Амедео Модильяни (1884–1920) и Жанна Эбютерн (1898–1920)
«Тяжелобольной великий человек с тяжелым проклятием» и его жертва

Завтрак 31 декабря, в день святого Сильвестра. Вся артистическая и литературная богема Парижа собралась, чтобы отметить последний день уходящего 1916 года. Идет война, смертоносная и непредсказуемая. Как не увязнуть в мыслях о ней, если не сопротивляться им с помощью праздников, освещенных вспышками магния? Так говорил Аполлинер, который незадолго до этого вернулся с фронта раненный в голову. И в этот день в кафе «Ротонда» проходит праздник в стиле кубизма в честь публикации сборника «Убитый поэт». Аполлинер, разочарованный автор повести, по которой озаглавлен сборник, хотел, чтобы эта книга была «оглушительной и опасной, доведенной до высшей точки». А на втором этаже этого же дома Амедео Модильяни торопливо, как он привык, рисует одним движением лицо девушки, похожей на женщин с картин Боттичелли. Девушку зовут Жанна Эбютерн, она обладает грацией девочек-подростков; ей девятнадцать лет, у нее светлые с рыжеватым отливом волосы, которые она заплетает в косы и оборачивает вокруг головы. Жанна возникла в трагической жизни Амедео как небесное видение. Он поверил, что вместе с ней все у него получится и свершится.

Их связь, начавшаяся с этой встречи, была недолгой – всего два года. Но за это время все болезни, страдания, страсти и лихорадочные творческие порывы Модильяни привели к созданию шедевров и к смерти обоих влюбленных, которые обещали друг другу пожениться. О Моди (так его называли) написано много – разумеется, для того, чтобы связать его с легендой о проклятых артистах вроде Бодлера или Рембо. Ему приписывали много любовниц и горестную жизнь, которая усиливала миф. Эмигрант, больной туберкулезом, талантливый художник, сразу сумевший заинтересовать и своих преподавателей в итальянских и французских школах рисования, и артистический мир Парижа. Наркоман и алкоголик, лечивший такими способами свои недостатки и свое отчаяние, денди в богеме сначала Монмартра, а потом Монпарнаса. Тут собраны все характерные черты артиста начала XX века, чтобы получился эталон «художника с Монпарно». Сразу после его смерти им завладела легенда – все эти мифы о беспорядочной жизни богемных артистов, которые после смерти стали самыми великими художниками или поэтами своего века (тут вспоминаешь, конечно, о Ван Гоге, о Гогене, о Рембо). Но совпадает ли она с подлинной историей жизни Амедео Модильяни? Его дочь Жанна, которая скончалась в 1984 году, всю свою жизнь потратила на то, чтобы восстановить истинный облик отца. Хотя она старалась не поддаться искушению и не превратить его биографию в житие святого (как в свое время сделала с биографией своего брата Исабель, сестра Рембо), поневоле приходится признать, что Модильяни был не совсем тем, кого из него сделали. Это был художник, сначала изображавший абсолютную красоту, потом писавший универсальный идеал красоты и создавший целый ряд портретов. Он был совершенно не похож на прилипшую к нему маску носителя смерти, «восхитительного живописца горестей», как назвал его Гюстав Кокийо (писатель и коллекционер. – Пер.). Напротив, он хотел своими картинами и слишком мало известными скульптурами сказать «без слов «да» жизни». Может быть, самый верный ключ к творчеству Модильяни мы найдем в его беседе с художником Сутиным по поводу живописи одного из своих главных вдохновителей, Поля Сезанна. «У фигур Сезанна, – сказал он, – нет взгляда – так же как у самых красивых античных статуй. А у моих он есть. Они видят, даже если у них не нарисованы веки. Но, как и у Сезанна, они хотят выразить без слов «да» жизни и больше ничего». Да, Модильяни совершал поступки, говорившие о депрессии, устраивал дебоши. Да, у него бывали периоды алкоголизма и случались галлюцинации из-за неумеренного употребления наркотической конопли. Да, его неистово влекло к женскому телу, которое он изучал с первых дней своего ученичества. Да, он не чувствовал никакого желания создать себе положение в своей среде, был богемным во всех отношениях, любил гостить и у видных буржуа, и у нищих бедняков, у проституток и полуночников, умел держать себя в любом слое общества, не испытывая неловкости. Но главным в нем была неугасимая любовь к живописи – единственному средству воспеть жизнь, которая – он это знал – постепенно уходит от него. Модильяни не Мунк. Женщины на его картинах (кроме, может быть, ранних работ) не несут в себе смертоносной солоноватой горечи женских образов художника из Вены. Они не ужасны и не болезненны, не окрашены смертельной бледностью. Это не вампиры и не горгоны. Те, кого писал Модильяни, – бесстрастные красавицы, чья красота воплощает собой жизнь. Они овеяны мощным потоком энергии. Эти женщины не чувственны и не провоцируют мужчину, а скорее взывают к жизни, мгновение которой сохраняют своим внешним бесстрастием. Благодаря этому Модильяни стал, так же как Ван Гог, культовой фигурой европейской живописи. Прошло совсем мало времени после его смерти – и он обрел славу, которая не угасла и не потускнела. Ему приписали жизнь, которая была в конечном счете лишь внешней стороной его существования, – жизнь, которая стала вкладом в создание мифа о художниках времени до Первой мировой.

О людях, которые сами того не зная и часто за свой счет создавали современное искусство, отважно исследовали неизвестные территории и вступали на них, нарушая границы, во времена, когда общество еще не было готово их понять. Война, которая тлела уже с «безумных лет» (так называют 1919–1929 годы. – Пер.), еще не разрушила идеалов буржуазии; после великой бойни 1914–1918 годов никто не мог представить себе, что эти идеалы будут утрачены. Но Тулуз-Лотрек уже предсказывал эту катастрофу, изображая неистовое наслаждение жизнью и атмосферу пресыщения в танцевальных залах Монмартра. И то же предвещал Джеймс Энсор своими маскарадами, где постоянно бродит смерть. Все уже можно было предугадать – безумное веселье в кабачках, яростное желание жить, всевозможные виды разгула и излишеств; бомбы, летящие на Париж, нищету и голод, миллионы смертей, истребление молодежи, гибель убитых поэтов. Как говорил Жорис Карл Гюисманс, покой оставался лишь на время в соборах, которые уже не были убежищами после принятия губительных для свободы законов о светскости и выселения монахов и монахинь из монастырей. Итак, оставались лишь покой соборов и еще одно тихое убежище – абсолютная красота. В этом втором убежище и укрылся Модильяни посредством своих картин. В молодости он пережил свое врастание в мир живописи и укоренение в нем почти как мистический опыт.