Понадобилось целых две канцелярии, чтобы, по требованию нотариусов, начать поиски наследников; обе специализировались на исследованиях, связанных с наследованием имущества и поисками родственников. После множества неожиданных поворотов расследование привело их в Хорватию и в Турень – к родственникам со стороны отца и матери. Без труда удалось найти наследницу Доры в шестом колене, женщину восьмидесяти трех лет, жившую во Франции в департаменте Шаранта. Но было непросто найти наследника или наследницу по линии отца. Расследование указало на Загреб и Сербию; наконец, разыскали родственницу Доры в пятом колене. Этой женщине было… девяносто три года, и жила она в безвестной деревне в 150 километрах от Загреба. Так у каждой канцелярии появилась своя наследница, и эти две женщины поделили между собой неожиданно доставшееся им сокровище. Разумеется, до раздела получило свою часть государство (60 %); 3 % получили правопреемники Пикассо и 30 % генеалоги.

Главным событием 1998 года, несомненно, была продажа коллекции Доры. Продажу осуществляла фирма Piasa в Доме химии в Париже. Туда примчалось все парижское общество, съехались коллекционеры со всего мира, собрались обычные посетители аукционов, которые не могут ничего купить, но всегда сидят в зале, желая хотя бы вообразить себя покупателями. Разумеется, цены взлетели намного выше первоначальных оценок. Все шло нарасхват. В первую очередь покупатели боролись, конечно, за портреты и другие картины Пикассо. Но они не жалели денег и на мелкие вещицы, которые Пикассо придумывал и мастерил, чтобы доставить удовольствие Доре, – вырезки из бумаги, украшенные рисунками спичечные коробки, расписанные им гальки, которые сохраняют невероятное очарование. Например, камешек, украшенный нарисованным лицом, оцененный в 15 000 франков (2287 евро), был продан за… 800 000 франков (122 000 евро)! Птичка из дерева и гипса на железной нити была оценена в 70 000 франков (10 671 евро), а продали ее за 2,1 миллиона франков (320 143 евро), и т. д. Цена легендарных портретов достигла значительных величин: «Плачущая женщина» была продана за 37 миллионов франков, а «Дора Маар с зелеными ногтями» за 23 миллиона франков! Момент, когда чья-то коллекция разлетается по миру, всегда вызывает боль и радость одновременно: в появлении перед людьми новых или давно похороненных сокровищ есть что-то волшебное, и в то же время они пробуждают суетные и тщеславные мысли. Эти сокровища хранились как святыня, а теперь их рассеял (не зря по-французски такая распродажа называется dispersion – «рассеяние») резкий и злой ветер вожделения и обладания. Дора Маар хотела избежать всей этой суетности: она помнила лишь псалмы Екклезиаста, которые повторял царь Давид: «Все лишь суета и уносится ветром». Она сохранила в памяти текучесть и свободу того ветра, который залетал в долины Люберона и оставлял пестрые следы на горе Венту. Она не испытывала злых чувств к Пикассо: Дора всегда была здравомыслящей женщиной. Однако она не отказывала себе в удовольствии удивляться тому, что он прославился на весь мир, и была убеждена, что его славу создали галереи и продавцы картин. Она даже думала, что когда-нибудь эта слава рухнет. На самом деле она восхищалась сверхъестественной творческой силой, которая была у него всегда, считала его чудом, полным кипучей энергии. Но Дора, в особенности после своего обращения к религии (а интуитивно – и раньше, во время связи с ним), считала, что ему не хватает одной, недостижимой для него, стороны творчества – духовности. Его привлекали главным образом деньги и возможность показать себя. Его инстинкт хищника поднял его на вершину славы, любое его произведение продавалось за безумную цену. Это его забавляло, а иногда он даже презирал за это свою публику и свой век, потому что в глубине души знал: некоторые его работы – посредственные вещи. В годы связи с Дорой он написал много, но, за исключением нескольких шедевров, это были жалкие произведения. Портреты, написанные кое-как за несколько часов, по одному каждый день, служили его мании величия и его свирепой разрушительной силе. Дора была жертвой этой охоты, которой он предавался как полный и единственный господин. И его тогдашние произведения были ниже многих его более ранних работ – тех, которые по праву сделали его первым в ряду современных художников. Он сводил с Дорой личные счеты, а она покорно терпела это потому, что ей самой нужно было свести счеты – не обязательно с ним, но со своим прошлым и душевным недомоганием. Некоторые считали ее злой и жестокой. Но иначе судили о ней ее истинные друзья, например Андре дю Буше и Пьер Реверди, которым она, может быть, еще больше восхищалась оттого, что он тоже укрылся в бенедиктинском аббатстве – покинул все, что знал раньше, и остался один голый перед Богом. «Неистовая и чистая», – говорил о ней дю Буше. Она не делала уступок ни своему веку, ни людям, ни миру. И как раз в этом была огромная разница между ней и Пикассо. Художник нес по жизни большую громоздкую ношу – свой гениальный дар, и еще, возможно, был занят созданием мифа о себе (в которое он внес свой вклад). Его привлекала всемирная слава. Его могучий дар никогда не давал ему покоя. Ошеломленный мощью собственной творческой силы и к тому же наделенный от природы огромной жаждой обладания, вампир и великан-людоед, он больше не мог жить на одной высоте с Дорой Маар – на высоте одиночества и отказа от себя. На таких высотах невозможны никакие стратегии построения карьеры, никакие хитрости. Может быть, это одна из причин, по которой его произведения, при всей огромной силе и гигантском масштабе его творчества, не могут сравниться с работами великих мастеров мировой живописи. Поэтому история Доры лишь косвенно отразилась в картинах, которые он написал в годы, когда так мало любил ее. Эти картины отражают лишь события и факты, а иногда еще и написаны на скорую руку, а потому не могли отразить основное. Дора пересекла путь Пикассо. До их встречи она долго бродила поблизости от него и сама устроила их встречу, словно по велению своей судьбы. Несомненно, распятие на этом кресте было ей необходимо, чтобы достичь иных небес – тех, которые никогда не смог узнать ее господин и повелитель Пикассо, небес Люберона и небес Бога.

В последние годы жизни, прекратив заниматься и фотографией, и даже живописью, Дора стала питать свою тоску и утолять страдания сочинением стихов – как великие испанские мистики, чьи сочинения она читала. В противоположность Пикассо, который всегда считал себя великим поэтом и писал стихи умело, но автоматически, в ее стихах было очень много чувства и меньше «беспричинности». Это были не слова, которые встречались одно с другим в нелепых сочетаниях и в конце концов, по аналогии, становились понятными. Это были мысли, поднятые с самого дна ее боли и слегка касавшиеся слов, как вершин горного хребта. Ей дали много характеристик и прозвищ, в том числе насмешливых; Дора знала об этом, но это ее не тревожило и не волновало. Все десять лет, которые она прожила с Пикассо, – самое ужасное десятилетие XX века, – стерлись из ее души и уступили место надежде на иное, сияющее величие. Ее жизнь стала (если использовать сравнение из ее профессии – фотографии) негативным снимком побочных действий войны. Косвенные влияния и злодеяния этой войны она ощутила на себе. В ее судьбе оставили след нацизм, концентрационные лагеря, гражданская война в Испании, садистские научные эксперименты безумных врачей Гитлера. Их отголосками стали садизм Пикассо и эксперименты доктора Жака Лакана над ее бедным мозгом, смерть в самых ужасных условиях ее самых дорогих друзей – Реверди и Макса Жакоба, зеленоватосиний мир Батая. Все это отразилось в ее жизни как в зеркале. Ее обращение к религии, которому еще не хватало сострадания и снисхождения к миру, отправило ее на поиски иного света. Если только оно не отдало ее снова в руки другого Господина, еще более ужасного в своей требовательности, чем Пикассо.