Передача эмоций – явление столь обычное, столь общепризнанное и распространенное, что человечество давно уже не замечает его, не видя смысла удивляться тому, что естественно, обсуждать то, что очевидно, ибо не находит в нем ничего более примечательного, чем, скажем, в передаче каких-либо вещей и субстанций в соответствии с установленными законами материального мира. Никто ведь не удивляется, когда в жаркой душной комнате открывают окно, и с улицы внутрь попадает прохладный свежий воздух. Или когда в ту же комнату, где, допустим, собрались, как мы полагаем, унылые, мрачные люди, входит новый человек, светлый и позитивный, который освежает душную атмосферу подобно распахнутому настежь окну. Как это происходит, нам доподлинно не известно. Но если беспроволочная связь, поначалу считавшаяся чудом, перестала казаться чем-то сверхъестественным (будучи проявлением все тех же законов материального мира) и сегодня мы как само собой разумеющееся получаем информацию из газет даже в центре Атлантики, так почему бы не предположить, что и тонкий таинственный процесс передачи эмоций тоже по-своему вполне материален. Конечно (если рассмотреть другой пример), эмоции от таких сугубо материальных вещей, как текст книжной страницы, передаются напрямую в наш разум, то есть удовольствие или жалость возникают благодаря влиянию на сознание читателя самой книги, а значит, вполне возможно и столь же материальное воздействие непосредственно между умами.

Иногда, однако, мы сталкиваемся с явлениями, которые хоть и могут также быть материальными, но встречаются крайне редко и потому кажутся нам удивительными. Для кого-то подобные феномены – свидетельство присутствия призраков, кто-то называет все это фокусами, а кто-то и вовсе чепухой. Правильнее было бы сгруппировать их в особую категорию передаваемых эмоций, воздействующих на какие-либо наши органы чувств. Одних призраков мы видим, других слышим, третьих ощущаем, и хотя мне не известно о существовании фантомов, дающих о себе знать посредством влияния на вкусовые рецепторы, события, изложенные ниже, покажут, что некоторые оккультные явления могут воздействовать на нас с помощью жары, холода или запаха. Если использовать аналогию с беспроволочным телеграфом, все мы, вероятно, в той или иной степени «приемники» и время от времени ловим сообщение или часть сообщения, которые на вечных волнах эмоций непрерывно громко взывают к тем, у кого есть уши, чтобы слышать, и материализуются перед теми, у кого есть глаза, чтобы видеть. Как правило, мы не настроены на нужную волну, а потому выхватываем из таких сообщений лишь отдельные фрагменты, обрывки – незаконченную фразу либо несколько слов, на первый взгляд не имеющих никакого смысла. Однако приведенная ниже история представляется мне весьма интересной, поскольку показывает, как разрозненные части, без сомнения, одного сообщения были получены и зафиксированы несколькими разными людьми одновременно. Десять лет миновало с тех пор, но описаны произошедшие тогда события были сразу, как говорится, по горячим следам.

С Джеком Лорримером мы подружились задолго до того, как он женился на моей кузине, что, в отличие от многих подобных случаев, не испортило наших отношений. Спустя несколько месяцев она заболела чахоткой, и ему пришлось в срочном порядке отправить жену на лечение в Давос в сопровождении ее сестры, которая должна была заботиться о ней. Болезнь, к счастью, обнаружили на ранней стадии, что при соблюдении строгого режима и соответствующей терапии давало основания надеяться на полное выздоровление в животворном морозном климате высокогорной долины.

Сестры уехали в ноябре, а мы с Джеком присоединились к ним на Рождество и пробыли там месяц, наблюдая, как больная крепнет буквально на глазах. В конце января настало время возвращаться домой, но мы решили, что жене Джека будет полезно остаться в Давосе еще на пару недель под присмотром ее сестры Иды. Женщины пошли провожать нас на станцию, и я никогда не забуду последние слова моей кузины, обращенные к ее мужу:

– О, Джек, ну что у тебя такой удрученный вид! – сказала она. – Ведь мы расстаемся ненадолго, скоро ты снова меня увидишь.

Потом небольшой локомотив нашего поезда запыхтел, огласил окрестные горы сдавленным жалобным писком, будто щенок, которого пнули носком ноги под зад, и натужно отправился в путь.

Лондон встретил нас обычной для февраля погодой с туманами и слабыми заморозками, но холод ощущался здесь сильнее, чем на солнечном высокогорье Давоса. Думаю, мы оба страдали от одиночества, и поэтому еще в дороге решили поселиться по приезде вместе – смешно жить на два дома, когда нам и одного более чем достаточно, да к тому же вдвоем намного веселее.

Поскольку наши дома были практически одинаковыми и располагались на одной улице в Челси, дабы определить, какой из них выбрать для совместного проживания, мы бросили жребий (мой дом – «орел», его – «решка»). Платить за все планировали поровну, второй дом, если удастся, намеревались сдать в аренду, а возможную выручку тоже делить пополам. Пятифранковая монета времен Второй французской империи упала вверх «орлом».

С момента нашего возвращения прошло дней десять, известия из Давоса были все радостнее и вселяли оптимизм, однако сначала Джека, потом и меня вдруг охватил безотчетный страх, неистовый, как тропический ураган. Возможно, дурное предчувствие (а в мире нет ничего более заразного) передалось мне от моего друга, хотя нельзя исключать, что мы получили его из одного источника. Как бы там ни было, опасения зародились во мне во время разговора с Джеком, когда я вполне мог впитать тот страх, который он проецировал на меня. Помню, вечером мы, пообедав порознь, вернулись домой, и в завязавшейся перед сном беседе он впервые завел об этом речь.

– Сегодня я целый день чувствую себя ужасно подавленным, – сказал Джек. – Не понимаю почему, ведь Дэйзи сообщает, что у нее все замечательно.

Говоря это, он налил себе виски с содовой.

– Видимо, у тебя печень пошаливает, – предположил я. – Думаю, тебе не стоит пить. Лучше отдай виски мне.

– Да со здоровьем у меня все хорошо как никогда, – возразил он.

Я между тем просматривал почту и наткнулся на письмо от агента по недвижимости, которое тут же прочел, дрожа от нетерпения.

– Ура! – радостно воскликнул я. – Нам предлагают пять… ну почему он не может нормально писать по-английски? Пять гиней в неделю до самой Пасхи, аж до тридцать первого числа! Да мы будем просто осыпаны гинеями!

– Я вряд ли останусь здесь до Пасхи, – сказал Джек.

– Почему? Не вижу причин для этого. И Дэйзи меня поддерживает. Буквально сегодня утром мы общались с ней по телефону, и она просила, чтобы я убедил тебя остаться. Если, конечно, тебе здесь нравится. Ну, согласись, что нам вместе не так одиноко. Да, извини, ты что-то говорил мне…

Прекрасная новость о еженедельном поступлении гиней нисколько не улучшила его настроения.

– Хорошо, хорошо. Разумеется, я останусь.

Джек задумчиво прошелся взад-вперед по комнате.

– Нет, это не связано с состоянием моего здоровья, со мной все в порядке, – пояснил он. – Тут другое. Это как ночной кошмар.

– Скажи себе, что бояться нечего, – посоветовал я.

– Сказать-то легко. Но я реально напуган – чувствую, как приближается что-то неотвратимое.

– Пять гиней в неделю – вот что приближается, – парировал я. – У меня нет желания сидеть сложа руки и дожидаться, пока ты заразишь меня своими опасениями. В Давосе все идет как надо. Что говорилось в последнем сообщении? Невероятное улучшение. Вспомни об этом, когда ляжешь спать.

Вирус страха, если то был вирус, тогда мне не передался, помню, что я отходил ко сну в прекрасном настроении, но, пробудившись посреди ночи в темноте притихшего дома, ощутил Его присутствие – ночной кошмар явился, пока я спал. Дурное предчувствие – слепое, беспричинное, парализующее – проникло в меня, погрузив в пучину страха. Что это было? Как барометр предсказывает приближение бури, так и состояние, в котором я находился, никогда прежде не испытывая ничего подобного, предвещало грядущую катастрофу.

Когда в слабом сумеречном свете туманного дня, не настолько темного, чтобы зажигать свечи, но, тем не менее, чрезвычайно мрачного, мы встретились с Джеком за утренним завтраком, ему сразу все стало ясно.

– Вижу, Он пришел и к тебе, – заметил Джек.

У меня не нашлось сил что-либо возразить, сказать, например, что мне слегка нездоровится.

Тем более что никогда в жизни я не чувствовал себя лучше.

Весь тот день и следующий тоже страх не покидал меня, черная пелена окутала мой разум. Я не понимал, чего опасаюсь, но это «что-то», хоть и очень эфемерное, было где-то рядом и приближалось с каждой минутой, словно наползая как покров облаков, застящий небо. На третий день мучений способность противостоять страху и размышлять, похоже, частично вернулась ко мне: это может быть обычная игра воображения, думал я, или нервное расстройство, или просто я «напрасно томлюсь», вернее, мы оба, под действием неконтролируемых эмоций, иногда охватывающих умы людей. Каким-то образом мы что-то уловили, и теперь это угнетает нас. В любом случае нам следовало хотя бы предпринять попытку побороть беспричинный страх, даже если и безрезультатно. Ведь в течение двух дней я не мог ни работать, ни отдыхать – лишь дрожал, съежившись от ужаса. Но теперь – хватит! Я запланировал себе на день множество дел, а вечером решил вместе с Джеком как следует развлечься.

– Сегодня обедаем пораньше, – предупредил я Джека, – и отправляемся смотреть «Человека из Бленкли». Я уже пригласил Филипа присоединиться к нам, он согласился. Билеты заказаны по телефону. Обед в семь.

Должен пояснить, что Филип – наш старинный приятель, живущий по соседству, на одной с нами улице, очень уважаемый профессиональный врач.

Джек отложил газету.

– Да, пожалуй, ты прав, – заметил он. – Ничего не делать – совершенно бессмысленно. Это не поможет. Ты хорошо спал сегодня?

– Превосходно, – ответил я довольно раздраженно, поскольку из-за практически бессонной ночи нервы у меня были на пределе.

– Жаль, что не могу сказать о себе того же, – вздохнул Джек.

Такой подход к делу никуда не годился.

– Нам необходимо встряхнуться! – воскликнул я. – Мы с тобой сильные, здоровые мужчины, имеющие все основания радоваться жизни, а ведем себя как жалкие черви. Страх, внушенный разыгравшимся воображением или вызванный чем-то реальным, в любом случае достоин презрения. Если есть в мире что-то, чего нужно опасаться, так исключительно самого чувства страха. Но ты знаешь это не хуже меня. Давай, пока суд да дело, почитаем что-нибудь интересное. Например, о мистере Друсе, о герцоге Портлендском или рассказы из «Книжного клуба» «Таймс», что выбираешь?

День прошел очень плодотворно; многочисленные события, которые требовали моего участия, полностью заслонили собой черный фон навеянных ночным кошмаром мыслей и чувств. Я задержался в офисе дольше, чем рассчитывал, и, чтобы успеть переодеться к обеду, вынужден был взять экипаж, а не возвращаться в Челси пешком, как собирался.

И вот то, что три дня воздействовало на наши умы-«приемники», заставляя их скрежетать и пульсировать, обрело реальность.

Когда я пришел домой за минуту или две до семи, Джек, уже одетый, ждал меня в гостиной. День выдался теплый и душный, но, собравшись идти в свою комнату, я внезапно ощутил дыхание пронзительного холода – не промозглость английских заморозков, а бодрящую стужу высокогорья тех дней, которые мы недавно провели в Швейцарии. В камине уже лежали дрова, и я, преклонив колени, опустился на коврик, чтобы разжечь огонь.

– До чего же здесь зябко, – сказал я. – У этих слуг ослиные мозги! Никак не могут уяснить, что в холодную погоду камин должен гореть, а в теплую – нет.

– О, заклинаю Небесами, не делай этого! – взмолился Джек. – Только жара от камина не хватало! Такого удушливого вечера на моей памяти еще не было.

Я удивленно взглянул на него. Руки у меня дрожали от холода. Он это видел.

– Да у тебя озноб! – заметил Джек. – Может, ты простудился? Сейчас посмотрим, насколько в комнате холодно. – Он подошел к письменному столу, на котором лежал термометр, и сообщил: – Шестьдесят пять.

Обсуждать было нечего, да мне и не очень-то хотелось, поскольку именно в этот момент мы оба вдруг ощутили, как в нас проникает что-то извне – слабое, отдаленное: Он приближался. Я уловил странную внутреннюю вибрацию.

– Жарко или холодно – мне нужно пойти переодеться, – констатировал я.

Все еще дрожа, я отправился в свою комнату, подбадривая себя тем, что морозный воздух исключительно полезен. Одежда была уже разложена, а вот горячей воды не оказалось, и я, позвонив, вызывал слугу. Он явился почти сразу, но выглядел испуганным – во всяком случае, в моем, затуманенном хаосом чувств восприятии.

– Что с тобой? – спросил я.

– Ничего, сэр, – с трудом выговаривая слова, ответил он. – Я думал, что вы звонили.

– Да. Мне нужна горячая вода. И все-таки, в чем дело?

Он переступил с ноги на ногу.

– По-моему, – сказал он, – я видел на лестнице леди, она поднималась следом за мной. Хотя звонка у входной двери я не слышал.

– Где, говоришь, ты ее видел?

– На лестнице, сэр. А потом на площадке у двери гостиной, – пояснил он. – Она стояла там и как будто не знала – войти или нет.

– Это был кто-то из прислуги? – уточнил я. И снова почувствовал Его приближение.

– Нет, сэр, не служанка.

– Тогда кто?

– Там было темно и плохо видно… но думаю – миссис Лорример.

– Ох! Ладно, иди, принеси мне горячей воды, – велел я.

Но он медлил, и я понял, как сильно он напуган.

В этот момент прозвучал звонок в передней. Было ровно семь, Филип проявил, пожалуй, даже чрезмерную пунктуальность, а я еще не успел переодеться.

– Это доктор Эндерли, – сказал я. – Может, пока он будет подниматься по лестнице, ты все же осмелишься пройти там, где видел леди.

И тут неожиданно раздался жуткий вопль, на миг заполнивший собой все пространство дома, – такой отчаянный, такой душераздирающий, исполненный такого смертельного ужаса, что я, содрогнувшись, просто застыл на месте, не в силах сделать ни шагу. Только невероятным усилием воли мне удалось заставить себя пошевелиться, казалось, мои мышцы вот-вот не выдержат и порвутся от напряжения, но я сумел совладать с собой и бросился вниз по лестнице в сопровождении слуги, который следовал за мной по пятам. Из прихожей навстречу нам бежал Филип, он тоже слышал крик.

– Что случилось? – спросил Филип. – Что это было?

Мы вместе зашли в гостиную. Джек лежал на полу у камина, рядом валялось опрокинутое кресло. Подойдя к Джеку, Филип склонился над ним и рывком расстегнул его белую рубашку.

– Откройте все окна, – распорядился он, – комнату необходимо проветрить, этот ужасный запах…

Мы распахнули окна, и снаружи хлынул поток воздуха, который на фоне пронизывающего холода гостиной был таким теплым, что я сразу перестал дрожать от озноба.

– Он мертв, – констатировал Филип, выпрямляясь во весь рост. – Не закрывайте окон. Здесь все еще сильно пахнет хлороформом.

Постепенно мучивший меня холод и донимавший Филипа запах улетучились, как будто их и не было.

Кстати, ни я, ни мой слуга никакого запаха вообще не почувствовали.

Пару часов спустя мне доставили телеграмму из Давоса, в которой сообщалось о кончине жены Джека. Ида, сестра Дэйзи, выражала надежду, что Джек сможет немедленно выехать в Швейцарию. Однако к тому моменту он был мертв уже два часа.

На следующий день я отправился в Давос и там узнал, что произошло. Дэйзи три дня страдала от небольшого нарыва, его следовало вскрыть – пустячная хирургическая процедура, но Дэйзи так нервничала, что доктор решил использовать хлороформ. Она нормально пришла в себя после анестезии, однако через час внезапно потеряла сознание и умерла около восьми по центральноевропейскому времени, что соответствует семи часам по Гринвичу. Дэйзи настояла, чтобы Джека не информировали об операции, она собиралась рассказать ему сама, когда все уже будет позади, поскольку это не имело отношения к ее заболеванию и ей не хотелось волновать его понапрасну.

Вот и конец истории. Моему слуге у входа в гостиную, где сидел Джек, было явлено видение женщины, которая колебалась, войти или нет, как раз в тот момент, когда душа Дэйзи воспаряла в мир иной. Я тогда же ощутил – не думаю, что такое предположение покажется неуместным – бодрящее морозное дыхание Давоса. Филип получил «послание» в виде запаха хлороформа. А Джека, судя по всему, посетила его жена. И он последовал за ней.