ГЛАВА 24
В которой в дело вступает последний маг Холенхайма
Государство обеспечит лишь минимальные потребности инициации, постарайтесь решить вопрос самостоятельно.
Школьный учебник для ведьм
Базен солгал: последний из магов Холенхайма жил всего в получасе средней рыси к северу от города. Ещё днём я могла спокойно решить щекотливую проблему. А сейчас была темень, как в заднице монстра. Тучи скрыли звёзды и серп луны, и в воздухе бродило предчувствие грозы. Оттягивая правую руку, раскачивался на шесте подвесной фонарь, Рыжик быстрым шагом нёсся к выселку. Базен хотел как лучше, но проклинала я его почти ежесекундно.
А предшественник мой погиб ночью, на дороге, с таким же четырёхгранным фонарём. В дождь. Под ложечкой засосало. В цокоте копыт чудились крики и топот ног.
Мерзкий ужас оцепенением вкрадывался в мышцы. Повернуть? Нет, вперёд и только вперёд! Скорее! Руки и ноги сводило судорогой от желания пустить Рыжика в галоп, рискуя переломать ему ноги и себе шею. Впереди была только тьма. Влажный ветер хлестал лицо, содрал капюшон и взвивал волосы.
«Так. Больше никаких побегов из окна. У меня есть очень тяжёлый жезл и выданный Саги кинжал. И верёвка. Привяжу к чему-нибудь, пусть инициирует как хочет. Даже если не хочет».
Огонёк в фонаре задрожал, мигнул и погас. Отлично! Рыжик мчался дальше. Впереди звездой мерцала жёлтая искра.
«Выселок, — я пригнулась к гриве. — Всё, сегодня инициируюсь, чего бы это ни стоило».
Искра увеличилась, раздвоилась. Вскоре я подъехала к воротцам выселка на три двора. По ту сторону отчаянно заголосила собака, полыхнул вылившийся в проём свет, хлопнула дверь, и он исчез. Кто-то протопал к деревянным створкам в медных бляхах оберегов. Псина стихла. Раздалось подозрительное:
— Кто?
— Штатная ведьма к господину Жаме.
— А чего надо-то? — Мужчина подошёл совсем близко, я ясно представляла, как он прижимается к прорези между досками.
Руки чесались взять жезл и хорошенько треснуть в это место, но я процедила:
— По делу государственной важности.
И ведь не лгала. Я служу государству, у меня проблема, мешающая служить государству, а заменить меня некем, значит, дело государственной важности.
И почему мне так горько-смешно?
— Даа? — задумчиво протянул мужчина.
— Открывай, а то ворота вынесу.
Конечно, вынести сил не хватит, но ведь об этом никто не знает. Щёлкнул засов, и створка хрипло отворилась. Рыжик резво втянулся во внутренний двор и завертел головой. Я тоже завертела: низкие белёные дома с пристройками хлевов, тусклые огоньки всего в двух окнах, соломенные крыши, садовые деревья, грядки, клумбы в пеньках, колодец с разлапистой мельницей. Под телегой блеснула пара кошачьих глаз.
Сзади щёлкнул замок. Я обернулась: впустивший меня стоял в тени, тусклый свет зажжённого в ближнем доме огня едва выбеливал из тьмы рубашку, да совсем слабо, может только казалось, светлело пятно лица.
— Ну, что надо? — Мужчина не двигался.
Я поёжилась:
— Господина Жаме.
Жутковато торчать на свету, когда тебя рассматривают из тени.
— Я это. Зачем приехала? — спросил впустивший.
— Надо наедине поговорить.
В окно выглянула пожилая женщина с выпученными от ужаса или болезни глазами, вопросительно вскинула голову. Выйдя на тусклый свет, мужчина — сутуловатый, почти лысый старик — отмахнулся от неё и зашагал в глубь дворов. Сердце упало, тесня внутренности, но я направила Рыжика следом. Цок-цок-цок… Во тьме между постройками меня охватила дрожь.
«Успокойся», — произнесла беззвучно, только губами. Резко похолодало, или это от нервов?
Скрипнула дверь, и старик позвал:
— Заходи.
Внутренности сжимались, сердце билось в горле, и мутило, кругом шла голова.
Свет наполнил проём открытой двери: лампа разгоралась на столе. Дед сидел за ним. Бревенчатые стены от света и тени казались резко полосатыми. Через внутреннюю дверь просматривалась кадка с висящим на краю мятым полотенцем.
В бане. Ну что ж, неплохо.
Вздохнув, я приставила шест с погасшим фонарём к стене, перекинула ногу, секунду нелепо ожидала помощи Саги, а в следующую соскользнула, подбородок больно треснулся о седло:
— А…
«Проклятие», — потирая ушиб, я вошла в чистый предбанник, пахший развешанными по углам травами, и плотно затворила дверь. По другую сторону входа маленькое оконце прикрывала занавеска, вышитая танцующими фигурками. В целом, приятное место. И лавки вдоль стен широкие. И ещё стол. Плоскостей хватало.
Я села напротив деда: «А он справится?»
Лицо у него было рябое от веснушек, доброе… кажется. А светлые глаза хитрые, любопытные — и взглядом щупали мою грудь. То что надо. Только почему-то к горлу подступила тошнота.
— Так зачем приехала? — Взгляд плотно засел на моей груди.
Выпятив её, я шире развела полы форменного плаща, думая о Саги. Он заштопал блузу так, что шва почти невидно. Брови старика поползли вверх, он пошамкал губами. Я обречённо призналась:
— Нужна ваша мужская помощь, господин Жаме.
— Какая? — вскинулся он, явно ожидая подвоха.
Холодок пробежал по коже, но я стиснула зубы, склонила голову, скрывая выражение лица за каскадом каштаново-рыжеватых прядей, и стала расстёгивать форменный корсаж. Онемевшие пальцы слушались плохо, но я методично расстёгивала ремешок за ремешком. Когда положила корсаж на скамью и потянула плащ, старик шумно вздохнул и пролепетал:
— Ты чего это?
Замерев, я, как приговора, ожидала отказа. От гула в ушах болела голова, в глазах темнело.
— Возьмите меня, я вся ваша, — промямлила я, багровея щеками и ушами.
Дед стрелой метнулся ко мне, трясущаяся рука легла на грудь, стиснула до боли. Я с трудом удержалась на месте, даже не отклонилась.
— Не шутишь, озорница? — тревожно прошептал старик, орудуя в вырезе. — Не надо над старыми шутить.
— Не шучу, — я выгнулась под сухой жёсткой рукой, сжимавшей грудь уже под блузой. — Люблю мужчин постарше, — я подавила приступ тошноты, — очень люблю, возьмите меня, господин Жаме.
— Просто Густав, — высвободив руку из выреза, он потянул блузу вверх. — Для тебя просто Густав, озорница.
Я послушно подняла руки, позволяя её стянуть. Фиолетовая ткань с жёлтым кантом по вырезу отлетела в сторону. Старик схватил меня за плечи и полюбовался грудями:
— Хороша, — взгляд поднялся выше. — Что такая напряжённая?
— Устала очень, — я выдавила улыбку. — И боюсь, вдруг нам помешают?
Потупила взор, изображая скромность, что с горевшими щеками и ушами должно было выглядеть правдоподобно.
— Никто не помешает, не бойся, — он стиснул мои груди, взвесил на ладонях, приподнимая то одну, то другую, покачивая. — Ой, хороша девка, ой, повезло мне… Выпить хочешь?
Кивнула, хотя ни разу не пила, только, наливая в тесто, нюхала. Жаме метнулся вокруг стола, наклонился, отклячив костлявые ягодицы, и вытащил из-под лавки тёмную бутыль, накрытую глиняной чашкой. С радостным блеском в глазах поставил на угол стола. Не сводя взгляда с моих напряжённо торчавших сосков, налил полную чашку и протянул:
— За твоё здоровье, озорница.
Обхватив холодную глину ладонями, я махом плеснула жидкость в рот — дикое жжение проборонило язык и горло, вонь защипала нос. Я зашлась выворачивавшим нутро кашлем, весь мир сузился до горящего рта, обожжённого пищевода и полного лезвий желудка. Я кашляла, а Жаме прикладывал меня к столу, притискивал, торопливо оглаживал бёдра:
— Ты дыши, дыши, сейчас пройдёт. С непривычки оно да, резковато. Не подумал я, разбавить надо было.
Дышать сквозь горевшее горло было невозможно, я дёрнулась, вырвалась и кинулась в баню. Рухнув на колени у ближайшей кадки, приникла к воде. Вода тоже жгла. Отфыркиваясь, снова припадая, захлёбываясь, я наконец уняла выгорание языка и внутренностей. Вода стекала по губам, подбородку, шее. В животе поселился ёж.
В бане потемнело: Жаме стоял в дверях:
— Не пила ещё, что ли?
Мотнула резко потяжелевшей головой. Мир качнулся, изменился как-то неузнаваемо. И пока я, мокрая, ошалевшая, сидела на прохладном жёстком полу, всё становилось… не таким уж страшным. Даже, сказать по правде, немного забавным. И не стоящим беспокойства точно. Взглянув на Жаме, я решительно заявила:
— Раздевайся.
— Ох, озорница, — с улыбкой в голосе отозвался тот и, прихватив со стола лампу, вошёл в баню.
Язык немел и норовил безвольно повиснуть, но я заставила его произнести:
— Попробуешь сбежать — привяжу и… и… изнасилую.
Хмыкнув, Жаме поставил лампу у двери и попробовал уложить меня на спину, но я отрицательно покачала головой, позволив миру немного кружиться, и потянулась к его ремню.
— Погоди, сам, — оттолкнул мои руки Жаме и мгновенно справился с застёжкой и завязками.
Выправив рубашку, он снова принялся гладить и мять мои груди, но жжение внутренностей загораживало остальные ощущения. Я легла и обмерла от суеверного ужаса: вот сейчас, ещё немного и…
Лоб Жаме покрылся испариной, он быстро его отёр, глаза забегали.
— Погоди, — Жаме вышел в предбанник, забулькала жидкость, что-то звякнуло. Стукнулось о стол. — Ты там…
Снова булькнуло, и вернулся Жаме уже с чашкой. Добавил в неё воды. Приподнял меня. Холодная чашка коснулась губ, мерзкий запах вгрызался в нос. Я отрицательно качнула головой, разомкнула губы сказать «Нет», и в рот хлынула острая жидкость, а когда я сглотнула, рухнула в желудок теплом. Тепло разливалось, опутывая тело и мысли, вытапливая страх, малейшие тревоги. Всё казалось таким лёгким, таким… решаемым. Я сделала глоток, и ещё, и ещё…
— А теперь на четвереньки, — Жаме отбросил чашку и стал ставить меня на четвереньки.
Вроде у меня две руки, две ноги, и нас всего двое, а умудрялись путаться. Пару раз хихикнув, я смогла устоять, и Жаме потянул с меня штаны. Сухие тревожные руки огладили полушария ягодиц, пальцы погладили между ног — ощущения приходили будто издалека. Тень Жаме стягивала штаны, ласкала себя, быстро вскидывая локоть. Я прыснула в кулак.
Минутное дело затягивалось.
Что-то мягкое коснулось меня между ягодиц, потёрлось. Я ждала. Ждала. Жаме потёрся об меня. Ничего особенного не происходило. Чуть отодвинувшись, снова поглаживая меня между ног, Жаме дёргался.
Процедура как-то неоправданно затягивалась.
Вздохнув, я оглянулась через плечо. Разглядывая мой зад, пыхтя и багровея, Жаме отчаянно дёргал сморщенное, короче указательного пальца хозяйство.
— Сейчас-сейчас, — он заголил тёмную головку, плюнул на пальцы и обтер её. — Сейчас поднимем.
Спазм дёрнул мой левый глаз, снова и снова.
Я проклята, да? Это точно какое-то проклятие, и действует оно только на магов.
К горлу подкатила тошнота, застряла комом на полпути. Натянув штаны, я села и уставилась на вялое хозяйство Жаме. Тот уже трясся, ругался сквозь стиснутые зубы и дёргал так, словно собирался оторвать.
— Всё ясно, — пробормотала я.
Мне конец.
— Ну же, поднимайся, — лицо Жаме перекосила плаксивая гримаса.
Он всё дёргал.
— Оторвёшь, — покачиваясь в качающемся мире, я кое-как завязала свой ремень.
— Ну погоди! — Жаме размазал слёзы по морщинистым щекам. — Он встанет, точно тебе говорю, клянусь. Он меня ещё не подводил.
— Всё когда-нибудь бывает впервые, — глубокомысленно заметила я, но прозвучало не очень глубокомысленно из-за нежелания языка работать правильно.
Выйдя в предбанник и шмыгнув носом, я надела блузу, накинула плащ, сунула корсаж под мышку.
— Не уходи, озорница, я уже почти… — лепетал позади Жаме.
Зачем-то взяв бутылку и лампу, я вышла на улицу. Рыжик хмуро взглянул на меня, в тёмных глазах отразился свет.
— Идём! — Я впихнула бутылку в седельную сумку, следом корсаж. — Нас здесь не хотят!
Ценой неимоверных усилий и двух падений я сдёрнула с ручки фонарь стражников и заменила лампой из бани. Ворота были где-то далеко и ходили из стороны в сторону, но стремя было со мной заодно, оно шло правильно, и я, держась за него, тоже шла правильно. Прядя ушами, Рыжик подозрительно так оглядывался и принюхивался.
Сбоку ворот был пенёк. Большой пенёк с белыми, закрывшимися на ночь цветами. Очень трудно было удержать его в памяти, но я смогла и, отворив створку, вернулась.
Никто не пытался меня остановить, пёс не гавкнул. Только старуха укоризненно наблюдала, как я втыкаю в кустик с невинными, как я, цветами шест — символ члена, между прочим! — с лампой. Член, то есть шест, втыкаться не хотел.
— Символично! — Я со всей силы вонзила член-шест, и он гордо влез в земляное лоно пенька. — Хорошая примета!
Рыжик тоже наблюдал. Придерживаясь за луку, я залезла на пенёк, оскользнулась на цветах, но удержалась и с пятой, или шестой, или десятой попытки вползла в седло.
Шест увяз основательно, я тянула его, тянула и, выдернув, откинулась назад до боли в спине:
— Ай-яй!
Мир кувыркался. Ну ничего! Выпрямившись, перехватила член покрепче и предательски путавшимся языком велела:
— Домой.
Рыжик прял ушами, но не ехал. Со всей дури я дала шенкелей, дёрнулась в седле, прижалась к шее, выронила шест и, обхватив коня, позволила ему меня спасать.
Удары копыт о землю отдавались в теле, напряжение конских мышц, ветер, цокот. Не сон и не явь, но мгновениями чудилось — я лошадь, несущаяся по лугам, и я свободна, свободна как ветер, что свистит в ушах, как грива, что бьёт в лицо…
Временами реальность отступала и возвращалась лишь под громогласное ржание. Я впивалась в гриву и садилась ровнее, а потом превращалась в лошадь, падала во тьму и пробуждалась от отчаянного зова.
— Молодец, — иногда шептала я, крепче обнимая Рыжика. — Я люблю тебя, знаешь, я тебя люблю.
Когда в голове чуть прояснилось, я натянула капюшон на багровое лицо, плотнее запахнула плащ. Из города меня выпустили без малейшей шуточки или приставаний — видимо, Базен ребят приструнил. Оставалось надеяться, что возвращение будет столь же ровным.
Сбоку дороги замелькало светлое пятно. Кажется, лошадь. Вскинув голову, Рыжик остановился, подёргивая ушами. Светлое пятно приближалось — точно, лошадь. Или конь. Но было тихо, словно копыта животного зачарованы. Я поёжилась, пьяная удаль пришлась бы сейчас кстати.
Почти подскакав, всадник резко ушёл влево. Туча обнажила сияющий серп луны, всего на миг, но отчётливо показалось совершенно безумное лицо Полины де Гра, а в следующий миг она уносилась в ночь бесшумно, точно видение…
Стражники даже о фонаре не спросили, просто молча пустили в сонный город. На сереющем небе просвечивали звёзды и месяц. Кажется, дождя не будет. Цокот копыт дурманил, как колыбельная, но в груди разрасталась холодная боль. С кем инициироваться?
Бежать в Вирб? Но прошлые неудачи поселили в душе мутный страх…
А вдруг вопрос всё же разрешится сам собой? Явится молодой красивый и могущественный прин… маг, без разговоров прижмёт к себе, и я потеряю голову от страсти, а он сделает то, что должен был сделать несколько месяцев назад один безусый студент с некстати подвернувшимся знакомством с доктором.
Ладно.
Только…
Нет, неудачи произошли из-за внешних обстоятельств. Один любил попышнее, у двух других возраст то слишком маленький, то слишком большой, но… А вдруг на меня ни у одного мага не встанет? А?
Ужас парализовал, я безвольным мешком качалась на Рыжике.
Что во мне не так? Я вроде красивая. Может, стоит принарядиться? Да, перед Вирбом — завтра утром сразу туда! — надо поискать в подвале что-нибудь соблазнительное. Достойное… Я закрыла пылавшее лицо руками: «Я неудачница, никто меня не инициирует».
Рыжик шёл-шёл и остановился. Зашуршали ворота. Саги сумрачно смотрел снизу, не уходя с дороги, не позволяя тыкавшемуся в плечо Рыжику войти. Глядя сквозь щели между пальцами, я прочла во взгляде Саги осуждение.
Догадался? У Саги были все факты и возможность их связать. И моя слабость, и потребность в маге. Вопрос, который я задала, узнав об объёме работ, был весьма наводящим.
Сердце гулко, испуганно колотилось в груди.
— Не смотри на меня, — я пригнулась к гриве.
Саги отступил в сторону, и Рыжик зацокал внутрь. С коня Саги меня стащил бесцеремонно. Поставил на ноги, заставил расправить плечи. Бессильные прикосновения Жаме вдруг показались чудовищно отвратительными, внутри всё сжалось, и к горлу подступил ком тошноты. Я зажала рот ладонью.
— Вода тёплая, можешь ополоснуться, — глухо предложил Саги и, подхватив Рыжика под уздцы, направился в конюшню.
На выступе печки дрожало пламя единственной свечи, и казалось, весь мир заключился в ней и плывёт, качаясь во мраке. Я медленно вытирала с кожи капли тёмной воды с терпким запахом травяных отваров.
Воспоминание об укоризненном взгляде Саги вытягивало что-то внутри томительно и страшно.
Думать об этом не хотелось, да и не стоило.
Но почему Вьен аж в окно сиганул, лишь бы со мной не спать, — это что было? Неужели я такая страшная? С одной стороны, я была уверена, что дело не во мне, уж больно реакция у Вьена неординарная. Но мерзкий внутренний голосок нашёптывал: «В тебе проблема, непривлекательная ты».
Что-то в этих словах не складывалось, но голос очень авторитетно и гадостно уверял: «В тебе, в тебе дело, только стражники на тебя и зарятся, как на девку уличную. Они бесплатно и овцу отдерут. Им что овца, что ты».
«Заткнись», — велела я.
Голос не унимался. И грудь слишком большая, и ростом не вышла, и лицо слишком серьёзное, и кокетничать не умею, и вообще всё очень, ну просто очень плохо, и ходить мне девственницей до конца своих несчастных дней.
Всхлипнув, я закрыла лицо руками, полотенце соскользнуло к ногам. В голову туманными волнами возвращалось опьянение вперемешку с отчаянием.
— Красивая я, — прохныкала я. — Одеть красиво — и все, все будут у моих ног.
Размазав сопли, покачавшись, высморкавшись и умывшись, я решительно направилась в подвал.
Меня качало, дом был чужим, слишком тёмным и холодным. Я туда попала? Что это за место такое, вообще? Ступени, пользуясь темнотой, нагло расползались из-под ног. Дверь как-то поменяла сторону открытия, но я наконец потянула её на себя и стала шарить по сторонам. Рука задела что-то холодное, оно брякнулось об пол звонко и хрустко.
Естественные потери, бывает.
Вытянув руки, я пошла дальше, выискивая стол с заветной коробкой. Украшения красят женщину. Очень-очень! А ещё они сделают меня похожей на знатную даму, и ни один маг Вирба не посмеет отказать!
Жаждая немедленно воссоединиться с украшениями, я побежала и налетела на столешницу. Коробка! Я притянула её, мир снова качнулся, и… нет, кажется, вся коробка Для меня сейчас тяжеловата. Сорвав крышку, я запустила руки в бархатные мешочки, захватила несколько горстей и, прижав к груди, отступила. Бархатные кульки выскальзывали, звонко шмякались на пол.
— И вы меня не хотите! — Я занесла ногу злобно их топтать, но одумалась. Ещё порезаться не хватало. — Я вам покажу, кто… в доме хозяйка.
Опустившись на колени, я шарила по качавшемуся полу. Шарила. Вдруг в сумраке передо мной показались тёмные бархатные холмики. Они напоминали парализованных ужасом мышей, дрожали.
Кто-то принёс свет!
Лязгнула опущенная на пол лампа. Тени стали очень длинными, смешными.
Огромная тень надвигалась. Зашуршала ткань.
«О, Саги принёс полотенце, какой заботливый», — улыбнулась я.
— Мия, — дыхание защекотало поясницу, что-то влажное и упругое заскользило вдоль позвоночника, и, пока разбегались мурашки, я с трудом сообразила — это язык.
Э-э… а зачем Саги меня лизал?
Горячие пальцы отвели с моей шеи волосы, и Саги прикусил её основание. Крепкое нагое тело накрыло меня, дыхание защекотало ухо, ладонь властно огладила грудь с мгновенно затвердевшим соском.
Широко раскрыв глаза, я не двигалась. Жар возбуждения, смешанный с токами магии, выжигал кожу, ощутимо струился вдоль позвоночника, скапливаясь внизу живота и между ног.
С груди ладонь скользнула на бок, по ягодице и на внутреннюю сторону бедра. Кожа там была чувствительна до дрожи — и я задрожала, а ладонь скользила вверх-вниз, подталкивая, раздвигая ноги.
Я открыла рот, но только сбивчиво дышала внезапно загустевшим воздухом, и глаза закрывались, растворяя меня во тьме и ощущениях.
Между ног стало совсем жарко и влажно, прикосновение ударило волной дрожи, и я качнулась навстречу. Пальцы скользили по влажному, раздвигая, дразняще надавливая, во рту пересохло. «Нельзя…» — горло сдавил томительно-приятный спазм, и я крепче зажмурилась, царапала пол, но чувствовала лишь немного щекотные поглаживания между ног.
Пальцы нащупали выпуклость в соединении складок, надавили, разряд острого удовольствия разлетелся по нервам, выбивая из лёгких воздух, — слишком похоже на крик. Саги вновь поглаживал очень мягко, почти невесомо, спина сама прогнулась, и я потянулась за отодвигавшимися мокрыми пальцами. Вместо них упёрлось что-то твёрдое, тёплое, округлое.
Чего?..
Сильные ноги вклинились между моих коленей, я стиснула их, и от безумно чувствительных внутренних сторон бёдер побежала дрожь, я закусила губу, воздух шумно вырывался.
«Нет, надо сказать нет», — я не могла шевельнуться. Саги гладил по спине горячими руками, и от них расходился жар, от одного этого хотелось стонать. Ладони скользнули на бёдра, стиснули, и… не знаю, что это было, как, но я рефлекторно качнулась навстречу. Саги опустил руку, вмиг раздвинул влажные, набухшие от притока горячей крови складки, толкнулся, на пол-удара сердца задержался, вдавливаясь, преодолевая сопротивление, и слабая, как и обещал доктор, «глазом моргнуть не успеешь», преграда пала, пропуская горячий твёрдый член внутрь.
Волна мурашек окатила меня, от ощущения наполненности по внутренностям растекался жар… Это же катастрофа! Бёдра снова своевольно качнулись навстречу, и движение внутрь продолжилось — бесконечное и бесконечно приятное проникновение, я выгибалась, щёки горели, наворачивались слёзы.
— Мм, — я закусила губу.
Сердце бешено колотилось. Мышцы норовили дёрнуться, насадить меня на горячий, изумительно твёрдый член. Я уже сомневалась, что вялые отростки между ног мужчин вообще могут стать большими и крепкими, а тут… гвозди заколачивать можно!
Склонившись, Саги прижался к моей спине — какой же он весь твёрдый и горячий — и давление члена изменило направление. Меня тряхнуло разрядом удовольствия. Мысли исчезли за яркими непривычными ощущениями. Саги толкнулся глубже, и это подняло волну сладкого спазма, она покатилась к груди, выталкивая стон.
Я сдержалась, вдыхая на откате, но Саги снова двинулся внутрь, и снова мышцы горячей волной сокращались, заставляя шумно выдохнуть. С каждым толчком движение становилось увереннее, размереннее и оборачивалось волнами безумно приятных ощущений, исходивших от низа живота, мурашками бежавших до макушки.
Шестая или седьмая волна заставила меня закричать и от крика усилилась, Саги прикусил кожу у основания шеи. Меня захлестнуло возбуждение, я, стискивая бёдрами его ноги, закричала громче. Поцеловав в шею, Саги снова укусил и толкнулся резче, и я задвигалась в такт, сгорая от стыда и удовольствия.
Кожа пылала, даже трение ладоней и коленей о пол доставляло удовольствие. Скольжение груди по моей спине, поцелуи и укусы в напрягавшуюся при каждом стоне-крике шею — весь мир вертелся вокруг сладострастных ощущений, налетавших друг на друга, удлинявшихся, учащавшихся, как толчки, как тяжёлое дыхание на ухо, как обхватившая меня за плечи сильная-сильная рука, тянущая к себе крепко-крепко. Всё чаще и резче, сотрясая меня, распирая изнутри. Каждый толчок становился маленьким ослепительным взрывом, их волны слились в одну ослепляющую и одуряющую бурю. Я вскрикнула, с нереальной остротой вдруг снова окунувшись в ощущения. Запрокидываясь назад, Саги весь содрогнулся, запульсировал внутри меня, заливая семенем. Горячая пульсация стихала, внутри становилось свободнее… а в мыслях яснее.
Я тяжело дышала и дрожала. Саги тоже дрожал, прижимался губами к моей шее, и по влажной горячей коже расползались мурашки.
Инициировалась. С гомункулом.
Так хотелось его убить. Просто взять и убить.
