Так рождается легенда о «плачущей женщине». Легенду создал Пикассо, много раз изобразив Дору плачущей. Он без всякого стеснения говорил ей, что не любит ее, что у нее мужская натура, что она «персонаж из книг Кафки». Дора плакала и топала ногами, но так увязла в этой любви, что не могла покинуть Пикассо. Он непрерывно писал ее красками и рисовал карандашом. В этом постоянном воспроизведении ее облика было что-то садистское, хотя он не признавал слова «садизм». Но разве можно не увидеть в этих портретах ту злость, с которой он их писал? Дора на них изуродована, распилена на части, разрублена как кусок мяса, изломана. Но, несмотря на пытки, которым Пикассо ее подвергает, на портретах всегда возникает настоящая Дора. Ее тайна почти не видна на этих портретах, но все же это Дора. Пикассо хочет сделать ее меньше и слабее, однако, когда это удается, выходит из себя от ее падения. И презирает Дору, и злится на нее за поражение, которое сам же ей нанес. Отдых в Мужене летом 1937 года ускоряет тот разрушительный процесс, который художник начал своим извращенным поведением. Для Доры это станет настоящим крестным путем. Пикассо не пощадит ее ни в чем. Он будет изменять ей, унижать ее, станет писать картины, на которых она будет представать перед их друзьями – Нюш, Бретоном, Жаклин Ламба, Элюаром – все более изуродованной, все более «плаксивой». Между любовниками складываются странные отношения – не высказанные словами, но очень сильные переживания, которые отражены на фотопортретах Доры. Глядя на них, хочется глубже проникнуть в то, что она уже позволяет видеть, – в ее неописуемое страдание, отсутствие счастья, трагическую серьезность. Хранительница музея Пикассо рассказала одной исследовательнице, написавшей биографию Доры Маар, что прочла в некоторых письмах Доры к ее наставнику слова: «Прости меня: я снова плакала, больше не буду». Однако такие просьбы лишь ухудшали ее отношения с Пикассо: он чувствовал себя гением и богом и презирал подобные признания. Он хотел, чтобы Дора была сильной, но при этом никогда не превосходила его и, главное, была у него под башмаком. В этом отношении лето 1937 года стало для нее временем всех возможных страданий. Дора фотографирует маленькую компанию друзей, отдыхающих вместе с ней и Пикассо. На этих снимках ее нет, но они громко свидетельствуют о ее присутствии. Как она могла одобрять извращенный садизм Пикассо по отношению к ней; «сцены втроем» с его участием, которые он ставит; мелкие злые выходки и притеснения, которые устраивает ей каждый день; все более уродливые портреты, которые он пишет с нее? Должно быть, у Батая Дора прошла школу таких преследований, когда страдающая сторона наполовину становится жертвой, а наполовину принимает их добровольно.

Нюш не упускает случай и откровенно старается обольстить Пикассо. Другая, неизвестная женщина тоже включается в эти эротические игры. Пикассо хочет, чтобы во время любовных забав его фотографировали. Возможно, он желает знать, получилось ли у него то, чего он добивался? Принудит ли он Дору фотографировать эти его развлечения? Она соглашается это делать, покоряется, но плачет тайком. Часто она отделяется от компании, уходит одна на пляж и лежит там под солнцем, пока не обгорает. Главное – не показать огорчения, не дрогнуть, всегда выглядеть довольной и быть любезной. Единственное ее оружие то, что для всех она еще официальная любовница Пикассо, которую он на вечерах и в поездках выставляет напоказ, как экзотического зверя на ярмарке. Выставляет потому, что она умнее многих, невероятно талантлива, что у нее тысяча и одна идея. Она фаворитка Пикассо, но долго ли ею пробудет? Если хорошо всмотреться, снимки, которые она и Ман Рэй делают в это время, похожи на фотографии встреч счастливых друзей на террасе под тростниковой крышей. На одном Дора Маар надевает на Пикассо венок из темного олеандра, а он, Минотавр, красуясь собой, самоуверенно обнимает их общую приятельницу, красивую метиску Ади. На другом снимке Пикассо рядом с Дорой. На нем белое трико, на ней красное платье с набивным узором. Какое серьезное и отрешенное выражение лица у Доры по сравнению с беззаботным весельем обнявшейся пары на заднем плане (это Нюш и Элюар)! На третьем снимке, где Дора экспериментирует, сочетая желатин и соединения серебра, она запечатлела Пикассо под тростниковой перголой. Его фигура расчерчена полосами, и кажется, что он находится за решеткой. Может быть, она хотела посадить его в темницу так же, как он пытался сделать ее своей рабой и запереть в клетку? Дора повторяет этот мотив на других фотографиях. Блеск тростниковых стеблей создает очень сильный графический эффект, снимок становится художественным произведением, невероятно модерновым, но за этим модернизмом стоит попытка поймать Пикассо, который ведет с ней игру «захвати другого в плен». Дора, как и он, верит в существование духовных сил, в волны доброй и злой энергии. Но Пикассо к тому же очень суеверен. Даже за целое царство он не согласится держать при себе вещь или животное (например, свою маленькую обезьянку), если ему покажется, что она или оно приносят ему несчастье. Он убежден, что с помощью фотографии можно околдовать или сглазить человека. И почти подозревает, что Дора околдовывает его. Поэтому он не любит снимки, на которых он посажен в тюрьму, хотя тюрьма – всего лишь световой эффект. Все друзья любовников знают, какую душевную драму переживают эти двое. Все они знают, как несчастна Дора, но не осуждают Пикассо за его садизм: как это сделать, не предав его, и как можно отречься от такого гения? Элюар дал в нескольких строках портрет Доры, какой она была в то время. «Лицо, полное жгучей яростной силы. Черные волосы, в которых золото течет на юг. Огромная неуступчивость бесполезна: это здоровье построило тюрьму». В нескольких словах сказано все: невозможная надежда, гордая, как фигура на носу корабля, Дора, яростная, но «бесполезная». И предсказана тюрьма, которой станет для нее духовное убежище, похожее на монашескую келью жилище в тени церкви Сен-Сюльпис. И может быть, другой тюрьмой стали стерильные коридоры психиатрической лечебницы.