Нина Хеймец
Танцы вокруг

Стены крошились, пальцы оставляли в них узкие красные борозды. Кожа на суставах содралась – Эфи и сам не заметил, когда именно; рассохшаяся известь впитывала кровь как хищный цветок. Самое обидное, что колодец не был глубоким – в одну из первых попыток выбраться, подпрыгнув, Эфи дотянулся до его края, до твердых камней, но тут же соскользнул вниз. Еще несколько лет назад он бы давно уже был наверху. Ловкий и сильный, он пожимал плечами – мол, надо же было так оступиться, шел прочь, забывал об этом. Эфи сел, прислонившись спиной к стене. Солнце взошло недавно, все вообще случилось недавно, стена еще сохраняла ночную прохладу. Его будут искать, Ноа обязательно спохватится – его слишком долго нет, и воды у него с собой мало. Он попытался вспомнить, сказал ли ей, куда сегодня едет. Говорили ли они об этом? Эфи пытался сосредоточиться, но Ноа становилась прозрачной, расслаивалась, и было непонятно, в каком из дней он рассказывает ей о колодцах, спрятанных много сотен лет назад так, что чужие проходили в нескольких сантиметрах от них и ни о чем не догадывались, и умирали от жажды, и рассказывает ли, и в каком из дней она слышит его слова. По шоссе – в нескольких километрах отсюда – проносились машины. Небо было бесцветным и ровным. За шиворот тонкими струйками сыпался песок. Эфи закрыл глаза и стал ждать.

Долго звонят в дверь. Лодка мчится, ветер надувает серый парус. Арик резко садится в кровати. У него колотится сердце, он с трудом переводит дыхание. Не приснилось? Лена тоже проснулась, зажигает свет. Значит, опять. Арик нашаривает шлепанцы, идет к двери. Лена говорит: «Не иди туда, это все то же». Арик заглядывает в глазок – снаружи никого нет, как и следовало ожидать. Он открывает дверь, спускается по лестнице и выходит из подъезда. Ему кажется, что в воздухе что-то изменилось. Он стал более упругим, словно смотришь сквозь ставшую вдруг вертикальной прозрачную водную гладь. Арик возвращается домой, тщательно запирает дверь, ложится в кровать, гасит свет. Такой ветер должно быть слышно, но лодка скользит в полной тишине. Небо затянуто тучами, лишь иногда в их прорехах мерцают звезды. Паруса на этом фоне не видно, Арик просто знает, что он есть. Ветер усиливается.

Солнце в зените, у Эфи над головой. «Будто я – его маятник. Все, кто в пустыне – его маятники». В какой-то момент он понимает, что его могут не найти или найти слишком поздно. Он вспоминает скелет, который видел в антропологическом музее. Когда его обнаружили, ему было десять тысяч лет, и он сжимал в кулаке ракушку.

Каждый вечер, около одиннадцати, Джейн выходит из палаты в коридор, подходит к окну и всматривается в темноту. За больничными корпусами швартуется баржа. Джейн видит, что в корабельной рубке горит крошечное окно, на нем даже можно различить какое-то комнатное растение с острыми листьями. Вернувшись в палату, она представляет себе ночной вид без баржи – небо не черное, а будто затянуто мчащимися облаками. В нем нет ни планет, ни звезд, ни света, ни теней, только движение. У Джейн замирает сердце; тогда она вспоминает про то окно, и ей становится спокойней.

Эфи просыпается от яркого света. Белый луч слепит ему глаза. Он слышит грохот, огромные лопасти переворачивают небо, перемешивают туман, расшвыривают галактики. «Вертолет, – кричит Эфи, – вертолет, я знал!»