Маргерит Дюрас (1914–1996) и Ян Андреа (1952)
Священное чудовище и его добыча

Была ли долгая связь Маргерит Дюрас с Яном Андреа настолько случайной и настолько невероятной, как об этом говорили? Что это было – организованный заранее случай? Роковой удар судьбы? Или женщина-хищница средних лет, охотница до молодых любовников, поймала добычу? Или молодой честолюбец, новый Растиньяк, сошелся с ней ради карьеры? Как «эта любовь», как назвал их связь Ян Андреа, могла продолжаться так долго? Какие тайны души – а может быть, скрытые горести – были на первом плане в этом союзе, который оказался таким прочным, что продолжался больше пятнадцати лет и распался из-за смерти писательницы? Что в тогдашней жизни Маргерит Дюрас однажды, в день одиночества и отчаяния, заставило ее открыть дверь молодому студенту из Кана и решить, что он должен остаться с ней? Несомненно, это Маргерит все решила или подчинилась велению судьбы и в тот момент отдала себя в ее власть. «Осужденная писать», – говорила она о себе, подразумевая порабощение, заброшенность, одиночество и изгнание, которые может принести такая жизнь. «Осужденная писать» – пленница безумной любви к писанию книг. У этой любви она однажды попросит милосердия, открывая дверь незнакомому молодому мужчине.

Шел 1980 год, точней, лето этого года. Это было особое время для Маргерит: она провозгласила роль писателя священной и присвоила искусству слова высшую власть. Она будет промежуточным звеном, посредницей, а еще лучше – медиумом. В 1970-х годах она была на виду у мира и теперь еще играет роль бойца на всех фронтах, которую взяла на себя в 1968 году. Но в 1980-х годах она отказалась от захвата этих территорий. С этих пор она говорит, что подчиняется другим предписаниям и отвечает на другие вызовы. Марксизм и ситуационизм, ленинизм, иногда даже сталинизм, право исповедовать который она дерзко отстаивала, и феминистское движение уступили место Экклезиасту, Блезу Паскалю, Эмили Дикинсон и писателям более духовного направления. В 1970-х годах она исповедовала философию активности и переживала события того времени как последние следы военных лет. Что же произошло в промежутке между тем временем и этим новым отношением к писательскому творчеству – уходом в него как в монастырь? Каким своим душевным склонностям, которые ощущались уже в начале ее творчества, она теперь поверила?

Может быть, эти ее своеобразные романтические странствия начались после разрыва с Жераром Жарло? По-видимому, она покинула поле боя из-за отчаяния, но эта самовольная отлучка оказалась творческим отпуском: это время было наполнено мощным литературным творчеством. Оправилась ли она вообще от удара, который получила, когда ее покинул тот, кто приучил к спиртному, но и сумел пробудить в ней неистовую любовную силу? Она никогда не любила так бурно: до этого ее любовные чувства были почти болезненными. Вот как далеко увела ее эта любовь. В любом случае Жарло, покинув Маргерит ради актрисы Франсуазы Арнуль, сам того не зная, открыл писательнице новую дорогу – путь полной отдачи себя творчеству. Отсюда последовали горькие и, кажется, окончательные выводы относительно любви. Она имела привычку говорить, что женщина, которая сильно любила, не может жить после этой любви. Как будто перед ней опустилась решетка, и она уже никогда не сможет приблизиться к тому, что сумела потрясти в ней эта страсть. Она приняла приговор и постепенно создала себе новую судьбу.

Она будет писательницей Маргерит Дюрас. Не сочинительницей романов, не «рассказчицей историй», как она любила уточнять, а писательницей в полном смысле этого слова, с учетом его древней этимологии. То, что она напишет, не может быть названо романами. Оно будет называться текстами, сочинениями. А почему бы и не поэмами? Началась сакрализация: она будет пифией; то, что она напишет, будет пророчествами и видениями, ее голос станет голосом прорицательницы. Но в этом почти мистическом одиночестве всегда будет место для любви. Пусть даже не реальной, а воображаемой любови. Желание, двигатель писательского творчества, станет возбуждать требование, чтобы перед ней явилась, снизошла к ней иная истина. В 1979 году она отказывается от всех рекламных поездок и поездок по университетам, которые ей предлагают ее издатель или французские культурные центры, и говорит, что теперь желает заниматься только писательским творчеством. Писать. Это единственное спасение от чувства утраты, от пустоты существования, от душевного отчаяния, от духовного одиночества. Ее подруга и соседка в Нофль-ле-Шато, Мишель Мансо, свидетельствует об этом в своей книге воспоминаний «Подруга»: «Я всегда хочу иметь место для того, чтобы быть одной и любить. Любить неизвестно что, неизвестно кого, неизвестно, как и сколько времени. Но иметь в себе место для ожидания: никогда не знаешь, что случится. Для ожидания любви – возможно без другого человека, но именно любви». На самом деле Маргерит имела в виду человека, с которым переписывалась и кому отправила множество писем. Этот человек – не кто иной, как драматический и литературный критик газеты «Монд» Мишель Курно. «Я хотела вам сказать, что вы были этим ожиданием». Что это – недвусмысленное признание в любви? В этом нет никакой уверенности. Курно не станет ее любовником: может быть, он понимает, что для писательницы их переписка – начало нового, более тайного и личного опыта, в котором, вопреки фактам, он не участвует. В любом случае Дюрас разрушает все возможные надежды на любовную авантюру. «Я человек неверный, – пишет она ему. – Та любовь, которую я чувствую к вам, – я знаю, что она иллюзорна и что через внешнее предпочтение, которое я оказываю вам, я люблю лишь любовь». Уже в одном из своих «вульгарных», как она их называла, романов 1950-х годов Маргерит недвусмысленно утверждала, что осуществленная любовь не способна воплотить в себе настоящую любовь: «Ни одна любовь в мире не может занять место любви». То есть любовь в ее представлении – пограничная потребность, воображаемый передовой рубеж, где происходит встреча и слияние, доисторическое место, где нет разницы между мужчиной и женщиной, изначальная невинность.

Преувеличенность политических и социальных требований в это время, в конце 1970-х годов, сделала ее чем-то вроде иконы для революционеров. Она включается в их игру и позирует на этой сцене – навязывает себя средствам массовой информации. Ей, похоже, нравится роль великой жрицы левых радикалов и священного чудовища. В эти годы ее имя появляется в словарях, и там ее называют одной из самых символических фигур французской литературы. Она смакует это признание как лакомство, но в то же время окружающие начинают замечать, что она держится немного в стороне от происходящего рядом. Эта отстраненность – не позерство и не рисовка, а скорее неприспособленность к правилам жизни, в которой она не узнает себя – к человеческой комедии, к игре самолюбий. Тщеславию этих людей она станет противопоставлять знаменитый псалом царя Давида: «Всё лишь суета и погоня за ветром».

Ее роль в феминистском движении противоречива и неоднозначна. Отчасти эту неоднозначность создала она сама: по словам Ксавьеры Готье, вместе с которой она позже напишет «Болтушек», писательница не желала присоединяться ни к чьему делу, кроме своего собственного. Эта молодая феминистка пыталась загнать ее в свои окопы и задавала ей вопросы о женском гомосексуализме в то время, когда Дюрас, брошенная своим любовником, вкладывала всю свою сексуальную энергию, всю свою жизненную силу в творчество, которое было для нее не спасательным кругом, а полноценной потребностью. «Я познакомилась с тобой, когда у тебя не было мужчины-любовника. Может быть, ты воспользовалась этим, чтобы излить, чтобы выплеснуть содержимое своей переполненной души женщины, которая слишком много вынесла», – писала Ксавьера Готье.

В этой переполненности души, содержимое которой выплескивалось через край, феминистки увидели возможность, что Дюрас встанет в их ряды. В это время писательница была «на мели» в личной жизни. Но Маргерит Дюрас никогда не была такой говорливой, неожиданной (особенно в кино) и изобретательной в творчестве, как в этот период жизни после Жарло. Без любви, которая удалилась от нее, она словно стала свободна для других душевных состояний, для других открытий. А значит, более способной свидетельствовать о том, что она позже стала называть «видением». То есть о тайнах мира, важнейших открытиях, о пророческих откровениях. Уже в 1974 году, в «Болтушках», Ксавьера Готье интуитивно поняла эту дилемму. «В ваших книгах, – писала она, – есть эротическое напряжение, которое никогда не может быть удовлетворено». Дюрас уклоняется от ответа на эти слова, не признается. Она постоянно владеет собой, но не всегда может контролировать себя полностью. «У меня была сексуальная жизнь, – отвечает она, – эффективная (как сказать это вежливо?), скажем, очень много раз и… очень бурная. С мужчинами… Я много жила с мужчинами, – продолжает она, – исключительно с мужчинами, и понемногу замечаю, что я меняюсь в этом отношении. И что я все больше бываю с женщинами. Или – я должна это сказать – с гомосексуалистами». Ксавьера Готье хватается за подсказку, которую Дюрас бросает ей как спасательный круг, и отвечает: «Да, может быть, нужно было бы поставить вопрос об отношении женщин к мужскому гомосексуализму». Но Дюрас и тут уклоняется, не отвечает по-настоящему. Или отвечает, но намеком. «Я всегда любила только мужчин, – повторяет она, – и у меня есть стоящий чего-либо эротический опыт только с мужчинами – бурный и страстный». Не ослабло ли в этот момент ее самообладание? Она признается: «У меня были эксперименты с женщинами, но они всегда были полным… результаты были положительными, но совершенно недостаточными. Через два дня я уже скучала по мужчине». Однако есть все основания полагать, что Дюрас считала, что как писательница она имеет возможность все познать и все знать, не обязательно переходя к действию. «Ты считаешь, – пишет она, – что раз я не знала его [женский гомосексуализм], то не могу о нем говорить? Я очень хорошо вижу. У меня есть примеры вокруг. Я очень хорошо вижу, чем может быть эта любовь».

«Это тебя соблазняет?» – спрашивает в ответ Ксавьера Готье. «Нет!» – сразу же и решительно отвечает Дюрас.

Одиночество, тишина в душе, призыв этой тишины, жажда раскрыть ее тайну и сильная боль от неизлечимой и непонятной раны, которую она старается растравить, – все это отдаляет Дюрас от мира. Но в то же время она всегда была крепка силой, которую унаследовала от предков-крестьян. У нее прочные корни в земной жизни, и потому она твердо стоит на земле. Она вспоминает свою мать, которая голыми руками боролась с Китайским морем. Все это удерживает ее в реальном мире и не дает погрузиться в безумие. В 1975 году многообещающий успех «Песни Индии», шедевра Дюрас, отправил ее в путь по дорогам Франции. Она считает, что ее присутствие необходимо, поэтому берет свой страннический посох, садится на R16 и ездит по стране, представляя свой фильм в киноклубах и университетах. На ее презентации приходит мало народа. Часто у нее всего около пятидесяти слушателей, не больше. А на литературных и философских факультетах их еще меньше.

Но она считает свои поездки крайне важными. В один осенний день, а именно 14 ноября, Маргерит оказывается в Кане. «Песню Индии» показывают в кинотеатре «Люкс». Среди зрителей есть молодой мужчина. Он оцепенел от восхищения, как очень многие мужчины вокруг нее, он покорен изумительной мощью Дюрас-оратора. Она начинает говорить, произносит несколько слов, и внезапно они кажутся неизбежными, нерушимыми, неоспоримыми. Это уже не слова, а изречения, в которых провозглашается вера; самые строгие критики позже назовут их догмами.

Итак, в зале находится молодой мужчина. В одном из местных учебных заведений объявлен конкурс на должность преподавателя, и он предлагает себя как кандидат. Он довольно застенчив, сдержан и неразговорчив. Как только кончается просмотр, он подходит к Дюрас и представляется ей. Его зовут Ян Леме. Дюрас не проявляет к нему интереса: все ее внимание сосредоточено на собственной легенде. Однако она знает, что вызывает у многих своих читателей бурные и сильные чувства, которые они чаще всего хранят в тайне. Она не жалуется на это, считая, что ее творчество законно излучает первобытную эротическую силу, которая служит основанием для этих навязчивых «обыкновенных страстей», как сказала бы Анни Эрно. Разве ей не показалось забавным поведение одного из гостей на вечере, который устроила социалистическая партия в честь избрания Франсуа Миттерана? Этот мужчина тогда подошел к ней, встал напротив нее и начал мастурбировать. Эту славу она целиком принимала за законное признание ее гениального дарования и творчества, которое она сама считала одним из самых мощных в истории литературы. И действительно, вокруг нее к этому времени уже сформировался кружок приближенных – настоящий маленький двор. Все актеры, даже самые знаменитые, хотели, чтобы она ими управляла: все они почти благосклонно соглашались сниматься в ее фильмах.

Студенты регулярно и с религиозным трепетом пишут ей письма, на которые она никогда не отвечает. Она уже давно чувствует себя царицей всех, кто оказывает ей эти преувеличенные почести – тиранически жестокой и одновременно сострадающей им. Ян Леме – один из тех, кто чувствует к ней «беспредельную», как она сказала бы, страсть. Каждый день питая свою душу ее книгами, он оказался в сетях этих чарующих произведений, которые возвращают читателя к чему-то древнему и далекому. Встреча с ней на публике в Кане для Яна – одно из самых значительных событий его жизни. Подойти к ней для него (так же как для всех читателей, оказавшихся во власти ее чар и попавших в сеть, из которой трудно вырваться) уже значит оказаться в плену, надеть на себя восхитительное ярмо богини-матери, слово которой «невозможно разбить».

Значит, вот под каким знаком началась история их любви – под знаком покорности и чар. Под знаком неоспоримого неравенства, хотя речь писательницы была выдержана в духе братства, коммунизма и закончилась общепринятыми условностями. Однако мало кто знал, какие парадоксальные чувства таились в ее душе. Мало кому было известно о минутах ее отчаяния и страдания, физического и душевного, о ее суровом одиночестве и в то же время приступах самолюбования, о ее неистовом эгоизме, о том, как она умеет замыкаться в себе, ревниво оберегая свой внутренний мир, и о ее презрении к другим. В тот ноябрьский день 1975 года Ян Леме еще не знает истинного положения дел. А если бы он и знал, то все равно принес бы себя в жертву, потому что уже давно был пленником Маргерит Дюрас. Он давно уже попал в сети ее образов.

История этой любви началась там, в темноте, во время неформальной встречи в кинотеатре «Люкс». Еще никто не мог предвидеть, какого легендарного размера достигнет это чувство с 1980 по 1996 год. А пока Дюрас играла своей известностью и своим умением соблазнять. Эта сердцеедка никогда не отказывалась от времени, «разрушенного», как она говорила, но тем более прекрасного, и уходящего, не отрекалась от старости, отметины которой уже давно появились на ее лице. Она, по-видимому, никогда не сомневается ни в себе, ни в своих словах, которые произносит с уверенностью, вызывающей одновременно изумление и беспокойство. В течение пяти лет, которые еще разделяют влюбленных, Дюрас будет продолжать начатую работу, идти по пути, который плохо виден, рассматривать его и составлять карты – свои книги, одну за другой. Сооружать безвестную плотину против смерти, как когда-то ее мать строила плотины из джутовых мешков и песка, чтобы замедлить движение приливов Китайского моря. Это были годы, насыщенные творчеством – литературным и кинематографическим, но это были и годы одиночества. Писательница жила то в своем доме в Нофле, то в Трувиле, в роскошном особняке, разделенном на части, каждая из которых имела нескольких владельцев, и обычно пустом. Ян Леме не забыл потрясшую его осеннюю встречу. Побывать на просмотре «Песни Индии», когда в зале присутствует сама создательница фильма, – далеко не рядовое событие. Еще более необыкновенным и неожиданным было то, что Ян говорил с ней после просмотра, взволнованный скрытыми желаниями, бурными, но обузданными чувствами, тайнами души, которыми полон фильм. Позже Ян вспоминал, что это была для него пора ожидания. Время словно замерло, и он ждал настоящей встречи, на которую Дюрас непременно должна была его пригласить. В своей маленькой книге воспоминаний «Эта любовь», посвященной истории их любви, он немного точнее обрисовывает контуры этой страсти. Книгой, породившей его любовь к Дюрас, был роман «Лошадки Тарквинии», который его соседка забыла в их квартире. Свое чувство он назвал «любовью с первого взгляда» еще до встречи с Маргерит Дюрас. Значит, сначала любовь родилась от книги. Ее чтение вызвало эмоциональный шок, оно прорвало повседневность, разорвало обычный порядок предметов, явлений и мира. Значит, книга стала началом чего-то. Объяснения, которые дает Ян, в конечном счете слишком обычны для такой ситуации.

Восхищение, столбняк, самозабвенное подражание. Поскольку персонажи этого романа пьют кампари, Ян тоже начал его пить. «В Кане было нелегко найти в бистро кампари…» – пишет он. Чтение не оставляло места ни для каких других занятий. «Я забросил все, – рассказывает он, – все другие книги – Канта, Гегеля, Спинозу, Маркузе… Я начал читать всё – все ее книги, их заголовки, истории, все слова». Опьянение стало постоянным. Королева Дюрас околдовала его. Разве он мог теперь сбросить с себя эти чары? Встречу в «Люксе» он помнит очень хорошо. Ничто не забыто, все врезалось в его память. «Великая сцена», как такие события называют в психоанализе; начальная сцена, потому что с нее все началось, после нее изменился взгляд, способ видеть и ощущать мир, способ понимать мир и жить в нем. В беседе с одним из биографов Маргерит Дюрас, опубликованной в 2010 году, он признался: «Я очень хорошо помню: она приехала в своем маленьком жилете от «Черрути», из коричневой кожи, который ей подарил Стефан Чалгаджиев, продюсер фильма (потрясающий продюсер), и я задал ей вопросы – я, который был очень застенчивым…» Он попросил подписать ему экземпляр «Разрушить, говорит она» и признался, что хотел бы написать ей письмо. «На адрес вашего издателя», – уточнил он. «Нет, – ответила она, – пишите мне на улицу Сен-Бенуа, дом 5…» Он стал торопливо писать ей, еще не зная, ответит ли она. Одно письмо, два, а потом, если верить воспоминаниям самой Дюрас, «иногда по письму в день». «Это были очень короткие письма, вроде записок, да, что-то вроде призывов, которые человек кричит в невидимом губительном месте, в какой-то пустыне. И в этих призывах была очевидная красота».

Воспоминания Дюрас, которые она опубликовала в 1992 году в книге «Ян Андреа Стейнер», свидетельствуют о невероятной работе алхимика, которую она выполнила. Из всего – из мира, из новостей, из любовей, похороненных, неосознанных или подавленных, из прохожих, попавшихся ей навстречу на улице, – она создает, как золото, свои сочинения, творит суть своих книг, как пчела производит мед. Дюрас знает, что из писем юноши, которого она мельком видела в Кане в пивной после кинопросмотра, она тоже сможет сделать книгу. Они будут новыми ключевыми вехами на ее литературном пути.

В эти годы, с 1975-го по 1980-й, Дюрас писала и творила с неистовой силой, а внутри ее все скользит, провисает, рушится. Передышка, которую ей дал алкоголь, закончилась. Она стала пить, но уже не так, как пила с Жарло. Теперь ей нравится говорить, что она пьет, чтобы заполнить пустоту, которая образовалась в ее душе из-за отсутствия Бога, который не отвечает на ее отчаянные крики, обращенные к Нему. Она пьет одна, это одиночество становится мистическим, и она испытывает те же муки и те же ощущения, что и великие мистики, чьи сочинения она любит, – Хуан де ла Крус и Тереза Авильская. Что-то в ее душе движется к ним, понимает их и признает своими. Не пугало ли ее тогда, что она отказалась от своей фамилии Донадье (которая звучит как французское словосочетание, означающее «дай Богу». – Пер.) и таким образом отказалась давать ему что-либо, стала писательницей и сама пожелала стать Богом? Как правило, она укрывается в Нофле, но соглашается на несколько поездок, в том числе совершает поездку в Израиль и по этому случаю называет себя «почетной еврейкой». Хотя ее политические увлечения естественным образом должны были бы сделать ее защитницей дела палестинцев, она яростно поддерживает Бегина и Государство Израиль в память о холокосте, который называет самым огромным событием XX века, и говорит, что он сделал ее «умной» и имел огромную разоблачительную силу.

В Нофле она не принимает почти никого и отдается во власть алкоголя – литрами пьет простое вино – не виски, как в 1950-х годах, не кампари, как в 1960-х, а столовое вино, которое покупает у стойки поселкового бара (где есть и табачный киоск). Но в это время душевных и физических невзгод, в дни психологической катастрофы, она пишет, она снимает фильмы и черпает из какого-то неизвестного ей самой источника силы, чтобы творить все интенсивней. В это время были созданы «Грузовик», «Кинотеатр «Эдем», «Корабль «Ночь», «Негативы рук», «Кесария» (воспоминание о ее путешествии по Галилее, которое глубоко потрясло писательницу) и фильмов «Аврелия Штайнер» (их два с таким названием. – Пер.). В большинстве случаев она сначала писала текст, а потом снимала по нему фильм. Но во всех текстах сквозь элегическую жалобу звучит рассказ о том, какое несчастье – одиночество и разлуки, о неустанном поиске любви и связи с людьми. Содержание всех этих сочинений, которые Дюрас называет текстами из-за неоднородности, не позволяющей отнести их ни к одному жанру, вращается вокруг этой экзистенциальной нехватки, этой тоски. Она объясняет странствия писательницы и иногда, по контрасту, объясняет ее суровость. Например, «Корабль «Ночь» – преувеличенно пылкие диалоги двух влюбленных, которые беседуют по телефону, но никогда не встречаются – это отголосок виртуальной переписки, которую писательница вела с Мишелем Курно, в сущности не ожидая от него ответа. Так происходит своего рода перемещение беседы влюбленных (она заключена в границы написанного текста) и ее обострение. В этих словах, похожих на заклинания, телесное начало абстрагируется от самого себя, уничтожает себя и соединяется с неистовой и жгучей речью великих мистиков. В «Кесарии» писательница заново открывает силу Расина, который считался мастером изображения страсти, и уподобляет страсть территории желания, неизведанной и далекой, на которую нужно войти. Так мир Расина становится «страной лесов», единственным местом, где может быть понято желание женщины, которая стала «колдуньей». Воспоминание о рассказе Мишле, которому она курит фимиам со времени событий 1968 года, стало символом ее собственного пути. У нее тоже не будет другого выхода, кроме как укрыться в густых лесах, где ее слово может быть высказано и будет звучать в лад с природой вдали от городов, где живут мужчины-преследователи, которые, как в Средние века, травят женщин, если те разговаривают с луной и танцуют в ее лучах. Духовная независимость писательницы, которую она подчеркивает с этого времени, свидетельствует о настоящей эволюции в ее творчестве. Уподобляясь колдунье из рассказа Мишле, она исключает себя из общества и становится одиночкой, кем-то вроде богини-матери, которая теперь будет преподносить людям свои тексты, как дельфийская пифия провозглашала свои пророчества. Но в то же время Дюрас не теряет своего места в мире, наблюдает за ним, критикует его и бичует его пороки. Она знает обо всех событиях в издательской среде, в театре, в кино, в прессе, в политике. Она сурово управляет своими контрактами, потому что никогда не забывает, что колониальная администрация обидела ее мать. Она все время близка к реваншу и в каком-то смысле к тому, чтобы отомстить. Она всегда твердо говорит, что никто не может ее «провести», что она умеет разглядеть хитрости своих приближенных и их намерения.

Итак, она пьет в глубине этого дома в департаменте Ивелин. Дом она тоже превращает в легенду. Он стоит у дороги, по которой парижские женщины в 1789 году шли в Версаль, и писательница еще слышит их крики и вопли. По ночам голоса этих женщин звучат в ее одиноком жилище, и тогда она пьет, с каждым разом все больше. А Ян Леме в это время пишет ей письма, которые она по-прежнему не читает, но все же не выбрасывает. Одни письма коротки, как крики или как японские стихотворения, в других, более длинных, речь идет о ее текстах, о ее душевном состоянии. Из этих писем, на которые Дюрас не дает ответа, уже можно составить летопись «этой любви». Ян заблудился в лабиринте этих отношений, которые он начал сам и которые, может быть, ему уже не по силам. Но сила и интенсивность творчества Дюрас сливаются с его собственными вопросами и его собственным одиночеством, и в этом слиянии столько мощи, что Яну уже невозможно вернуться назад. Так бывает в трагедиях: это неотвратимо, неизбежно. Его письма не оставляют никакого сомнения в его чувствах: это – начало страстной любви. Они делят на части годы, еще разделяющие его и ее, и чем дальше, тем сильней звучит в этих письмах мотив согласия. «Я совершенно согласен с вами – полностью», – пишет он 11 февраля 1977 года. «Я всегда рядом с вами – нечувствительно для вас, но упорно» (23 августа 1978 года). «Я хотел снова сказать вам, мадам, и буду говорить всегда: я возле вас, и моя любовь к вам по-прежнему цела» (19 февраля 1979 года). Ян становится все смелей: он считает себя «единственным, кто правильно читает» ее. «Я перечитал «Корабль «Ночь». Десять страниц унесли меня в изгнание – от вас, от меня» (декабрь 1979 года). Постоянство молодого студента не единственный его козырь, и не оно заставило Дюрас уступить. Но в это время алкоголь продолжает ее разрушать. Она чувствует, что умирает, и даже говорит об этом Мишель Мансо. Когда писательнице становится страшно, она обращается за советом к своему врачу, а тот прописывает ей антидепрессанты. В сочетании с алкоголем они вызывают у нее головокружение и обмороки. В больнице города Сен-Жермен-ан-Ле, куда ее поспешно доставляют, она, оставленная без спиртного, пытается вернуться к жизни. Ей удается пить меньше, она пытается соблюдать диету и благодаря этому худеет. В это время, в конце 1979 года, Маргерит находит новые причины, чтобы жить и любить жизнь. Ей шестьдесят четыре года, она знаменита в Европе и в Соединенных Штатах, университет наконец начинает интересоваться ею. Правда, ее фильмы не имеют коммерческого успеха, но их считают «хорошим началом» ее работы в кино. Ее приглашают на фестивали авангардистов и радикального кино, и к ней возвращается та энергия, которая – Дюрас это знает – досталась ей от ее матери. Однако писательница остается нервной, вспыльчивой и даже злой в обращении с близкими. Ее интересует лишь одно – писать, продолжать свой труд.

Больше всего она любит прогулки в автомобиле. На нем она ездит в пригород и привозит оттуда идеи, находит там новые творческие тропы, по которым всегда идет в ногу со временем. Она издает сборник «Зеленые глаза», в котором у нее появляется новый тон, новый подход к миру и к материальной жизни. Ян Леме уже давно не верит, что она ему ответит, но продолжает ей писать. Его письма даже слишком сдержанны, но в них чувствуется страсть, которая стала еще сильней от его убеждения, что он не может ее утолить. Но именно в феврале Дюрас, одинокая в личной жизни и страдавшая от тоски, стала искать кого-нибудь, с кем она могла бы говорить, кто бы ее внимательно слушал. И она наконец отвечает молодому студенту – единственному, кто проявил столько постоянства, что писал ей, ни разу не получив ответа. Он, как персонажи «Корабля «Ночь», охвачен неистовым, но бессильным эротическим напряжением, которое в психоанализе называется «черным оргазмом». Значит, вымысел становится реальностью. Дюрас отвечает. Это происходит в феврале 1980 года. В книге «Ян Андреа Стейнер» она объясняет: «Я вспоминаю одно душераздирающее, искаженное письмо. Оно привело меня в уныние, словно в моей жизни произошла какая-то неприятность, словно недавно и неожиданно началось какое-то новое одиночество». В начале февраля, а именно 6-го числа, Ян отвечает. Он «обессилел от удовольствия, без ума от радости и устал». Ход событий ускоряется. Дюрас словно открыла свои плотины. Разрушила стену одиночества, которая отделяла ее от других – и от другого. Может быть, она была готова к появлению мужчины в своей жизни. Она живет в Трувиле, начинает снова чувствовать его курортное очарование и вновь ощущает присутствие моря, которое, кажется, всегда готово затопить ее квартиру. Но ей не хватает творчества. К счастью для нее, Серж Жюли, директор ежедневной газеты «Либерасьон», звонит ей и рассказывает замысел, который пришел ему на ум в один из его приездов к ней в гости: он представил себе, как «она смотрит на море и перед ней появляются куски мира – шаги детей, отпечатки на песке, обломки потерпевших крушение судов». «Я отлично видел, как она одна делает целую газету, глядя из своего окна». Не согласится ли она писать по одной заметке в неделю для его отдела новостей? Маргерит соглашается не раздумывая: знает, что это – невероятная возможность снова заняться тем, что она называет «текущее писательство», вспомнить его язык, гибкий и текучий, в котором автор ловит слова на их «гребне», как она говорит, то есть мгновенно, и они рассказывают о состоянии мира с самой большой свежестью и точностью. Итак, у моря, в одиночестве «Черных скал», Дюрас приоткрывает свою дверь. Отвечая юному незнакомцу, она неосознанно осуществляет в жизни историю, которую придумывала, когда без надежды на благоприятный исход писала Мишелю Курно любовные письма, не предназначенные для публикации. Это была история возможной любви, как в «Корабле «Ночь», это было похоже на крики любви, которые доносят до нас из древних пещер «негативы рук». Но знает ли Маргерит, что вызов, который она бросает, отвечая Яну Леме, может обернуться ловушкой? В ней, несомненно, всегда была двойственность: она покорялась желанию, любви, творчеству и одновременно была госпожой. Получив письмо от Дюрас, Ян сразу же ответил ей. А потом продолжал посылать письма до того дня в июле 1980 года, когда наконец позвонил ей из Кана. Дюрас мгновенно оценила ситуацию и, как она поступала всю свою жизнь, сделала роковую ставку. Она сказала: «Приезжайте в Трувиль, это недалеко от Кана, мы выпьем вместе по рюмке».

Он приезжает 29 июля и звонит ей по телефону. Маргерит просит его перезвонить во второй половине дня и принести бутылку красного вина. И наконец она принимает его в своей квартире, купленной в 1960-х годах. Тогда особняк «Черные скалы», в котором она поселилась, продавался по частям, и все, кто принадлежал к артистическому миру Парижа, поделили здание между собой за несколько дней. Окна здесь выходят на море, и тот, кто глядит в них, видит его прямо перед собой. По ночам рокот волн звучит в комнатах так громко, что мешает жильцам спать. Но писательнице нравится именно эта угроза, которая нарастает и не прекращается по ночам, так что кажется, будто ты находишься в открытом море. Возможно, это напоминает ей о больших приливах Китайского моря, уничтожавших работу ее матери.

Однако сценарий этой встречи не только что придуман. Дюрас часто применяла его. Она любит такие резкие, неформальные встречи, которые могут стать «начальными», как она говорила – началом чего-то нового. И прежде всего – началом новых событий в ее жизни. Она начинает разговор со своим молодым гостем, они беседуют, обмениваются впечатлениями, пьют вино. И вот уже поздно – больше 23 часов. Последний автобус до Кана ушел, Ян не может вернуться домой. Дюрас предлагает ему переночевать в комнате ее сына, которая теперь свободна. Он соглашается. Ян будет жить в этой комнате до самой смерти писательницы, а умрет она в 1996 году. За десять лет до смерти, в 1986 году, Дюрас опубликует книгу «Голубые глаза, черные волосы», в которой сделает много признаний. Она будет утверждать, что никогда не писала автобиографию, но здесь намеки на ее собственную жизнь точны и, несомненно, прозрачны.

Могла ли Дюрас играть роль соблазнительницы перед сдержанным и застенчивым от природы Яном? Она хорошо знала эту роль, которую играла уже много раз. Она знала мужчин, любила их физическую силу и грубость полового влечения. Нашла ли она все это у Яна Леме? В этом можно усомниться. Но Дюрас уже много лет как изменила свое отношение к мужской силе, которой столько раз покорялась. Теперь она знает, что любовь и даже сексуальное влечение доступны и женственным, даже женоподобным мужчинам, а может быть, и гомосексуалам. Ее увлекает эта тайна, и, возможно, Ян Леме в этом отношении становится для нее подопытным кроликом, объектом для эксперимента. В своей книге «Эта любовь» Ян Леме об этой своей первой ночи в Трувиле говорит уклончиво. Перешел ли он в комнату писательницы из комнаты ее сына? Он незаметно уходит от ответа на этот вопрос, скрывается за витиеватыми словами. Сама же Дюрас в книге «Голубые глаза, черные волосы» говорит об этом так: «Я нахожусь в темной комнате. Вы там. Мы глядим наружу». Что значат слова «черная комната»? Она употребила их в прямом смысле или имела в виду свое литературное творчество и «темная комната» – место, где из искр рождаются слова и тексты? В книге «Любовник» она назовет его местом посвящения и эксперимента. Короче говоря, может быть, «комната» – место писательского труда? Уже в 1970-х годах Дюрас упоминала об этом особом месте внутреннего мира, предназначенном для творчества, и называла это место «внутренней комнатой». Блез Паскаль (которым Дюрас восхищалась) тоже называл его «темная комната» или «задняя комната». Это место всех страхов и место явления всех видений. Кстати, уже на следующий день после первой встречи с Яном Дюрас сказала о нем Бюль Ожье (известной актрисе. – Пер.) именно в этом духе: «Я только что встретила ангела». Значит, Ян был для писательницы заменой ангела, посланцем потустороннего мира – мира нездешнего, но который она уже давно предчувствует, хочет рассмотреть лучше и на берегах которого желает оказаться. Поэтому Ян представлялся ей необходимым мистическим посланцем, который станет проводником на пути к неизвестным областям, которые она видит еще «неразборчиво». Значит, маловероятно, что эта первая ночь прошла так, как она обычно проходит в любовных романах.

Но ни он, ни она не говорят, что не произошло ничего. Связь могла быть установлена иначе.

Так началось это новое приключение в жизни Маргерит Дюрас. Писательница смутно чувствует, что встреча с Яном – знак судьбы, ее последняя милость – возможность разделить свою жизнь с другим человеком, разорвать трагический круг одиночества. Она считает, что присутствие рядом этого мужчины никак не может лишить ее творческого дара или помешать ей писать книги. Наоборот, его двойственность подсказывает ей на подсознательном уровне, что Ян станет стимулом для ее творчества и в то же время облегчит ей тяжесть уединения и разобщенности с людьми. Поэтому чувство, зародившееся при этой встрече, было подлинным и сильным. В окружении писательницы сплетничали о ее новом увлечении и насмехались над ним. Пару прозвали «Гарольд и Мод» (персонажи известной комедии. Гарольд, юный сын богатых родителей, имитирует самоубийство, чтобы обратить на себя внимание равнодушной к нему матери, но при этом всерьез интересуется тайной смерти и ездит на все похороны, которые случаются в округе. На одних похоронах он встречается со старой женщиной Мод, которая горячо любит жизнь, и это изменяет его судьбу. Гарольд настолько привязывается к своей почти 80-летней подруге, что предлагает ей стать его женой. – Пер.), но писательнице это безразлично. Яна не считают ни интриганом, ни жиголо. Его принимают скорее хорошо, чем плохо: в своих легких костюмах из небеленого льна он похож на персонажей Марселя Пруста; он ведет себя сдержанно и предан писательнице. В этом увлечении писательницы увидел пользу для себя даже ее сын Жан, которого она прозвала Ута (так во французских диалектах называется мелкий клещ; летом эти клещи нестерпимо раздражают людей, а Жан в детстве тоже не давал покоя своей матери). Он решил, что под присмотром Яна мать будет в большей безопасности. Новому «пансионеру» писательницы быстро объяснили, какие у него будут обязанности. Дюрас усадила Яна за свою пишущую машинку, попросила его переписывать ее тексты и заниматься корреспонденцией. Но каким великим делом были эти поручения для того, кто уже пять лет безгранично восхищался Дюрас! Постепенно она и Ян стали настоящей парой – с привычками, маленькими причудами, домашними ссорами, мелкими или низкими поступками, но и с ослепительными моментами восхищения, с минутами полного согласия, моментами тайного взаимопонимания и секретами. Дюрас продолжает писать заметки для еженедельного раздела новостей в «Либерасьон». Ян день за днем печатает ее тексты на машинке. Дюрас смотрит телевизор, который постоянно держит включенным, чтобы видеть выпуски новостей. Событий в мире достаточно; она чередует хронику и материал, взятый из жизни, смешивая телевизионные новости с происшествиями курортного Трувиля и сиюминутными впечатлениями. Замысел Сержа Жюли вернул Дюрас в журналистику: в 1960-х годах, чтобы прокормиться, она уже пыталась писать для прессы. Тогда в своих статьях она уделяла много места деталям, ассоциациям и мгновенным впечатлениям. И теперь по-прежнему считает себя кем-то вроде Пруста, который улавливал мгновения, видимые лишь ему, и рассказывал о них другим, превращая то, что увидел, в летопись своего времени. Однако она сразу соглашается писать газетную хронику, поскольку уверена, что это новое приключение станет стимулом для ее творчества и ее жизни. Дюрас почти на сорок лет старше своего юного студента, и между ними нет ничего общего – говорят, словно хлещут ее бичом, те, кто насмехается над ней или осуждают. А она говорит Мишель Мансо, что возраст тут ничего не значит, все дело в жизненной энергии. А у Дюрас этой энергии много – так же, как у ее матери. Понемногу их отношения становятся прочными. Куда бы Дюрас ни поехала, она всегда берет с собой Яна. В Париже судачат об их связи, но шепотом, и с недоумением спрашивают друг друга о ней. В книге «Голубые глаза, черные волосы» Дюрас сама задает себе вопросы на этот счет. Ей известно о гомосексуальных наклонностях Яна Леме. «Он, – пишет Дюрас, – говорит, что никогда не мечтал о женщине, никогда не думал о женщине как о той, кого можно было бы любить». Но Дюрас, констатировав это, не хочет останавливаться на достигнутом и прощупывает Яна вопросами. «С вами никогда не случалось этого?» – спрашивает она, снова став прежней, со свойственной ей интуицией и агрессивностью (некоторые даже сравнивали ее с сыщиком). «Никогда», – отвечает Ян. «Вы хотите сказать: никогда с женщиной?» – «Да, никогда». Может быть, именно с этой минуты, с этой трагической констатации, которая вскоре нарушила ее душевное равновесие, Дюрас решила пойти обходным путем? Раз у него такие предпочтения, она обойдет эту проблему. Она пойдет кружным путем. Проделает ход под преградой и уничтожит ее. Дюрас начинает превозносить красоту Яна, его невинность, которую объявляет первозданной, изначальной, даже представляет его себе бесплотным.

«Он мог бы не существовать в этом мире», и еще выразительней – «не возникнуть в цепи ее жизни». Ян – мутант, Ян – пришелец из другого мира, Ян, существовавший раньше мира, несотворенный. Вот какую историю создает теперь писательница – другую историю, единственную, с которой она может жить, которая приемлема для нее. Не мифологизируя Яна, она не смогла бы терпеть его рядом, даже могла бы умереть от такого соседства.

Но в их отношениях проявляется и ее жестокость. Она со своей женской проницательностью хочет подвести его к себе, привести на границу женской тайны, и пусть он погрузится в эту тайну, пусть утонет в ней. «Она сказала ему, чтобы он пришел посмотреть на это… Когда-нибудь ему ведь придется это сделать, хотя бы один раз, порыться в этом месте, где роются все и которого он не сможет избегать всю жизнь. Сегодня вечером или позже – какая в этом разница? …Прийти посмотреть один раз, чтобы увидеть… Будет это сегодня или позже, он не сможет этого избежать». В своем сочинении Дюрас задним числом рассказывает и открывает перед другими то, что стало для нее крушением надежды и горем. Она фиксирует на бумаге мучения, которые Ян вытерпел по ее указанию, и описанием этих мук оправдывает себя за то, что причинила их. «Он говорит, что не может. Он не может сделать ничего подобного с женщиной». Однажды он все же пытается переступить эту великую границу, но терпит поражение. Эту сцену Дюрас тоже описывает, придав ей форму отрывка из сочинения. «Она кричит от гнева, она готова ударить его, но сдерживается; потом уже не кричит, а плачет. А после этого она засыпает. Он подходит к ней. Он будит ее, он просит ее сказать, что она думает. Она думает, что им уже поздно расставаться». Значит, готово место для чего-то необратимого и неотвратимого. А именно такие ситуации сильней всего воодушевляют Дюрас, какую бы цену ей ни пришлось заплатить за это. Она говорит Яну, что может любить мужчин и «так». Она испытывает к нему, с его бессилием любить, огромную нежность, его горе – и ее горе, невозможность любить и для нее.

Дюрас пишет: «Она говорит о том отвращении, которое вызывает у него. Она говорит, что разделяет с ним это отвращение к себе…» Чтобы спастись от своего несчастья, она переделывает эту историю. Придумывает для себя другие связи с ним, говорит, что «любит его по ту сторону его самого, что он не должен бояться». На этом новом этапе своей любви Дюрас была близка к безумию и смерти. «Эта любовь отняла все, – объяснила она. – Мне остается только позволить ему вести меня за собой». Ян, несомненно, был пленником этой любви: он принимает связанные с ней риски и соглашается сделать свою ставку в этой игре. Дюрас сопротивляется, защищается, как муха, которая бьется об оконное стекло, хотя знает, что умрет от этого. Именно о такой смерти мухи она расскажет потом в «Пишите», своей последней настоящей книге.

Итак, с этих пор Дюрас идет по жизни рядом с верным спутником. Она принимает невыносимость и очарование их отношений, их тайну, потому что теперь на собственном опыте знает, что любовь возможна и без телесной близости и что, даже если эта близость невозможна, бывают дни, когда «любовь становится полоской света в темноте». И знает, что может настать день, когда любовь проявится полностью. Раскроется неожиданно и окажется огромной.

Последующие годы, когда любовь и близость двоих то озарялись светом, то покрывались тенью, были для писательницы временем напряженного творчества. Дюрас продолжала двигаться вперед по пути, который уже давно начертила для себя, но теперь готова идти по нему до конца. Как автор книг она уже известна всем и получила полное – «мировое», как она скажет позже – признание. У Яна были часы славы. Иногда он чувствовал себя носителем силы, которая без его ведома таинственным образом зажгла в писательнице творческий огонь, – искрой, от которой загорелся пожар.

Их видят вместе в Трувиле и Париже, в Нофле и за пределами Франции, например во время «исторической» поездки Дюрас в Канаду, где ее принимали в культурных центрах и университетах. Ян следует за ней как тень, никогда с ней не расстается, но так незаметен, что почти кажется, будто его нет. В 1987 году, в книге «Материальная жизнь», Дюрас дает объяснения по поводу своих отношений с Яном, и настойчивость, с которой она это делает, свидетельствует о том, какой ужас и какую тревогу вызывала в ней эта история. «В шестьдесят пять лет, – говорит она Жерому Божуру, – у меня случилась эта история с Я. А., гомосексуалистом. Несомненно, она – самое неожиданное, что произошло в этот последний период моей жизни, самое ужасное, самое тревожное». Она задает себе вопрос об опасности, которую создала для себя, написав «Голубые глаза, черные волосы». Это был поиск правды, она должна была сделать это, чтобы достичь предела своей искренности, предела справедливости, рискуя погубить себя. Это она объясняет в трагической развязке. «Здесь, – говорит она, – есть люди, которые не умеют любить и которые переживают любовь. Но это слово не появляется у них на губах, не появляется и сексуальное желание, чтобы выразить любовь, выплеснуть ее, а потом быть в состоянии болтать и пить спиртное. Нет. Одни слезы». В конце концов писательнице пришлась по душе «эта любовь», как называет их близость Ян. Дюрас понравился отказ от сексуальной близости, которой она когда-то очень дорожила, стала нравиться обратная сторона этой любви. Это был новый опыт, что-то неизвестное, и она захотела очистить его от шелухи, а потом рассказать о нем, сделать из него литературный текст. «То, что происходило каждый день, было не то, что случалось каждый день, – продолжала она. – Случалось так, что то, что не происходило, было самым важным за весь день. Когда не случалось ничего, именно это вызывало больше всего мыслей». Значит, их отношения для нее – ряд символов-отпечатков, а переживать эту любовь для нее то же, что переписывать текст буквами другого алфавита, и она собирается это сделать. Эта любовь – крик души, напряжение эротической силы, которая, возможно, мощней, чем осуществленный секс.

Это мистическая страсть, которая естественно вписывается в ее литературный и экзистенциальный путь: Дюрас ведь всегда восхищалась воздержанием кармелиток, страстью Терезы Авильской к Иисусу и таинственным свойством воздержания усиливать и обострять чувства. Согласно всем традициям, в том числе, и особенно, традиции того континента, на котором Дюрас провела детство, такое обострение чувств позволяет человеку постигать тайны.

После смерти Дюрас Ян Андреа рассказал о своей жизни в автобиографической книге. Постепенно он входил в мир писательницы, легко осваивался в нем, усваивал ее мании и обороты речи. Рассказывая о себе, он пишет как она; кстати, эту же странную мимикрию многие отметили и у других друзей – «придворных» писательницы. Зима в безлюдном особняке в Трувиле стала пережитой по-иному «Песней Индии». Как Яну, сделавшемуся пленником Дюрас, было не преисполниться восхищения? Он был рядом с Дюрас и в легендарном зале, построенном по проекту Малле-Стивенса. Они вместе пили красное вино, купленное в городе, в продуктовом супермаркете на улице Бен, и озорничали как дети. Иногда она оставляла его одного и уезжала в Париж. Возвращаясь, она, по словам Яна, «запирала [его] в комнате. Она не терпела, чтобы кто-то другой имел возможность смотреть на [него]. Она хотела быть избранницей. Быть единственной». Жить рядом с ней было нелегко. Это означало уничтожение себя самого, утрату собственной личности, стирание собственного таланта. Другая грань характера Дюрас – ее поведение в домашней жизни. Она любила, чтобы все было расставлено по местам, чтобы утром кровати были застелены, всем командовала и за всем надзирала, объявила свой овощной суп лучшим в мире, и все, что она делала, было окружено ореолом гениальности. Яну скоро стало душно возле нее. Но как он мог устоять против ее феноменальной жизненной энергии, вспышек ее гения, ее пророчеств и окружавшего ее ореола наставницы? А когда она терпит крах и не получает того, что требовала, как внезапно не почувствовать горе вместе с ней, не заплакать с ней, не впасть вместе с ней в отчаяние? И он, и она приспосабливались к этой жизни. «Нужно пройти через это», – прагматично сказала Дюрас. Старейшина совладельцев «Черных скал», очень придирчивый человек, начал нервничать из-за этой пары. Почти постоянные эксцентричные выходки двух этих жильцов выводили его из себя. Разве допустимо петь во все горло: «С Капри все покончено», носить дуршлаги на голове и орать на балконе! Эти проделки восстанавливали против Дюрас и Яна остальных редко появлявшихся обитателей особняка, гнев которых воспламенял своими докладами сторож. Писательница и ее возлюбленный все чаще ссорятся, как правило под действием спиртного. Дюрас выбрасывает из окон чемоданы Яна, окликает его с высоты своего этажа, выгоняет из квартиры среди ночи. На следующий день Ян возвращается, она принимает его, и все начинается снова. Дюрас продолжает жить с ним. Они путешествуют, их принимают в посольствах и культурных центрах. Она унижает Яна, приказывает ему молчать, называет себя «злой», но в их отношениях есть доля садомазохизма. Иногда Ян убегает, и похоже, что он бежит именно от нее. Дюрас отправляется в погоню – зовет друзей, садится в свой автомобиль и едет его искать. В Париже, куда они снова переехали, она просит Люс Перро, журналистку с TF1, которой несколько раз давала интервью, сопровождать ее в этих поисках. Дюрас заходит в ночные клубы гомосексуалистов, спрашивает, там ли Ян, и уходит. Происходит что-то, по ее словам, «невыносимое», чего она, в сущности, уже не может контролировать.

По ее словам, «ангел», которого она ищет, «не делает ничего». Его праздность выводит Дюрас из себя: ее-то ум и творческие силы всегда в работе и в бурном движении. Стараясь чем-нибудь занять Яна, она дает ему задания по редактированию, поручает собрать разрозненные тексты ее журналистской поры, которые затем будут изданы под заглавием «Outside». Она усаживает его за пишущую машинку и диктует ему тексты или просит его их перепечатать.

Все это происходит в обстановке скрытого соперничества, которым Дюрас умело манипулирует. Понятие «комната» стало символическим и означало место отдыха, но также, и в первую очередь, место скрытого от других труда, поэтическое место, где добываются обрывки тайн. Теперь комната становится обычным, «смертным» пространством: когда Дюрас пишет, они вместе пьют в комнате, где она творит. Постепенно и неудержимо в их отношениях начинается сдвиг. Еще в начале их жизни в «Черных скалах» их там прозвали «супруги Тенардье». Постепенно Дюрас начинает чувствовать, что умирает. Ян, по словам Мишель Мансо, ничего не видит. Она предупреждает его. Но что-то адское связывает писательницу и Яна во время этого спуска в преисподнюю. В минуты, когда ее ум особенно ясен (благодаря алкоголю), Маргерит иногда ненавидит и презирает своего спутника жизни. «Утром, – пишет она, – когда я слышу, как вы, всегда поздно, спускаетесь вниз по этажам, легкий, очаровательный, мне приходят на ум тошнотворные слова «педераст», «педик», «тётка». И это – Он. И вы появляетесь – очаровательный молодой мужчина, но я задаю себе вопрос: что он делает у меня? Остается лишь сказать, что только вас во всем мире я поддерживаю в той мерзости, которую вы представляете собой для меня».

Разумеется, этот вопрос о гомосексуализме был центральным для их встречи и для их отношений. Дюрас не могла избегать этой темы: она-то считала гетеросексуальную любовь самой близкой к «природе». В этом отношении писательница доходила до того, что многие из окружения считали ее суждения преувеличенными, а саму Дюрас нетерпимой. Она писала: «Я представляю себе страсть только гетеросексуальной, молниеносной и короткой. Когда мужчина проникает в женщину, оказывается затронуто ее сердце – я имею в виду орган. Тот, кто не знает этого, не может говорить об обладании, а говорит о сексуальной игре».

Она заходит еще дальше в своем радикализме: заявляет, что писатель, который не знает, как любят женщины, – не настоящий писатель. Он не может проникнуть в сердцевину вещей и тайн, в пылающее сердце мира. Женственность Яна, томность и слабость его гибкого тела в просторной льняной одежде, его неопрустовский облик могли тронуть душу писательницы, потому что в Яне было что-то детское. Но они были так далеки от сложившегося у нее представления о мужчине и мужественности, что в конце концов она стала презирать Яна. «Он, – говорила она о своем «любовнике-педерасте», – занимается лишь одним – пародией на любовь, любовью с педерастами… Я считаю, что педерасты никогда не занимаются любовью. Любовник-педераст женщины может войти в нее лишь с ужасом и отказываясь это делать». Ян рассказывает, что однажды он смог заняться с ней любовью, но таким способом, который Дюрас не смогла ни «понять», ни принять. Он уснул на своем «неподвижном» половом члене и не смог дать ей то, чего она желала. «Я думаю, что наш ад может служить примером, – сказала она. – Ни один педераст не способен понять то, что говорит женщина, которая имеет любовника-педераста. Я сама встревожена. Должно быть, тут дело в принадлежности к какой-то тайной религии». Эти слова жестоки, однако позволяют понять, во что Дюрас собирается преобразовать эту ситуацию. Священное родство этой необычной, если не противоестественной, то неестественной связи с религией приводит писательницу на те территории, мысль о которых всегда преследовала ее. С этих пор Ян будет ее орудием познания великих тайн мира, по следу которых она шла, как старый гуру. Именно об этом сказал Барт (видимо, речь идет о французском философе Ролане Барте. – Пер.): «Эта женщина знала». Но Дюрас понимает: чтобы знать, нужно без оглядки броситься в боль и неясность, в бесконечную тьму проселочных дорог и тупиков, на которых она постоянно рискует собой и любит рисковать.

Оба возвращаются в Париж. Они покидают Трувиль и тот дикий край пляжа, где стоит старый особняк и куда в сумерках часто приходят любители понаблюдать тайком в полной (как в соборе) тишине за парами, которые занимаются любовью. В Сен-Жермен-де-Пре Дюрас берется за свой «труд», как она его называет. Все условия благоприятны для написания книг, создания фильмов, изобретения чего-то нового. И через все ее творчество проходит восхваление этой любви. Поездки и всевозможные труды не исчерпывают ни ее разочарования, ни ее злобы. Отъезды и возвращения Яна вызывают у нее растерянность; она теряет голову, как покинутая героиня Расина. Дюран чувствует, что писательский труд – ее освобождение, что только работа может успокоить ее скорбь по несостоявшейся любви. Она пишет короткие записки – слова, обрывки фраз. И эти строчки, сохранившиеся в ее архивах, много говорят о ее душевном состоянии в то время. Она пытается успокоить Яна, обещает отказаться от своих требований. «Моего требования на этом уровне больше нет. Вы другой. Мы разные, и это самое большое различие – разная сексуальность», – пишет она. Но как избавиться от этой любви? Как проживать ее иначе? Великолепный писательский труд полностью захватывает ее. Надо описать эту «безумную любовь» словами в текстах, чтобы она обрела плоть и кровь хотя бы в этом огненном писательском труде. Пусть она достигнет сути вещей хотя бы так. Задача писательницы становится все более религиозной. Дюрас сражается тем же оружием, которым пользовались Тереза Авильская и Хуан де ла Крус. «Я начну писать, чтобы излечиться от лжи кончающейся любви». Постепенно ее отношение к Яну изменяются, она начинает смотреть на своего спутника иначе. Дюрас не отвергает Яна, она по-прежнему предлагает ему свой дом и свою жизнь, но теперь делает это по-другому. Она осознает, что эта близость «погубила» их, что они не «вышли из ада», но теперь им невозможно расстаться.

Что у нее даже исчезло желание. «Значит, это возможно. Будь свободен», – пишет она Яну. С этой минуты он больше не Ян Леме. Он становится другим человеком, героем романа, персонажем в галерее ее образов. В любом случае для нее это единственный способ не соблазняться «ангелом». Он уезжает на какое-то время, возвращается, потом убегает снова. Дюрас страдает от этого, но работа оказывается сильней чувств. Она не может ни забыть Яна, ни отказаться от него, и тогда он становится трагическим ядром ее творчества, героем признаний, записанных наспех впечатлений, которые еще хранятся в архивах, порученных Институту мемуаров современной печати (IMEC) в департаменте Кальвадос. И героем текстов, которые становились фильмами, – например, «Человек с Атлантики», экранизация которого была выполнена превосходно. После этого впечатляющего фильма Ян еще много раз становился героем произведений Дюрас. И фильм снят в конечном счете о Яне, и опубликованный позже текст, по которому он был поставлен, написан, в сущности, о нем. И о невозможности для Дюрас жить с ним, о ее затаенном страдании оттого, что он ее не желает. «Человек с Атлантики» – чудо: это кинофильм, в котором нет картин, а иногда экран даже чернеет. Только слова, похожие на расиновскую элегию, рассказывают о несчастной любви. Дюрас интуитивно, смутно представляя себе, что делает, образумилась и положила конец невозможной любви. Какое-то время она – из гордости и потому, что знала о своей способности изменять ход событий одними своими словами, одной лишь мощью своей неистовой писательской энергии, – верила, что Ян откажется от любви к мужчинам и будет обладать ею. Но теперь она сама отказывается от идеала, который осмеивают противники, постоянно называя ее романтичной буржуазной женщиной, которая придумала себе стиль, но, в сущности, пишет что-то, похожее на романы в фотографиях.

Поэтому ночь скрывает экран и книгу. Дюрас хочет приблизиться к тому, что она называла «внутренней тенью», «тенью-историей каждого человека». «Я буду еще и так называть ту магму – гениальную всегда, без всяких исключений, – которая делает человека живым, кто бы он ни был, в каком бы обществе он ни жил, и во все времена». Эта тьма звучала как молитва с самого начала ее писательской жизни, и в этом фильме Дюрас сумела ее воссоздать.

Фильм сбивает с толку зрителей, которых Дюрас уже предупредила в рекламном объявлении, опубликованном в «Монд»: «Не рискуйте выходить, не входите…» Эти слова она адресовала тем, кто не понял бы вызов, брошенный фильмом.

В парижском доме Дюрас царят беспорядок и смятение. Она пьет все больше, Ян не живет в доме, она томится от тоски, уединяется, сожалеет, что сошлась с ним. «Да, педерастия – двойная измена, предательство желания и предательство человека. Я никогда не вернусь к этому ужасу. Только что я жила на территории, окруженной двумя обманами, и жалею обо всем начиная с первого дня – то есть жалею о том, чего не было, но что, как я думала, было». Наконец Ян возвращается – и видит, в каком упадке находится Маргерит. Любовь, конец любви, ненависть к гомосексуализму, страх за Яна, отчаяние и одиночество – все это смешивается и разрушает писательницу. «В писательском творчестве человек – это кто-то. В жизни он меньше является кем-то». Итак, она уже ничто. Ян, испуганный ее упадком, зовет друга-врача. Тот приходит и настаивает, чтобы Дюрас легла в клинику для энергичного вывода токсинов из организма. Вначале она возражает, но позже соглашается, словно ее изумительная жизненная сила начинает одерживать победу.

Дюрас ложится в американскую больницу в Нейи, и начинаются дни и ночи страданий, когда она не раз была близка к смерти. А потом, как луч света, возникает слабая надежда на возрождение. Но все очень непрочно, она очень близка к новому падению в ад. Она публикует, может быть, одно из самых личных своих сочинений – «Болезнь смерти». Это длинное произведение невидимо посвящено Яну, что признает он сам. Неоднозначность его короткой текстовой части вызвала споры среди критиков, но все считают этот текст великолепным. «К чему вы хотите прийти в этом тексте?» – сразу же спросил писательницу критик Жак Пьер Амет. Это предупреждение об эпидемии СПИДа? Месть, направленная против гомосексуализма? Месть гомосексуалистам, о которых Дюрас заявляет, что они для нее омерзительны? «Все скоро начнется, кроме вас; вы никогда не начинаетесь», – пишет она, имея в виду мужчину. Она вычеркивает Яна из своей жизни, вычеркивает его из числа людей. Это тяжело и жестоко, но Ян смиряется и даже говорит: «Это красивый текст». Постепенно он возвращается к ней, но те годы, которые они проведут вместе, уже не будут ничем похожи на два первых года, состоявшие из страсти и буйства. Дюрас, которая была в одном шаге от смерти, возвращается к единственной страсти своей жизни – писательскому труду и творит очень энергично – пишет, ставит спектакли, снимает фильмы, восстанавливает отношения с друзьями, снова становится центром своего круга приближенных и всего артистического мира Парижа. Ее отношения с Яном стали спокойными. Дюрас преобразовала эту страсть, превратила ее в трагическое чувство, а ведь и на писательское творчество она теперь почти всегда смотрит как на трагедию. Больше чем когда-либо эталоном для нее становятся Расин и Береника, покинутая Пирром. Ее, как она сказала Жаку Пьеру Амету, интересует «непознаваемое», которое она собирается откапывать в самых черных глубинах «внутренней тени». Ян участвует в ее повседневной жизни. Он всегда рядом, он присутствует на репетициях ее пьесы «Саванна-Бей», высказывает свое мнение, но умеет и отойти в сторону.

Они неразлучны, но в их отношениях произошел надлом. Дюрас страдает от этого больше, чем Ян. Она желает его и оплакивает невозможность осуществить это желание. Наслаждение она найдет в творчестве. Однако она отважно пытается выбраться из этой западни. Она выводит себя на сцену в «Любовнике» (не признаваясь по-настоящему, что изобразила себя), и скоро всемирный успех этого произведения уносит ее жизнь далеко от прежних берегов. Этот успех отвлекает ее от любовных переживаний и не дает погрузиться глубже в отчаяние из-за любви. Ее самолюбование, самовлюбленность и эгоизм находят в этой удаче богатую пищу. Она смакует свой успех, наслаждается местью за мать и всемирным признанием, которое, по собственному мнению, должна была получить уже давно.

Через несколько лет она возвращается к сочинению произведений с менее ясным смыслом, которые, на первый взгляд, кажутся не такими легкими, как «Любовник», хотя и рискует разочаровать своих новых читателей. Но для нее этот шаг жизненно важен. Она не пишет книги одну за другой, у нее нет карьерных планов. Для нее важна лишь история ее внутренней жизни, которую она поднимает до уровня всеобщей истории. «Выдуманные истории – это не для меня», – говорит она. В книге «Голубые глаза, черные волосы», опубликованной в 1986 году, еще чувствуется свежесть ее губительной любовной раны. Это заметно в персонажах повести: они – двойники ее и Яна. Об этой книге она скажет: «Это история любви, самой великой и самой ужасной из тех, о которых мне было дано написать. Я это знаю. Человек знает это для себя. У этой любви нет имени. Она, как утрата, погибла без слов».

Чаще всего их видят вместе. Ян – верная тень Маргерит. Он даже осмеливается написать книгу об их отношениях. Эта книга получит название «M. D.» и будет опубликована в издательстве Minuit. Взаимное влияние писательницы и ее спутника так велико, что сочинение Яна часто принимают за одну из работ Дюрас. Маргерит с такой силой отражается в его душе, что он пишет как она – в ее очень личном стиле, глубокомысленно, выбрасывая из фраз неважные для смысла слова.

Но быть подражателем опасно. Постепенно Ян становится клоном Дюрас, одним из ее неясных, мимолетных героев, похожим на мужчин из «Песни Индии», которые сопровождают Дельфину Сейриг в ее блужданиях по длинным коридорам отеля «Трианон Палас», или на мужчин в белом из «Разрушить, сказала она».

Дюрас требует от Яна решительных поступков. Она велит ему написать записку, текст которой составляет сама, и подписаться под этой запиской. «Вы напишете: я не люблю вас. Поставите дату и свою подпись. В конце письма вы добавите: я не могу любить женщину…» Статус писательницы, который укрепили успех «Любовника» и скандальная известность «Боли», сделал Маргерит еще более самоуверенной и властной. Наконец достигнуто то положение вещей, которого смутно желал Ян. Дюрас знает, что никогда не покинет его, что у нее нет на это сил, и знает, что после своих побегов он будет возвращаться к ней. Рассказ «М. D.» с клинической точностью свидетельствует о жестокости лечения и страсти, о заточении и одержимости, о «вампиризации» Яна и жестокой грубости Маргерит, о ее способности захватывать людей в плен и подчинять их себе. Ян знает: чтобы повесть продолжалась, надо в нее войти. И он входит в ее бредовые галлюцинации. «Вы говорите: смотрите, за батареей торчит гвоздь, к гвоздю привязана собака. Я хочу знать, кто это сделал. […] Я вхожу в вашу комнату, я выбрасываю мертвую собаку. Я возвращаюсь к вам. Вы говорите: Я прекрасно понимаю ситуацию, вы это знаете. Я говорю: в С. Тала умерла собака. Вы не отвечаете». Дюрас выздоравливает в обстановке вновь найденной любви, которая теперь стала мирной. Странная нежность связывает Дюрас и Яна, словно они прошли через грозившее им смертью испытание.

«Все принадлежит вам – и слова, и я, – говорит Ян. – Между вами и мной окончательный разрыв. Я вас люблю». И Маргерит отвечает Яну так, словно любовь делает человека бессмертным: «Я люблю тебя, я верю, что не умру». Дальше он приводит ее слова: «Только вы связываете меня с миром». Она очень быстро публикует «Эмили Л.». И пишет книги одну за другой, словно такой ритм, такое дыхание нужны ей, чтобы иным образом исчерпать эту пожирающую ее жестокую страсть. Появляется «Эмили Л.», потом «Материальная жизнь», после этого Дюрас начинает обдумывать новую книгу – «Летний дождь», но работа над ней была прервана новым лечением в больнице Лаеннек, куда она попала из-за дыхательной недостаточности. Дело в том, что в это время Дюрас и Ян снова начинают пить, и пьют очень много. Они мертвецки напиваются в Трувиле, на нормандском побережье и особенно в Париже. Всем становится известно, что они алкоголики, но оба смеются над этой дурной славой. Писательница становится еще более самовлюбленной. Она позволяет себе все – скандалы, непристойности, парадоксы, неподходящих в смысле приличия друзей, непоследовательные поступки. Она говорит о себе в третьем лице. Ян, верный спутник, сопровождает ее, но всегда держится в стороне. Оба толстеют, и бывший юный «ангел» с фигурой героя Пруста утратил свою стройность. Дюрас считает себя «отвратительной», но считает это «скатывание вниз» приятным: она ведь всегда была в восторге от проклятых поэтов.

Ян продолжает трудиться. Он печатает на машинке, переписывает тексты, приводит их в порядок и отдает ей. Но иногда он убегает. Дюрас не знает, куда он исчезает в этих случаях, но догадывается, разумеется, о его похождениях по барам и отелям с мужчинами, которых встречает на набережной. Порой Ян выходит из себя, захлебывается от гнева, злобы, досады, словно отталкивает ее от себя. «Вы шлюха с нормандского побережья, вы идиотка! Мне из-за вас неловко!» – кричит он ей. Дюрас терпит все – вспыльчивость Яна, вспышки его гнева, его грубые слова, его садизм.

Каждый из двоих старается спастись, но каждый всегда возвращается к другому. Дюрас чувствует к Яну презрение и одновременно нежность. Теперь он для нее как горячо любимый сын. Она боится, что он умрет. Теперь она знает, что ей нечего ожидать от него. Только писательское творчество сможет дать ей то наслаждение, которого она хочет достичь. Из глубины своих слов, своих речей, которые она достает из бездны, она каким-то неясным образом получит оргазм. В больнице Лаеннек ей делают операцию, исход которой неясен. Она впадает в кому и остается в этом состоянии несколько месяцев. Наконец врачи просят у ее сына разрешение отключить аппарат искусственного дыхания, который поддерживает ее жизнь. Сын просит подождать еще несколько дней. Врачи соглашаются, давая ей последний шанс остаться в живых. В июне 1989 года Дюрас приходит в сознание, уверенная в том, что вернулась к жизни. Где она нашла силы, чтобы воскреснуть, она не знает; врачи тоже не знают этого и говорят о чуде. Дюрас спрашивает, что происходит в мире. Ей рассказывают, что китайские студенты подняли восстание на площади Тяньаньмэнь. Дюрас говорит, что она счастлива проснуться одновременно с надеждой на революцию! Она просит подать ей ее кольца и сумочку. Кольца, чтобы никто их не украл, она хочет надеть на пальцы (боязнь, что кольца украдут, – одна из ее старческих навязчивых идей). А потом кричит, чтобы ей принесли бумагу: она хочет что-нибудь написать. И вот уже идет работа над «Летним дождем». Ян шепчет слова у ее изголовья. Она повторяет его имя как что-то само собой разумеющееся, как что-то очевидное. Однако у нее пропал голос: произошли изменения в голосовых связках. В горле у нее дыра после трахеотомии, но это не важно. Дюрас приспособится к ней, даже сделает так, что это отверстие придаст ей обаяние и солидность. Иногда она будет прятать его под шейным платком – пестрым или с «леопардовым» узором. Но чаще всего будет выставлять всем напоказ это отверстие и в нем металлический язычок, двигающийся вместе с ее дыханием. Ее голос стал еще более впечатляющим, пророческим и колдовским. Фильм, поставленный Жаном Жаком Анно по «Любовнику», приводит Дюрас в ярость. К ней возвращается ее прежняя энергия, ее обычная буйная сила. Чтобы отомстить за себя, она пишет книгу «Любовник из Северного Китая» и говорит о том, что бы она сделала вместо книжки с картинками, которую снял Анно. В 1992 году Ян окончательно становится частью ее творчества: она публикует книгу «Ян Андреа Стейнер». Он стал персонажем из мира ее образов, она больше не пытается сделать его своим любовником. Его имя больше не Ян Леме; она сделала его евреем (Стейнер – еврейская фамилия), включила в большой цикл своих «Аврелий». Теперь она не сводит с него глаз, находит его восхитительным и прекрасным, фотографируется с ним везде и во всех ракурсах: он участвует в продвижении этой книги на рынок. Ян подчиняется с тем сумрачным и отстраненным видом (возможно, это его стиль?), из-за которого он выглядит чуждым всему. У него вид человека, который согласился, чтобы у него отняли способность быть самим собой, и готов быть тем, что она захотела из него сделать. Но, с другой стороны, разве он мог поступить иначе? Ведь в конечном счете это он во всем виноват: он не смог доставить ей то наслаждение, которое давали когда-то прежние многочисленные мужчины. Ян смутно чувствует себя виноватым и находит в этом чувстве оправдание для своего постоянного присутствия рядом с Дюрас, для своей преданности ей. И как ей не принять эту любовь? Пока биографы писательницы издают свои книги, в которых выставляют всем напоказ и анализируют все периоды ее жизни, она угасает в своем доме в Нофле или в Париже, на улице Сен-Бенуа. Последние три года своей жизни, с конца 1992 по март 1996 года, Дюрас жила уединенно. Теперь она только старая одинокая женщина, которая повторяется и болтает вздор. Критики и даже Ян говорят, что она «несет чепуху». У нее есть мании и навязчивые идеи, она бывает гордой, когда это неуместно, и тщеславной, как королева. Это не болезнь Альцгеймера, но похожее на нее заболевание, связанное со старческой дегенерацией памяти. Она еще находит силы, чтобы опубликовать свое последнее настоящее произведение – книгу «Пишите». Это настоящий шедевр, в котором она собирает все составные части своей жизни, великолепное прощание, которое напоминает о Шуберте. В этой книге она говорит об алкоголизме, о поисках Бога, об одиночестве, о писательском труде, но в первую очередь о тирании писательского труда. О Яне нет ни слова. Как будто все наконец стало ясно, и она осознала, что только писательский труд был ее жизнью, энергией, которая несла вперед и заставляла идти на любой риск. Она больше почти никого не принимает у себя. У нее бывают только бывший спутник жизни и отец ее сына Дионис Масколо и ее сын Жан по прозвищу Ута да несколько все еще близких друзей. Но Ян в это время начинает свое затворничество вдвоем с писательницей. Легенда должна быть завершена. Раз Дюрас захотела, чтобы он разделил с ней заточение, никто не сможет упрекнуть его в том, что он это сделает. Именно он теперь управляет ситуацией. Он присматривает за ней, купает, завивает ей волосы, иногда выводит на прогулку. Проходит месяц за месяцем, Дюрас скучает. Париж нашел себе новых кумиров. То тут, то там говорят, что Ян держит Дюрас под замком, что невозможно увидеться с ней или зайти к ней в гости, что он дал указания медсестрам не пускать к ней никого. И действительно, они неизменно отвечают, что «мадам отдыхает», спрашивают у собеседника его имя и говорят, что «сообщат о нем месье Андреа». Дюрас соглашается с такой жизнью. Понимает ли она, что ее держат в заточении? Вряд ли. Какой-то части ее души нравится эта ситуация, эта трагическая и полная любви жизнь при закрытых дверях, похожая на упрощенную трагедию Расина. Она говорит много, обо всем и что попало – все, что приходит ей в голову. Иногда среди этого бреда вспыхивает, словно молния, одно из ее озарений. Она снова становится той великой писательницей, которой была, и этот бред, эти слова, которые она бросает на вечер днями и ночами, становятся гениальными и таинственными творениями писателя. Ян записывает все обрывки ее фраз, ее банальные и загадочные слова, собирает их вместе и публикует под названием «Это всё». Эта книга станет последним словом Дюрас. Агония писательницы становится зрелищем. Пресса будет горячо осуждать эту бессвязную мешанину, но среди потока слов иногда можно найти золотой самородок – точное слово, которое вытягивает остальные. Одна за другой следуют фразы-признания, жалобные, патетические и потрясающие. К Яну она обращает свои последние слова, такие обыкновенные и такие чистые. Она напоминает ему, как несколько лет назад сказала: «Я дойду до того, что стану почти ничем», имея в виду, что исчерпает себя всю, до нити, из которой ткала слова. «Я люблю вас, до свидания», – говорит она. Иногда она начинает говорить о Боге, о рае, о невозможности встретиться друг с другом в ином мире, но в первую очередь о жизни, в которой все держится друг за друга и все друг друга дополняет. Еще она говорит, что распадается на части, разваливается, «не может держать себя целой». Она чувствует, что терпит поражение, но не плачет из-за этого, вспоминает главным образом свою мать, вновь обретает свою любовь к ней, странную и неразрушимую. Ян находится рядом с Маргерит, но иногда не может подавить желание жить и дышать свежим воздухом. Тогда он убегает, а за ней в его отсутствие по очереди присматривают медсестры. На рассвете он возвращается, и снова начинается долгое ожидание смерти. Ян становится все ближе для нее. Она чувствует, что уходит из жизни, и просит, чтобы он продолжал разговаривать с ней, заботиться о ней. «Скажи мне до свидания. Это всё. Я больше ничего не знаю о тебе. Я уплываю с водорослями. Иди со мной». «Иди в мое лицо». Смерть уже у нее за спиной, и ей хватает времени еще лишь на несколько слов, беспорядочно произнесенных в ужасе угасания. «Я больше совсем не могу держаться», – говорит она. Утром 3 марта 1996 года, в 8:30 она наконец умирает. И сразу возникает новый спор. Ян слишком поздно сообщил о смерти Маргерит ее сыну Уте и уже в начале дня отправил ее тело в траурный зал кладбища Пер-Лашез. Сам Ян объяснил это нежеланием, чтобы у дома собралась толпа поклонников ее творчества. Но Ута воспринял его решение как оскорбление для себя и своей матери. Так наконец проявилась обоснованная злоба сына. Он посчитал оскорблением даже объявление о религиозной похоронной службе в церкви Сен-Жерменде-Пре: Дюрас ведь всегда громко и открыто заявляла, что она атеистка. Но хорошо ли сын, критиковавший решение Яна, знал свою мать? Ведь она также постоянно жаловалась, что Бог молчит, и говорила, что именно из-за этого молчания стала пить, не только ради удовольствия, но еще, и главным образом, от отчаяния. Сразу вышло наружу все, на что Маргерит Дюрас не обращала внимания в своих необычных отношениях с Яном. Маргерит и Ян обменялись «бумагами», которые дали Яну право контроля над всеми ее неизданными произведениями и всеми театральными и литературными адаптациями ее текстов. Эти «бумаги» делают его «душеприказчиком» писательницы. Доходы от исполнения этих обязанностей обеспечивают Яну вполне комфортную жизнь. Начинается судебный процесс. Друзей Дюрас вызывают в финансовую инспекцию, чтобы объяснить, какого рода отношения были у Яна с Маргерит. Дело приобретает отвратительный и нездоровый характер. Возникают сомнения. Начинаются разговоры о злоупотреблении слабостью, о мошенничестве.

Ян молчит, укрывшись в однокомнатной квартире над Кафе де Флор, которую ему оставила (но лишь до его смерти!) Маргерит. Говорят, что он никого не хочет видеть, пьет и принимает много успокоительных лекарств. Многие заступаются за него, другие его осуждают. Но кто может сказать, чем на самом деле была эта страсть? Кто может знать тайну этой встречи? Кто может быть судьей в этом деле?

Война была объявлена, когда Ян запретил Уте опубликовать маленький текст Дюрас на тему кухни. Сын писательницы потерял на этом деле много сил и денег. Книга сразу после публикации была изъята из продажи и стала коллекционной редкостью. Но Ян не отступает. Он решил, что будет бдительным стражем произведений и памяти Дюрас даже во вред ее родному сыну. Однако он позволил себе рассказать о страсти, соединившей его и писательницу. «Эта любовь» наконец вышла в свет. Это довольно большая книга, она трогает душу, но слишком похожа на произведения Дюрас, и потому не обеспечила своему автору имя настоящего писателя. Однако она раскрывает трагизм этой страсти и говорит о том огромном влиянии, которое та имела на творчество Дюрас с 1980 года. Книгу экранизировала Жозе Дайан, роль Маргерит в фильме исполнила Жанна Моро. Он сделан хорошо, как обычно сделаны фильмы Дайан, но все же остается фильмом для немногих: слишком много заточения, слишком много вычурности. И слишком много самолюбования. История Маргерит и Яна ограничена пределами темной комнаты, и зритель не имеет никакой возможности отождествить себя с персонажами. Эта любовь показана как любопытный феномен. Фильм, слишком непонятный и слишком глубокий по содержанию, не может найти отклик у широкой публики.

Маргерит так боялась, что Ян умрет раньше ее, однако он пережил эту любовь. Он человек верующий, и публикует маленькое сочинение о Боге. Иногда дает интервью, бывает на книжных выставках, участвует в мероприятиях в честь Дюрас, но большую часть времени достаточно далек от жизни литературы и Парижа. Порой его видят в Шартре, где, как говорят, его принимает другая писательница. Но долгая близость с Дюрас выжгла его душу, лишила способности быть самим собой и присоединила его к созданным Дюрас великим теням – к вице-консулу, который в садах Лахора кричит о своей любви к Анне Мари Стреттер, к нищенке из Саваннакхета, к матери Дюрас на ее рисовых полях, которые затопляло Китайское море, к бесплотным силуэтам из С. Тала, к полифонии голосов из «Песни Индии», к глупости мальчика Эрнесто из «Летнего дождя». Сейчас Яну шестьдесят один год. Столько же лет было Дюрас в 1975 году, когда она встретила его, в то время совсем молодого, двадцатитрехлетнего. Тот, в ком она видела «ангела», уже утратил свежесть и почти женскую грацию взглядов и жестов. Страсть, которую он узнал, познакомила его с вибрациями иного мира. Он идет по времени, не участвуя в жизни по-настоящему, неся тяжелый груз многих лет, прожитых с Дюрас, – лет, когда он согласился утратить себя, позволил ей и ее произведениям поглотить себя, согласился на стирание себя и отчуждение. В каком-то смысле он согласился на то, о чем она просила его перед смертью: «Приходите любить меня. Приходите. Приди в эту белую бумагу. Вместе со мной».