Теперь медленно начинается духовная агония Доры в ее мистическом одиночестве. В начале 1944 года присутствие Франсуазы Жило в окружении Пикассо уже не оставляет места для сомнений в намерениях мастера. Какое-то время Доре кажется, что она сможет приспособиться к этому положению, но в глубине души она знает: игра окончена. Однако в это время кончается война, а в августе 1944 года Париж освобожден. Пикассо возрождается из пепла этой жестокой войны. В нем больше, чем когда-либо, сходства с Прометеем. Он больше, чем когда-либо, чувствует себя триумфатором. Он ускользнул от всех, он в конечном счете ни во что не ввязался – предоставил всего один залог своего патриотизма, «Гернику», но даже не пытался помочь Максу Жакобу, когда того отправили в концлагерь Дранси, несмотря на известность. Однако по настойчивой просьбе Поля Элюара Пикассо вступил в коммунистическую партию, где к нему относились как к иконе. После освобождения Франции от оккупантов у художника открылось второе дыхание. И появилась новая любовница. Его жестокость стала еще сильней. Дора оказалась на краю пропасти: 15 мая 1945 года у нее был приступ бреда. Пикассо поместил ее в лечебницу Святой Анны. Он был уверен, что Дора сумасшедшая, и заявлял, что всегда подозревал это. Молодой психиатр Жак Лакан, который тоже (и уже тогда) отличался огромным самолюбием и изрекал что-то туманное и поучительное по поводу паранойи и истерии у женщин, лечил ее электрошоком. Это лечение в те годы было очень модным. Его первой жертвой стал Антонен Арто (писатель, художник и кинорежиссер, новатор в искусстве. – Пер.). Лакан, вместе с незаменимым доктором Фердьером, применил к нему эту пытку. Арто просил этих жестоких врачей о пощаде, а ведь это он (величайшая ирония судьбы!) создал «театр жестокости» (театральная концепция Арто. – Пер.). Но его мольбы не подействовали. Его насильно заставили вытерпеть десятки сеансов электрошока, которые его погубили. Биограф Доры, Алисия Дюжон Ортис, не нашла никаких документов о пребывании Доры в клинике Святой Анны, никаких следов ее пребывания там, словно кто-то постарался стереть эти следы. Правда, Дора могла лечиться там под другим именем. Пикадор Пикассо продолжал свирепствовать. Отдав Дору в руки психиатров, он полностью снял с себя ответственность за нее, но сохранил свою власть над ней. Потерпите: коррида еще не закончилась. Ритуалы следуют один за другим в неизменном строгом порядке. Смертельное завершение начнется немного позже. Для Доры на трагическую сцену продолжает опускаться черная пелена. Спасение она ищет в духовности. Но если бы Дора жила полной и активной жизнью, она бы иначе сопротивлялась тому, что ее тело и лицо разделывают, как мясо. Она бы противостояла палачам, которые заставляли ее сидеть и принимать удары электрических молний в мозг. Что ж, она будет противостоять им по-другому: она уйдет от них по пути Бога, по ночному пути великих мистиков. Этим же путем пошла Фрида Кало, которую она очень любит, Фрида – добровольная пленница в когтях у своего мужа Диего Риверы. Лакан считает, что мистика для нее – единственный способ избежать полного безумия. По его мнению, Дора нашла уловку, которая позволила ей снова встать на ноги. Но был ли он прав? Психиатр считал духовный путь терапевтическим средством, способом вытеснить невроз и вернуть себе подобие душевного равновесия. Для Доры этот путь уже давно был чем-то совсем другим. Макс Жакоб открыл ей смысл этого пути. Она решила забыть себя, покончить с комедией, погрузиться в молчание и размышления, больше не иметь любовника. Разве возможен другой после Пикассо? Говорили, что тем, кто удивлялся ее уединению, она имела привычку отвечать: «После Пикассо есть только Бог». Жан Кокто написал о Максе Жакобе по поводу его ухода в монастырь: «Никто лучше [его] не сумел совершить это чудо: сделаться невидимым, обмануть творчество прозрачностью и оставить эпохе на растерзание соломенное чучело, которое она может сжечь, не трогая его самого». Значит, приступ бреда в середине мая 1945 года стал поворотом в судьбе Доры. С него началась ее новая жизнь, которая будет продолжаться до самой ее смерти в 1997 году. Пятьдесят два долгих года одиночества и тишины. В эти годы она тоже будет хотеть «сделаться невидимой», стать «прозрачной», оставить остов своего потерпевшего крушение корабля на берегу эпохи и позволить его сжечь так, чтобы не пострадала она сама, то есть самая праведная, самая истинная, самая невинная часть ее «я». Уже много месяцев ее жизнь была полна отзвуками жизни поэта, умершего во время депортации. Например, 19 марта 1944 года она играла у Лейрисов в пьесе Пикассо «Желание, пойманное за хвост», которую поставил Камю. Маленькая любительская труппа играла под портретом Макса Жакоба, и странным образом этот портрет нашли у Доры после ее смерти. А 21 марта она была в церкви Сен-Рош на службе в память этого поэта. Там были также Пикассо, [художник и театральный декоратор] Дерен, [поэт] Реверди, Элюар, [композитор и дирижер] Анри Соге, аббат Морель, [писатель и издатель] Жан Полан, [писатель и философ] Жан Гренье, Мориак, Коко Шанель, Мися Серт [знаменитая светская дама, вдохновительница многих художников, много лет была связана дружбой с Коко Шанель и Дягилевым], [писатель и кинокритик] Нино Франк (все примечания к этой фразе выполнены переводчиком. – Пер.). Но самое большое впечатление на Дору произвела та жизнь, которую покойный хотел вести в тени бенедиктинского аббатства. В ее сознании отпечатались почти с точностью фотоснимков образы этого места, где поэт обрел покой и наконец смог какое-то время восстанавливать свои силы. Дора, которую прозвали «плачущей женщиной» из-за картин Пикассо, где она изображена в слезах, могла понять слова, которые имел привычку говорить Макс Жакоб: «Я столько плакал для того, чтобы быть прощенным». Религиозное уединение станет местом прощения и для нее. Дора перестала заниматься фотографией, но продолжала писать картины. В живописи она постепенно отделялась от Пикассо, понемногу стирала с себя его влияние. Прошло то время, когда она в ответ на его агрессивные поступки сама рисовала свои портреты, преувеличенно уродливые и чудовищные, словно хотела сравниться с мэтром или, вернее, понравиться ему. Тогда она усиливала то, что наметил он. Теперь она пишет пейзажи и выставляет их в известных парижских галереях. И в этих пейзажах, кажется, снова появились пространство и воздух, они вдруг стали свободней. Часть черной пелены чужой власти соскользнула с них. Вероятно, во время связи с Пикассо ее живописные работы тоже испытывали влияние знаменитого мастера? Разве могло быть иначе? В пейзажах Люберона (горный массив на юге Франции. – Пер.), которые она написала в своем доме в городке Менерб, видны настоящая индивидуальность и подлинная искренность. Их словно уносит духовный ветер, летящий над долинами и горами. Этот дом Пикассо приобрел в обмен на одну из своих картин, натюрморт, и подарил Доре при расставании. Дора приняла прощальный подарок, но в душе чувствовала себя раздавленной. Она не могла ни принять, ни терпеть оскорбительную необходимость жить дальше и заставлять других верить, что она еще жива, что Пикассо не уничтожил ее. Это была гордость «королевы Тибета» (так она называла себя в бреду), дикая гордость варварской королевы.

С 1946 по 1958 год, когда окончательно удалилась от мира, она очень старалась оставаться гордой великолепной Дорой, которую прославляют все поэты. В те годы она часто появлялась в обществе, встречалась со светскими людьми, но в обществе уже не было той атмосферы, которая существовала перед войной. Ни хрупкая Лиза Деарм, в одинаковой степени изысканная и невыносимая, ни виконтесса Мари-Лаура де Ноай, игравшая в своем парижском салоне роль мадам де Рамбуйе, не могли дать ничего, что бы соперничало с прежним духом сюрреализма и фантастики. Они лишь повторяли прошлое, стертое войной. От былого осталась лишь пена. Постепенно возникают пустота, прозрачность, разрушаются мир и сама Дора. Ее дружба с эстетом-гомосексуалистом Джеймсом Лордом, который в нее влюбился, не изменила ее тайного решения. Он сопровождал Дору в поездках и на светских вечерах, вместе с ней бродил по Венеции, но в душе она уже решила, что ей делать. Она окончательно уйдет из этой комедии, которой так много принесла в жертву и жертвой которой стала сама. Дора Маар еще не в таком зрелом возрасте, чтобы удалиться от мира, но постепенно становится такой, какой была с конца 1950-х годов и до своей смерти в 1997 году: скупой, злой, одинокой и сварливой женщиной, которая неустанно сторожит сокровище, но, как ни странно, живет почти в нищете. Ее в насмешку стали называть Пикасетта. Это похоже на слово «пикасьет» (pique-assiette), что по-французски значит «нахлебник», а дословно «подбирающий с тарелок». Дора на званых вечерах собирала кушанья с хозяйских тарелок, чтобы не покупать себе еду. Но вот ирония: Пикасетта значит и «маленькая Пикассо».