет зашагал к женщинам.

Те сидели чуть в стороне под присмотром нескольких стражников. На жест лейтенанта солдаты поднялись с земли и отошли.

Кеннет вот уже некоторое время рассматривал девушек. Они все еще не выглядели перепуганными беглянками, что умирают от страха перед наказанием. Не то чтобы он не верил их рассказу насчет поручений Крысиной Норы, но спокойствие их подтверждало то, о чем они говорили. Всю дорогу они преодолели пешком и для обитательниц Великих степей справились с этим достаточно неплохо. То есть не стонали, не рыдали и не умоляли, чтобы им дали отдохнуть. Неплохо. К тому же, шагая, они разгрызали солдатские рационы с таким выражением на лице, словно были это императорские деликатесы. Куда как неплохо!

Или же они и вправду были голодны.

Его приветствовало два спокойных взгляда черных и зеленых глаз. Он сел перед девушками и взглянул на дворянку. Ее не сняли с коня, и она сидела в седле со склоненной головою и прикрытыми глазами, будучи погруженной, казалось, в полудрему.

– Не лучше чтобы она спустилась?

– Нет. В последний раз мы потратили четверть часа, чтобы посадить ее назад.

– Понимаю.

Он взглянул на животных. Даже кто-то вроде него, не разбирающийся в скакунах, знал, что путешествие горами исчерпало их силы. Особенно одного. Конь стоял со склоненной головой, сбившаяся шерсть облепляла его бока, вздутое брюхо и нервная дрожь, пробегающая по его телу, создавали образ отчаяния и бедствия.

Два других были не намного в лучшем состоянии, но по крайней мере не казалось, что они тоскуют по ножу мясника.

– Выглядят почти как мы. – Черноволосая послала ему уставшую улыбку. – Один большой, один маленький и еще один – благородной крови, но толку от него меньше, чем от остальных.

– Когда вы в последний раз его кормили? Настоящим овсом, а не горной травою?

Она пожала плечами – когда-то, пару дней назад, в другой жизни.

– Вам нужно оценить, как долго они протянут.

– Мы уже оценили. Он, – Дагена указала на более всех изможденного, – выдержит до вечера, если тут наступает какой-то вечер. Этот большой – еще день, самое большее два. Пони – три. Потом встанут и будут стоять, пока не падут.

Сказала она все это равнодушным тоном, словно разговор шел о погоде. Он заглянул ей в глаза. Она знала.

– Нам понадобится мясо для собак и людей. Иначе через несколько дней мы и сами начнем падать на месте.

– В каком же это – месте?

Он пожал плечами:

– Не знаю. Как и мои люди. А вы? Вспомнили, быть может, какую легенду? Рассказ о таком месте?

– Нет. А… – Она заколебалась: – Куда мы, собственно, идем?

– Ищем выход.

– А он есть?

– Нет выхода из тьмы кошмара, и нет надежды для тех, кто поставит сюда стопу. Эта дорога умирает, хотя некогда текли тут реки, росли леса, а стражники оберегали ее от всякой нечисти. Стражники погибли, реки пересохли, леса окаменели, нечисть устроила здесь логово. Душа распадается в пыль.

Они одновременно взглянули на дворянку. Она не подняла головы, даже не дрогнула, но говорила голосом громким и чистым.

– Ого, вот и наша ежедневная порция бормотания, приправленная щепоткой безумия, – проворчала Кайлеан. – Но если условимся, что она хоть немного права… Откуда ты знаешь, что отсюда есть выход?

Он рассказал им в нескольких фразах о теле, найденном в Хевене, и о выводах, которые они сделали. Они отреагировали иначе, чем он предполагал:

– Вы провели верданно?!

Переглянулись и оскалились радостно и широко. Ну, по крайней мере, наконец-то кто-то получил хоть какую-то добрую весть. В несколько минут они вытянули из него остальное: что перешли через горы, что уже выстроили рампу, а фургоны принялись съезжать вниз.

И что там их уже ждали.

– Битва начнется быстрее, чем они надеялись. Они не могут остаться под горами, потому что, если кочевники окружат их кольцом окопов, они никогда оттуда не вырвутся. – Дагена произнесла это с выражением стратега, планирующего кампанию.

– Они об этом знают. Отослали колесницы навстречу приближающемуся Сыну Войны. И спускаются с гор по-настоящему быстро. Столько-то и я знаю.

– Ты видел семейство Анд’эверса? – на этот раз отозвалась Кайлеан. Притом – как-то мягко, колеблясь.

– Видел. Порой. Три дочки: старшая красивая и тихая, средняя красивая и языкастая, младшая красивая и немного несмелая. Сыновей я встречал реже. Знаю, что самый старший поехал на юг с колесницами. Все чувствуют себя хорошо, если ты об этом.

Она благодарно улыбнулась.

– Что вы узнали в замке того… как там его…

Зеленоглазая вздохнула:

– Цивраса-дер-Малега. Немного. Граф и его семья понятия не имели, что происходит в горах, кто-то заморочил им головы, жили они словно в собственном мире. Не знаю, какие чары могут сделать такое. – Она глянула на подругу, одновременно выдавая, кто здесь специалист по магии.

– Это можно сделать, если выплетать чары долго, медленно и аккуратно. – Дагена почесала нос. – Это магия, опутывающая и разум, и душу, а и то и другое сопротивляется слишком сильному напору. Тот, кто накладывает заклинание, должен оставаться очень близко от человека, которого желает контролировать, и все время за ним следить. Заклинание такое ткут месяцами, если не годами. И его легко сломать, хватит, чтобы чародей на несколько дней утратил контакт с жертвой. Больше я не знаю.

– А чары наложила она? – Лейтенант указал на графиню.

– Скорее, ее служанка. Она обладала странной Силой – это не были аспекты, это не был танец духов, скорее, нечто, что вытекало прямо из нее. И она даже убила несколько человек в замке, хоть я и не знаю зачем.

Дворянка захихикала так, что у них мурашки пошли по спине.

– Его лицо… такое старое и такое ребяческое. И те глаза… удивленные… он не должен был удивляться, он ведь привел их ко мне. Я должна была убить его пять лет назад, но он был таким сладким… невинным… без изъяна… чистый… каналоо… Мой брат… Моя рука… мы встретились на вершине башни, и я воткнула нож ему в спину… но поздно… они нас нашли… А он упал со стены и скользил по ней… те глаза… удивленные… он не должен был удивляться… У нее тоже были удивленные глаза… Не должна была удивляться. Она приказала ей лечь и уснуть… им… приказала им… и никто уже туда не входил…

Она замолчала.

– Немного же мы поймем, если вместо четких указаний будет у нас это лопотание, – заскрежетала зубами Дагена.

Кеннету пришлось с ней согласиться:

– Верно. Но, возможно, именно у нее в голове ключ к нашему возвращению. А значит, позже попробуем еще. Когда остановимся на более долгое время, вы должны решиться, что делать с тем конем, – указал на того, что был самым изможденным.

– Это боевой канейа чистой крови. Знаешь, сколько он стоит?

– Несколько порций пищи для моих людей и псов. То есть – он бесценен.

Они шагали, приглядываясь к солдатам, целый день – если продолжалось это целый день. Под этим небом цвета бледной серости минуты и часы сливались в один поток, и было не понять, сколько же времени миновало. Кайлеан знала только, что, когда наконец дали сигнал остановиться, она не сомневалась, что вместо стоп у нее – две окровавленные культяшки.

Они добрались до взгорья, если можно так назвать эти странные возвышенности, состоявшие из черных скал, и остановились на вершине ближайшей из них. Рыжий лейтенант сразу осмотрелся по сторонам. Черные взгорья перед ними, черная равнина позади. Небо из стали над головою. Ничего больше.

Некоторое время офицер казался потерянным. Может, надеялся увидать отсюда нечто большее, какое-то указание, знак на горизонте, место, которое привлекало бы своей инаковостью. Ничего подобного. Если речь шла о выборе дальнейшей дороги, самым осмысленным казалось прикрыть глаза, несколько раз провернуться на пятке и отправиться в сторону, куда укажет нос.

Потом командир стражников покивал, обронил пару приказов, а солдаты его принялись готовиться к отдыху. Снова появилась в нем эта твердость, непреклонное упорство, говорившее, что он станет сражаться, пока жив. На Востоке к такому подходили слегка иначе, множество кочевых народов обладало вписанным в жизнь фатализмом, и, когда обрушивалось на кого-то несчастье, тот говорил: «такова судьба» – и старался жить дальше, а ежели несчастья валились одно за другим, то, не в силах больше их выдержать, садился он на землю и ждал, пока не откроется путь к Дому Сна. Горцы были другими: Кайлеан казалось, что, даже если бы сама Владычица Судьбы попыталась их сломить, они все равно поступали бы по-своему, а из последних сил еще бы и наплевали ей под ноги. Ей это нравилось.

В целом-то она ведь и сама происходила из Олекад, а значит, была немного горянкой, верно?

Лагерь они разбили умело, часть стражников сразу легли на землю, укутываясь в плащи, часть осталась на посту. Благородного скакуна отвели в сторону. Лейтенант предложил убить его подальше от их глаз, но Дагена хотела при этом остаться.

Не сказала зачем.

По крайней мере у них хватит еды на несколько дней. Из конских костей и кусочков жира можно будет даже разжечь небольшой костер, а потому часть мяса они испекут сразу, часть попытаются завялить. Голод пока что им не грозил.

Хуже было с жаждой. У солдат было столько воды, сколько поместилось во флягах, для людей хватит на день-другой, но не для животных. Если они не найдут побыстрее какой-то источник, придется убить оставшихся лошадей.

Она очень хотела верить, что догадки лейтенанта верны. Некогда какие-то из солдат Горной Стражи уже приходили сюда и нашли ту воду. А один даже обнаружил дорогу к выходу.

Разве что то и другое расположено в сотне миль от этого места.

Она легла, подкладывая одолженный плащ под голову, прикрыла глаза и призвала Бердефа. Почти сразу почувствовала его поблизости, хотя со времени бегства из замка они лишь единожды соединились друг с другом. Но, если бы не это, нож серого убийцы выпустил бы из нее кишки. Слишком уж этот сукин сын оказался быстр. Потом, сразу после битвы, пес сбежал, а она не пыталась его призвать. Но теперь он нужен был ей как никогда ранее.

Он вошел в ее голову сразу – и сразу передал ей свои воспоминания. И свое смущение. И свою растерянность.

Прошло какое-то время, прежде чем она поняла, в чем дело.

Этот мир был мертв. Совершенно лишен жизни. Здесь ничего не росло, ничего не ползало, не летало и не прыгало. Это она видела и сама – но этот мир был лишен также и духов. Бердеф видел их и чувствовал, духов людей и зверей, духов, заключенных в места своей смерти либо странствующих без цели. Духов, отыгрывающих пантомимы последних мгновений своей жизни, не могущих принять свой конец. Иногда он видел даже духов мертвых вещей, камней, скал, гниющих колод дерева. Со временем большинство из них расточались в серые пятна, присоединяясь к вечному круговороту жизни и смерти. Все это было миром, который Бердеф знал и принимал, миром, наложенным на мир живых, центром которого служила она, Кайлеан. Но теперь этот мир исчез. То, что дух пса видел и чувствовал, было ровно тем самым, что видела и она: плоской черной равниной под серым небом, мертвой на каждом уровне.

Так ее нашла Дагена:

– Ты не должна этого делать.

– Чего? Отдыхать? Тут нет ничего, знаешь об этом?

Черноволосая покивала:

– Знаю. Я осматривалась. Тут нет не только духов, но даже и следов обычной Силы. Аспектов – диких или поименованных. Никаких Источников, Течений, Рек, Колодцев или как там их зовут меекханские колдуны? Понимаешь? Но одновременно мне кажется, будто что-то давит на меня со всех сторон. Словно я нырнула на большую глубину. Окажись здесь чародей, владеющий аспектированной магией, он бы наверняка сошел с ума. Меня оберегает бабка, но даже она… растеряна.

– Что ты видела?

– Душа коня… она словно всосалась в землю. Даже не пыталась бежать, просто провалилась сперва по пяты, потом по живот, и за несколько ударов сердца ее уже не стало. Словно что-то протолкнуло ее на другую сторону.

– То есть куда?

– Не знаю. – Дагена села рядом. – В ближайшие дни в меню – только конина, – добавила она еще.

– Я догадалась. Скажи лейтенанту, что конину я есть не стану.

– Сама ему скажешь. – Подруга вытянулась рядом. – Верданно? – блеснула догадливостью Дагена.

– Да. Дядя меня убил бы, узнай он. А остальные от меня отреклись бы.

– Поговори с ним. У солдат еще есть немного сухарей и тех мясных полос, что пару тысяч лет тому назад были коровами. Каждый охотно поменялся бы ими с тобой за порцию свежего мяса. А если уж говорить о солдатах… – Дагена сделала паузу. – Что ты о них думаешь?

– Твердые, упорные, неплохо сражаются. Им можно доверять. Добились уважения верданно, а это штука, удавшаяся не многим.

– Откуда знаешь?

– У нескольких – кавайо.

– Пфе! Вели караван, а значит, наверняка купили. В чаардане…

– Нет. На ножнах их вытравлены родовые знаки. Такое оружие ты можешь либо добыть в бою, либо получить в подарок. С той поры, как я живу у Калевенхов, дядя не подарил кавайо с родовыми знаками никому. Даже в нашем чаардане. А этот лейтенант упоминал только, что Фургонщики уже схлестнулись с кочевниками, хотя некоторые из его людей выглядят так, словно недавно сражались.

– То есть не просто достойны доверия, но еще и скромны? Просто мед на сердце…

– А ваша княжеская милость не может делать это в тишине? Спать охота.

– Конечно, дорогая Инра, конечно.

Минутку они лежали молча.

– Кайлеан?

– Я сейчас тебя ударю. Что?

– До меня только-только дошло, что, пока нас нет и нет Ласкольника, всем командует Кошкодур.

Кайлеан секунду-другую молчала.

– Знаешь, Даг? Мы – боги ведают где, в обществе безумной девицы боги ведают, откуда и банды солдат, выглядящих так, что смогли бы они перепугать и демона. Не знаем, как отсюда выйти, у нас нет воды, а если выход найдем, то наверняка разобьемся о скалы. Но ты все равно умеешь сказать мне то, что заставляет меня переживать.