Что скрывает ее умение в любых обстоятельствах держаться на расстоянии от других? Глянцевая бумага роскошных журналов, в которых Ли выставляют напоказ, подчеркивает холодность этой манеры. В детстве, которое Ли провела в Покипси, штат Нью-Йорк, она усвоила строгость и вежливость его обитателей. Ее родители принадлежали к среднему слою буржуазии, и в этой среде Ли научилась соблюдать, по крайней мере внешне, правила жизни в культурном обществе, но в самой сердцевине ее души поселяется что-то неизвестное, жгучее и жестокое. Эта девочка независима и покорна одновременно. Ей льстят, и главный из льстецов – ее отец. По словам матери, ее дочь в детстве была похожа на мальчишку, любила играть с игрушечными машинами и поездами, мастерить самоделки, бегать и лазать по деревьям и всегда ходила растрепанной, хотя мать в отчаянной попытке укротить ее волосы скрепляла их бантами. Но она бывала не похожа на это описание, когда, печальная и угрюмая, словно отключалась от внешнего мира и сосредоточивалась в себе. Отец девочки, Теодор Миллер, был большим любителем фотографии и очень рано сделал дочь своей моделью. В младенчестве, в детстве, в отрочестве она была целью для отцовского глаза. Теодор коллекционировал фотографии своей дочки Элизабет, как энтомолог насекомых, заставлял ее принимать сладострастные позы, обнажал ее перед объективом, а потом вносил эти снимки в каталог, делал к ним примечания и добросовестно их классифицировал. Есть что-то тревожное в том, что мать девочки, Флоренс Макдональд, женщина строгого нрава и очень религиозная, никогда не была против этих двусмысленных сеансов. Элизабет с очень раннего возраста восхищалась всем в своем отце. От позирования перед ним у нее осталось лишь одно воспоминание: требование показать себя так, чтобы ее видели, предложить себя в тишине и гладкости, не слышать ничего, кроме щелчка аппарата, не видеть даже, как отец ходит вокруг нее, выбирая наилучший угол зрения. Терпела ли она эти позы как насилие или была к ним безразлична? Вся жизнь Ли Миллер будет отмечена печатью этих сеансов, когда она, жертва отцовской страсти, покорно слушалась большого глаза, который делил ее на части и разрубал на куски. Никакого видимого неудобства она от этого не испытывала. Наоборот, в детстве ее видели играющей в поле, чаще всего отчаянной и отважной девочкой, которая искала приключений и руководила товарищами, решительной и знавшей, чего хочет.

Девочке было восемь лет, когда родители доверили ее своим друзьям, супругам-шведам по фамилии Кайердт. Жена Кайердта, Астрид, полюбила маленькую гостью. Однажды Элизабет была оставлена под наблюдением друга семьи и подверглась насилию. Вызванные по тревоге родители определили размер ущерба, но не захотели знать ничего больше. В любом случае Элизабет после этого стала не такой, как раньше: она заболела хронической гонореей, от которой ее позже вылечили с огромным трудом, сделалась нервной и часто тосковала. Ее брат Джон рассказывал, что после того случая Элизабет стала «дикой». В пуританском «хорошем обществе» Покипси было совершенно невозможно сообщить об этом насилии и таким образом попасть в скандальную историю. Значит, вопрос был решен тайно и без шума. Элизабет потом всю жизнь носила в себе этот случай: ее сексуальная истерия, многочисленные приключения, безразличие (по крайней мере, внешнее) к чувствам – последствия той травмы. О травме свидетельствуют и ее фотографии, которые отец сделал позже. Позы девочки стали менее свободными, она стала сдержанной и грустной. К психологической травме присоединяется и ущерб, причиненный ее детскому телу. Она должна каждый день терпеть лечебные процедуры, от которых страдает, – промывания влагалища, причиняющие ей боль, и лечение сульфамидами, – и при этом чувствует себя опозоренной. Однако жизнь начинается заново, и ее началом становится неистовая сила мчащегося во весь опор локомотива. Будущая Ли писала в своих воспоминаниях о киносеансах, на которых побывала. Один из них оставил в ее душе нестираемый след: на экране поезд несся на зрителей, давя все на своем пути. Этот катившийся на нее поезд заставлял каменеть от ужаса, но в то же время ее восхищала его мощь, потому что он разрывал ее, потому что проходил по ее телу. Странная была эта Элизабет – маленькая рабыня своего отца, игрушка, которая не сердилась и не сопротивлялась, когда ее выставляли напоказ, а только дарила себя. С раннего детства в ней было развито это умение дарить себя и отказываться от себя. В 1915 году, когда ей было восемь лет, на одной из отцовских фотографий, которую отец назвал «Декабрьское утро», она стоит в снегу голая, но в мягких туфлях без каблуков. Что она думала, когда позировала в таком виде? На фотографии ее чувства не видны. Она следит за тем, чтобы не дрожать от холода, молчит, и ее взгляд ничего не выражает.