Конечно, христианин живет в период эсхатологического напряжения, ведь он уже начал жить в Новом Веке, в сфере Духа, и одновременно продолжает существовать в старом миропорядке, где идет непрерывная борьба между плотью и духом. Под плотью апостол понимал не наше тело, но всю нашу падшую человеческую природу, которая стремится навязать нам прежние представления и стандарты жизни, в центре которой стоит не Христос, но сам человек с его эгоизмом и самостью. В Письме галатам Павел говорит о том, что «дела плоти – это разврат, грязь, распущенность, идолопоклонство, колдовство, вражда, раздор, ревность, гнев, своекорыстие, распри, расколы, зависть, попойки, оргии и тому подобное» (Гал 5.19-21). Как мы видим, в этом перечне больше грехов, которые мы скорее назвали бы духовными, чем плотскими. «Дела плоти» для апостола – это все то, что падший человек ставит во главу угла своего существования, это власть, сила, влияние, желание доминировать. Все это удаляет от Христа или сдвигает Его на периферию нашего бытия.

Но если Закон не может быть орудием спасения, значит, прежние перегородки и стены между народами придуманы и установлены людьми, а не Богом. Павел из собственного опыта узнал, что он величайший грешник и был прощен Богом не за, а вопреки, по одной лишь ничем не обусловленной и незаслуженной любви и доброте Бога. В глазах Бога у человека не может быть заслуг, и нелепо думать, что принадлежность к тому или иному народу, религиозная история, социальное положение, образование или пол приближают к Богу или, наоборот, удаляют от него. Обряды, пища и религиозный календарь, без чего обычно не мыслится ни одна религия, не имеют спасительного значения. Но интересно отметить, что слово «религия» вообще не употребляется в Библии. Павел утверждает, что Христос стал концом религии. Конечно, Павел говорит не о религии, но о Законе. Но Закон и есть воплощение того, что понимается под религией как целостной и законченной иерархической системой. Такая система имеет тенденцию превратиться в фарисейство, ведь, как говорит отец Александр Мень, «мысль о “законе” как о неподвижной ритуально-этической системе была постоянным соблазном для церковного сознания».